Следующая страта называлась этайры — на славянский язык переводилось это как «друзья» «товарищи». К ним относились все дети от конкубин. Обычный гражданин мог стать этайром только в том случае, если он владеет фибральными техниками, прошёл обучение в гимназии и отработал сколько-то лет в компаниях рода или отслужил в дружине. Этайрам было доступно гораздо больше должностей и званий, чем гражданам. Этайры являлись членами родов и кланов, что давало им право на поддержку со стороны данных инстанций.

Самой высшей кастой являлись князья. Князья могли занимать абсолютно любые должности, иметь любые звания, могли заседать в притании (государственном совете), могли участвовать в выборах басилевса и сами баллотироваться в правители ВКП.

Между первыми двумя категориями населения и последними двумя лежала огромная пропасть — архэ. У одних была эта внутренняя энергия, дававшая возможность управлять нитями, у других — нет. Первые — право имеющие, вторые — твари дрожащие, говоря языком классика. Такое разделение подчёркивалось даже здешней религиозной мифологией. Считалось, что те, кто владеют архэ, являются потомками сорока ближайших учеников пророка Мани. У каждого из них якобы было по сорок жён, от которых и пошли все аристократические рода.

Но на этом стратификация общества не заканчивалась, ведь помимо обычных людей, тут проживали и так называемые «нелюди» — тавры и керубы.

Первых и людьми-то не считали — что-то среднее между человеком и животным. Утверждалось, что вместо человеческой анимы (души), в них живут низшие даймоны. Тавры отличались грубым, обезьяноподобным обликом, имели крайне скудные интеллектуальные способности и повышенную агрессивность. Они были полностью выключены из социальной иерархии. Их даже не обучали вместе с людьми.

Керубы же имели вместо человеческой анимы дух высшего даймона. Такие существа обладали утончённой внешностью, крайне харизматичным характером и врождёнными способностями к постижению фибральных искусств. Впрочем, несмотря на все достоинства, керуб в Византийской политии не мог стать ни князем, ни даже этайром — максимум, гражданином. В клановые гимназии керубов тоже не принимали. Однако они имели право обучаться фибральным искусствам в частных школах.

Вспоминались бойцы с обезьяньими рожами, которых я видел в окружении Паука, когда тот приехал к сбитому вертолёту, чтобы убить меня. Похоже, это и были тавры. В то время как сам Паук, судя по тому, что мне довелось слышать, являлся керубом.

Спросил я у Артемия и про охоту, которую аристократы устраивают на людей на ночных улицах.

— А ты что, не знаешь?! — изумился он. — Первые шестерницы боэдромиона и гелаксиона считаются для гимназистов священными днями. В эти дни все развлекаются, как могут.

— На людей охотятся?

— В некоторых клубах да, это практикуется. В нашей гимназии есть такой клуб — «Волчий коготь». Слышал? Нет? Да, извини, никак не привыкну, что у тебя амнезия. Так вот, у них довольно жестокие развлечения. Охоты на рабов устраивают. Поговаривают, даже прохожих убивают. Но о том, что у них происходит, никто не знает. Только про охоту всем известно. Это распространённое развлечение.

— И никто это не пресекает? — удивился я.

— А кто пресекать будет? Старшие члены клана сами потворствуют подобной практике. Считается, что это — лучший выход для садистских склонностей княжеских отпрысков.

После уроков меня задержал преподаватель по химии, чтобы выяснить мой уровень знаний. Целый час со мной разбирался.

Я покинул учебный корпус и направлялся к воротам, когда меня нагнал какой-то смуглый паренёк с крашенными светлыми волосами.

— Ты ведь Константин Златоустов, верно? — спросил он.

— А ты кто?

— Меня послал за тобой Григорий Мономах. Он поговорить хочет.

— О чём?

— Пошли, узнаешь.

Я сразу почувствовало подвох. Что за Григорий Мономах? Зачем мне с ним разговаривать? Что-то тут нечисто. Но с другой стороны, мы на территории гимназии. Кто мне что тут сделает?

Я последовал за крашеным пареньком. Мы отправились к палестре (так назывался спортивный корпус), но вошли не через главный вход, а через один из боковых. Миновали коридор и оказались в небольшом зале с матами. Тут нас ждали трое. Белобрысого Кузьму я сразу узнал. Второй был крупным молодым человеком со смуглой кожей и телосложением качка, третий — ботаник ботаником. Пиджак застёгнут на все пуговицы, аккуратная причёска с пробором, на носу очки. Вот только острый взгляд поверх тонкой оправы выдавал в нём человека совсем другой натуры.

