– Я, – говорит, – тебе больше не слуга. И сельчан моих ты не тронь: они тут ни при чём. А что горшок золота за свободу мою требуешь – что ж, будет тебе эта жёлтая ерунда!
Хлопнул Никита три раза в ладоши и в воздухе, как печной дымок, растворился.
Смотрит барин, а на том месте, где прежде Никита стоял, глиняный горшок, полный золотых червонцев, блестит. Подошёл, стал пробовать монеты на зуб – самые настоящие! Отнёс находку в подвал своего дома и ссыпал всё золото в надёжный сундук.
Затем стал внимательно сам-горшок разглядывать. Оказался весьма грубой работы, глазурью к тому же не покрытый! Хотел было выбросить его на помойку, но почему-то раздумал. Запер и золото, и горшок в подвале и отправился спать.
Ночью барину снилось, будто бы цари иноземные у него золото выкрасть хотят. Ворочался до самого утра, лягая жену, лежавшую рядом. А чуть развиднелось, пришёл в подвал с проверкой. Золото на прежнем месте лежало, а никому не нужный горшок куда-то бесследно исчез!
Синий чаёк
Коля Русаков, слывший в гимназии сообразительным юношей, мечтал великое дело совершить. Такой, значит, величины, чтобы все – от Камчатки и до Москвы – про Колю узнали! Нашёл он как-то раз лодку, лежавшую на берегу, о которой, похоже, забыл её хозяин. Переплыл на ней Волгу и в горы Жигулёвские пошёл.
Долго ходил Коля по горам, слушая лесных пичужек. И вдруг увидел среди стволов и листьев красноту. Подошёл поближе – костёр открылся. Возле костра старец сидит, косточки греет. Волосья на старце – мох зелёный, одежда – дубовая кора…
– Садись, погрейся, дружок, – предлагает старец.
– Умеешь ли ты, дедушка, предсказывать судьбу?
– Умею, да только зачем это тебе?
– Великое дело хочу совершить, а какое – не знаю.
Сорвал старец листок, на просвет его посмотрел и отвечает:
– Яблоня твоей жизни яблоко принесёт, а кому оно достанется – людям или ветрам – неизвестно.
– Уж больно мудрёно ты, дедушка, говоришь!
– Могу и яснее, – отвечает. – Только давай с тобой чаёк сначала попьём…
Сидят они напротив, пьют чаёк. А он – синий какой-то! Разморило Колю совсем, стал ему старец розовым облаком казаться…
– Завтра на зорьке, – вещает старец, – на берег Волги приди. На песке улитки напишут, какое тебе выбрать ремесло. Учись тому ремеслу ровно семь лет, семь месяцев и семь дней. Посетит тебя на восьмой день Талана – дева с осиянным лицом. Ты ей одежду из своего ремесла приготовь. Явится Талана в одежде той к людям – великую пользу им принесёт!
Остался Коля доволен предсказанием. Попрощался со старцем сердечно и отправился домой.
Повстречался ему уже в Самаре Лёша Прялкин, друг гимназический. Коля не удержался и всё, что в горах Жигулёвских услышал, ему рассказал.
Позавидовал Лёша своему другу. Проснулся на другой день ещё до рассвета и на берег Волги пошёл.
«Зодчий» – такое слово прочёл на песке. Стёр его Лёша и другое слово написал – «Сапожник».
Прочёл Коля это слово, оставил гимназию и в сапожники определился. А Лёша по окончании гимназии в градостроительную контору поступил.
Прошло семь лет, семь месяцев и семь дней с той поры, когда Коля в Жигулёвских горах старца встретил. Является к нему на восьмой день дева Талана. Завёрнута в ситец с ног до головы, словно статуя перед сдачей её приёмной комиссии.
Готова ли одежда, – спрашивает, – в которой я людям явлюсь?
– Готова, – отвечает Коля и лакированные туфельки ей подаёт.
– Ай да туфельки, – удивляется Талана, вертя их и так, и сяк: – прочные, мягкие, самоплясовые! Да только эти туфельки не мне, а сестре моей предназначены. Плясунья она у меня, каких не видел свет. Вот уж понравятся эти туфельки ей. А мне нужны платье кирпичное да шляпка черепичная!
Входит тут Лёша, его друг гимназический. Он, оказывается, за дверью всё это время стоял!
