Однажды Ю. спросили:

– Равно ли, почтенный, ведёте вы себя с умными и глупыми людьми?

Ответ был молниеносным:

– С умными я больше беседую, глупых – больше люблю.

Один отшельник, давший своей гордыне решительное сражение, взявший её в плен, внимательно её изучивший, а после с великим состраданием отпустивший её на волю, говорил:

– Даже если спасаешь тонущего в реке человека, умей увидеть главное. Умей увидеть, что к тонущему протянуты не твои немощные руки, а руки Христа.

Представьте себе человека, умеющего увидеть в земле, утрамбованной сапогами, червяка. Если такому человеку указать на землю и спросить, как та называется, он может ответить: «червяк». Потому что именно червяка видит человек глазом ясновидения.

– Доброе утро! – говорил всякий раз, встречая приходивших к нему мирян, один отшельник.

– Да, но сейчас уже вечер (или полдень), – поправляли его.

– Я имею в виду совсем другое утро, – пояснял отшельник. – Я имею в виду утро нашей жизни!

Во время схода отшельников старец Филимон, разминая свои уставшие ноги, случайно наступил на ногу отшельника Юлиана…

– Прости мне, брат, мою угловатость! – попросил Филимон, сложив на груди руки и глубоко сострадая своему ближнему.

– И ты меня прости, – ответил, скрывая боль, Юлиан. – За то, что вовремя не отодвинул свою ногу!

Отшельник Нил, любивший проводить свои ночи на вершине Стрельной горы, был полон тех радостей, которые в списке радостей человека значатся не часто.

Наблюдая как-то луну, всплывавшую над лесом, Нил восхитился её лицом, рябым от ночных бабочек, и произнёс:

– А всё-таки радостно сознавать, что она ничья – ни монгольская, ни русская, ни французская – луна на небе!

Отшельник Сысой видел дерево – деревом, и дорогу – дорогой. Но когда шёл дождь, его струи изменяли округу, заставляя деревья шептаться и безглазые камни – смотреть глазами луж.

Именно отшельник Сысой не уставал удивляться дарам, которые приносит ему молитва. Окинув хозяйским взглядом свою пещеру, толкнув для порядка её щербатую стену плечом, Сысой качал головою. И спрашивал в который уже раз:

– И куда ты, пещера, исчезаешь во время молитвы? Остаются лишь бескрайняя земля да бескрайнее небо!

– Принёс?

– Известное дело!

– А что принёс?

– Позолоченный полог зари.

– А робкие перезвоны капель росы, которые я просил тебя принести не единожды, принёс?

– А вот перезвоны-то принести и не смог!

– Тогда снова отправляйся в мир, и непременно их мне принеси...

Так беседовали, сказывают, ученик и Учитель, жившие ещё в докиевские времена. Языческая, малопонятная для нас религия тогда господствовала на земле.

Достигнув к концу своей жизни просветления, старец Иридий стал жить исключительно заботами о других. Словно забыл самого себя в лугах под Самарой, где прошло его детство, и вошёл в незнакомый ему доселе простор, в хоромы Божьего сознания.

Если еды в пещере Иридия не было три дня, он не особенно расстраивался, если не было неделю – не слишком горевал. В этой связи община отшельников установила над старцем опеку, да и миряне, сильно  его любившие, присматривали за ним.

Именно старцу Иридию принадлежат слова, сказанные им после глубокой молитвы:

– Отвыкайте что-либо просить у Всевышнего. Благодарите Его даже за то, чего Он вам не дал.

Выпуская на волю слова, как из дупла птичек, отшельник Макарий сообщил мирянам, собравшимся послушать его:

– Окружающие нас леса, реки и горы являют собой Единую Книгу, которую всем нам, людям, надлежит научиться читать.

– А как же книги печатные? – спросили его.

– Они составляют лишь несколько страниц Единой Книги, весьма, впрочем, полезных, – ответил Макарий.

Отшельник Евлампий слышал за версту, как поют в заволжских лесах птицы. И понимал тишину как понимают её деревья, когда смолкает ветер.

Взгляд его, любящий всё живое, умел сгущаться, как сгущается солнце в увеличительном стекле, и лечить человека. А речи Евлампия, нередко звучавшие на старославянском языке, помогали ускорить лечение.

Однажды Евлампий наблюдал мирян, споривших друг с другом. Слыша зубовный скрежет и видя духовным зрением рога, мелькавшие над ними, Евлампий стал молиться. А когда спорившие замолчали, произнёс:

– Просьба, окрашенная беспристрастием, приятна и просителю, и просимому. Приятна независимо от того, будет или не будет удовлетворена.

– Каким образом, не запечатывая Святой Дух в банку алхимика, узнать, достигла ли молитва Всевышнего?

Отшельник Рафаил, задавший этот вопрос мирянам, долго ждал на него ответа. И не дождавшись, сообщил:

– Молитва достигла Всевышнего, если шум ветра превратился в музыку. Если в тёмной пещере стало светло, как днём.

Обсуждая вопросы затворничества с другими отшельниками, Рафаил указывал как на сильные, так и на слабые стороны его. Это была не критика, иссушающая почву под ногами, а попытка понять природу мирозданья, скрытое дыхание его.

Делился Рафаил со своими слушателями и наблюдениями, которые он вёл над самим собой. Однажды Рафаил признался:

– Находясь в удалённых от мира Жигулях, я чувствую себя ближе к природе. И ближе к людям, чем прежде, когда я жил рядом с ними, в тесноте городов.

Юный отшельник, которого в Общине отшельников любили все и звали кто Ванечкой, кто Ванюшей, впервые участвовал в Соборной службе.

Окружённый со всех сторон людьми, освещавшими сырую волжскую ночь не только восковыми свечами, но и своими нимбами, Ванюша заглянул в своё сердце как в ларец, хранивший самое дорогое. И увидел в нём рыбу, плывущую кверху брюхом по реке…