— Ну? Я здесь, — объявил я, заходя в помещение. — Кто тут Григорий Мономах? Чего надо?

— А ты, значит, Константин Златоустов, — «ботаник» вышел вперёд. — Поговорить хочу. А то ты, кажется, любишь нос совать не в своё дело.

Ботаник, который был вовсе не ботаником, стоял напротив и угрожающе смотрел на меня поверх очков.

— Ты о чём вообще? — я подошёл ближе к нему. — Тебе чего надо?

— А ты, я смотрю, ещё и вежливости не научен, — разочарованно покачал головой Григорий.

Я молчал, уставившись ему в глаза своим обычным «командирским» взглядом.

— Мне сказали, ты сильный клост, — произнёс Григорий, выдержав с достоинством мой взгляд. — Вот и подумал пригласить тебя в компанию уважаемых людей.

— Это ты про тех чмошников, которые ночами людей валят?

— Златоустовы — вроде бы княжеский род. А говоришь, как чернь безродная.

Я опять не произнёс ни слова в ответ. Казалось, объяснять что-либо моему оппоненту бессмысленно. Не поймёт.

— Ты ведь пойми, — продолжал рассуждать Григорий. — Ну вот кто ты? Княжич Златоустов, да? Отпрыск, давай будем честны, не самого влиятельного рода. Да, вы охотники, твой отец был на хорошем счету у басилевса. Я всё знаю про тебя. Но ваш род — всего лишь часть клана. Моего клана. А ты артачишься. Главного из себя строишь. Зачем? Я хотел тебе дружбу предложить. Пригласить в коллектив. Ты — парень ловкий, и мог бы далеко пойти, да только сила у тебя есть, а ума — с горчичное зерно. В общем, дам второй шанс. Сделаем вид, что ты ещё ничего не сказал.

Я с усмешкой посмотрел на Григория.

— Вот только я сказал. И если ты не услышал, ещё раз повторю.

— Глупец ты. Как есть глупец. Ну да бог с тобой. Только знай: это была ошибка. Ты от нас отвернулся, и мой клан однажды отвернётся от тебя. А если будешь нам мешать, запомни: здесь ты учиться не будешь. Первая гимназия не для такого отребья.

— Ты тоже запомни: будешь мне угрожать, не посмотрю, что ты Мономах.

Григорий хмыкнул и покачала головой:

— Вот как ты, значит? Ну что ж… Ошибся я в тебе. Таким в приличном обществе не место. Демид, поучи человека уму-разуму.

Григорий, Кузьма и крашеный паренёк, который меня привёл сюда, отошли в сторону, и я остался один на один с качком. Снова предстояло драться.

Я снял свои дорогие часы на кожаном ремешке, положил в карман, скинул рюкзак и пиджак, закатал рукава рубашки. Демид уже был без пиджака. Он равнодушно смотрел на мои приготовления. Я встал в стойку, поднял руки перед лицом. Фибральное зрение показывало, что мой соперник — сильный малый. Плотная сеть опутывала его кулаки, делая их чёрными от нитей.

Начинать драку Демид не спешил. Он некоторое время ходил вокруг меня, давя исподлобья тяжёлым взглядом, а потом вытянул руки и сжал пальцы.

Мои руки что-то схватило. Я с трудом мог пошевелить ими — словно завяз в паутине. Фибральное зрение показало, что меня опутывают множество нитей, идущих от пальцев Демида к моим рукам и ногам. Они мешали двигаться и тянули вперёд. Приняв нижнюю стойку, я направил всю энергию в ноги. Одновременно напряг нити в руках. Между старыми фибрами, ставшими толще и чернее, возникли новые ноды — узлы, из которых росли нити. Их появлялось всё больше и больше, пока мои руки не сделались такими же чёрными, как у соперника.

Я резко взмахнул руками. Опутывавшие меня нити, порвались. Шагнул к Демиду. Тот пытался снова сковать меня, но на этот раз у него ничего не получалось. Мощными рубящими движениями я рвал воздушные фибры, которыми тянулись от рук противника.