– Прими от меня, Талана, платье кирпичное да шляпку черепичную…
Догадался тут Коля обо всём. Толкнул он в сердцах своего друга. Тот возьми, да и упади, об угол стола ударься. Кровь из его виска так и забила…
– Проснись, мил дружочек, – просит его старец. – Понравился ли тебе мой чаёк?
– Понравился, дедушка, – отвечает Коля.
– Хочешь ли ещё?
– Нет, покорно благодарю!
Сказал так Коля и домой, забыв попрощаться со старцем, побрёл.
Отшельник и соловей
Кто из вас, дорогие читатели, о Мордовой поляне, что в Жигулях, неподалёку от села Подгоры расположена, не слышал? О той самой, значит, поляне, на которой родник с водою врачующей имеется? Многие, думаю, из вас слышали. А вот про берёзу, росшую когда-то возле этого родника, слышали немногие. Потому как сказ-то про неё имеется, да в книжки всякие пока не попал. Ну, да ведь и я, байщик-обманщик, на то и родился, чтоб вас потешать…
Слушайте!
Берёза, что росла возле родника, верхушкой своей с облаками соседничала. Приятно было в полдень, в самое пекло, в тени её отдохнуть. И вот повадился под ту берёзу ходить один жигулёвский отшельник. Уж какой у него был ранг – у них ведь, у отшельников, тоже свои ранги имеются – Бог его знает! Садился тот отшельник в траву, клал на колени толстую книжицу-ижицу, на три застёжки закрытую, поверх неё – свои руки, и начинал проповедовать. Кому, спросите вы? Да сначала лишь пчёлам да бабочкам, что весь день возле родника вились-крутились. А спустя короткое время и подгорцы, кто посмелей да полюбопытней, стали под ту берёзу приходить.
Проповеди у отшельника ладные всегда получались. Сильно намагничивали они человека. О чём, спросите вы, он говорил? Да всё больше безбожников мудрость поддельную корил. Иногда и о людях-ангелах рассказывал. О таких, значит, существах, которые ныне на землю редко являются, но в будущем в превеликом числе придут.
Целое лето, считай, тот отшельник проповедовал. Под конец почти всё село Подгоры к нему по вечерам приходить стало. А как осенние простудные дни наступили, в горы отшельник засобирался.
Тут уж, понятное дело, все его упрашивать стали. Путеводи, дескать, нами и дальше! Ну, да отшельник тот однодневным другом быть и не собирался, вновь весной обещал прийти.
Сдержал отшельник своё слово – вернулся, лишь только оттепель пути рассметанила, под берёзу свою. Сначала на голом-то месте, под ветром-свистуном, слово Божье ой как зябко вещать было. Ну, да у весны дела ладятся: скоро вода по оврагам отжурчала, сочные травы взошли!
И вот – дело уже в начале мая было – собрался народ в очередной раз у той берёзы. Вздохнул отшельник полной грудью и только собрался начать свою проповедь, как вдруг запел в молодой листве соловей. Эдакая-то серая пташка, каких в Подгорах и его окрестностях видимо-невидимо по весне водится! Видать, только что из своей Африки прилетел: пёрышки почистил, хвостиком дрыгнул и запел. Плескучая какая-то радость в той песне была. Любовь, ещё мало знакомая человеку, ко всему, живущему на земле, под землёй и на небе!
Недолго, совсем недолго пел соловей. А как замолчал, поднялся отшельник со своего места, сверкнул глазами, в которых соловьиная песня радость зажгла, и в пояс подгорцам поклонился. «Проповедь окончена, – возвестил. – Потому как всё, о чём я намеревался рассказать вам за целое лето, поведал в своей короткой песне соловей».
Странный был всё же тот отшельник! Перекинул через плечо свою сермяжную сумку, в которой звякнули чашка и кружка – единственные вещи, которые при нём тогда были – и в горы ушёл. Так больше и не возвратился.
А очередной весной – это и некоторые старики, ещё живущие в Подгорах, подтвердить могут – прилетел на ту берёзу соловей с человечьим лицом. И лицо у него отшельника, что ушёл и не возвратился, в точности было. Запел соловей так, что загрезишься, однако осечка в этом вопросе вышла. Одни крылечные разговоры, полные беспокойства, тот соловей и породил: к войне или к миру такое чудо?
