Капитан Васильев предупреждал «Константина Ивановича», что скоро его выпишут. Револьвер и три тысячи рублей посылаются на всякий случай.

Однако время шло, а за «Звеновским» никто не приходил. Ростов бурлил. В окна госпиталя доносились радостные голоса горожан, но «Константин Иванович» и без того знал: Деникин разгромлен, красные наступают на Крым. Надежда рушилась. Последняя надежда...

Лежа по ночам с открытыми глазами, «Константин Иванович» думал о том, что что-то было не так. Почему они проиграли эту войну? Кто виноват? Бездарные генералы? Были и такие. Трусливые солдаты? Нет, трусом русского солдата не назовешь... «Константин Иванович» хорошо знал историю Тихого Дона, Дона-батюшки, доблестные подвиги казаков, покрывших себя неувядаемой славой в битвах с турками, татарами, во время Отечественной войны 1812 года. Немало читал он в свое время и о бунтах, о том, как гуляли по Дону Разин, Булавин, Пугачев... Но вспоминать о них он не любил, как не любил вспоминать такие «детали» истории, как, скажем, приказ Петра Первого сжечь и сровнять с землей 44 казацких городка, и многое, многое другое. Само собой разумеющимся считал он и деление казаков на домовитых и голутвенных. Ведь бедные и богатые были и будут всегда, и долг бедных честно служить царю, атаману, чтобы получить за свое рвение то немногое, что положено по божьим и мирским законам. Чужим и одиноким чувствовал он себя среди своих соседей. Почти ни с кем не разговаривал, разве что о пустяках. Все ждал долгожданного часа, когда же все-таки он выберется отсюда. А ждать было порой просто нестерпимо. В палате лежал старый казак, буденновец, у него было несколько пулевых ранений в грудь, ампутирована нога. Как он выжил, это было удивительно. По вечерам, когда уличный шум затихал, казак начинал тоскливо напевать старинные песни, разрывая «учителю» и без того истерзанное сердце:

Это было пыткой. Неужели казаки могли так не любить своих господ, своих командиров?..

Но вот случилось неожиданное: в госпиталь в форме командира Красной Армии явился знакомый «Звеновскому» юнкер Куликовский с «приветом от друзей». А вскоре «Константина Ивановича» привели в дом на углу Никольского переулка и Посоховской улицы. Там была конспиративная квартира генерала Черепова.

Их было пятеро: генерал Черепов, «Звеновский», полковник Дерибазов, князь Долгоруков и полковник Кобылянский.

Совещанием руководил Черепов. После обмена новостями перешли к вопросу о будущей деятельности. Черепов сообщил, что в Ростове осталось много офицеров, но выйти скрытно из города им пока не удалось. Он попробовал направить десяток офицеров в Крым, к Врангелю, однако попытка провалилась: четверо вернулись в Ростов, остальные попали в руки чекистов. «Кстати, о чекистах, — серьезно, помрачнев, сказал Черепов. — Ими руководит хорошо вам знакомый большевик Зявкин, командир Красной гвардии и подпольщик. Опытный человек. Советую быть предельно осторожными. Пока предлагаю доставать подложные документы и устраиваться на работу в советские учреждения. Материальное обеспечение, — продолжал генерал, — предусмотрено заранее. При отступлении Деникин оставил большие суммы денег и золото».

Черепов приказал Дерибазову провести учет скрывающихся офицеров, организовать боевые группы и распределить между ними денежную помощь.

«Константину Ивановичу» предложено было взять на себя роль организатора восстания на Северном Кавказе и подготовить его к моменту наступления крымской армии Врангеля.

Черепов проинформировал собравшихся о том, что в округах Дона и Кубани оставлены офицеры разведки, которые должны к концу июля двадцатого года собрать боевые подпольные отряды.

Уговорились встретиться перед отъездом Черепова в Крым, куда он намеревался пробраться вместе с князем Долгоруковым. «Документы и маршрут перехода фронта для нас уже подготовлены», — сообщил Черепов. Уходя, он пообещал зайти к «Константину Ивановичу» с более подробными инструкциями в клинику Богораза, куда, по его словам, должны перевести «Звеновского» из военного госпиталя. Когда последний удивленно спросил: «Почему в клинику?», Черепов, засмеявшись, ответил: «Да потому, что в госпитале могут узнать, кто вы, и поймают как фазана, а в Николаевской клинике Богораза вас потыкают ножиком для проформы, почти без боли, и продержат, как у Христа за пазухой, сколько угодно...»

Действительно, в конце апреля «Константин Иванович» уже считался «хирургическим больным», получал хорошее питание и красноармейский паек.

Здесь, в клинике, и развернул свою работу возглавляемый им штаб «Армии спасения России». Сюда со всех концов Северного Кавказа и Крыма шли нити лихорадочно формировавшегося заговора.

Вернувшись из поездки по станицам, Федор Михайлович Зявкин заперся в своем кабинете и приказал никого не впускать, разве что случится что-либо чрезвычайно важное. Необходимо было тщательно обдумать, взвесить увиденное и услышанное, а главное — немедленно сделать выводы. Враг еще силен, в Крыму сидит Врангель, бандитские налеты не прекращаются. Но уже видны те знаменательные перемены, которые пришли на Дон вместе с Советской властью. Налаживается мирная жизнь, людям надоело воевать, все труднее приходится «батькам» и «атаманам» скрываться по лесам и уходить от заслуженной кары. У Чека есть надежная и прочная опора — коммунисты, комсомольцы, хотя их, к сожалению, на местах еще очень мало.

Ему довелось присутствовать на комсомольском собрании в одной из станиц. В здании церковного училища, сильно поврежденном артиллерийским обстрелом и кое-как подлатанном ребятами, собралось человек тридцать девушек и юношей. Верховодила черноглазая казачка лет двадцати, красивая девушка с быстрыми движениями и глубоким, мелодичным голосом. Чувствовалось по всему, что она тут главная. Рассказав кратко о комсомоле, она достала газету и стала читать:

— Молодежь, организуйся. Обращение товарища Подвойского.

Близкий конец гражданской войны. Россия открывает безбрежную ширь для свободного общественного труда.

Рабоче-крестьянская власть уже расставляет всех способных трудиться в стройные и мощные ряды труда. Первые ряды трудового фронта украшает молодежь.

— Постой, не спеши, я, например, не знаю, кто такой этот твой Подвойский! — крикнул в зал парнишка, сидящий на задней скамье.

— Ну ты, деревня, не мешай, — оборвал его сосед. — Подвойский — это соратник Ленина, командует сейчас у нас на Дону красными.

— Вопросы потом, слушайте дальше, — остановила перепалку девушка и продолжала: — Организованность, сознательность, дисциплинированность, самоотверженность, знание должны цементировать эти ряды...

— Верно!

— Пройдут дни, и вся молодежь, как один человек, сама себя организует и сомкнет свои ряды в небывалую пролетарскую силу и с честью осуществит великую историческую задачу — выкует своими руками новый, светлый, красивый, радостный, товарищеский, трудовой, коммунистический строй.

Да здравствует молодежь!

Молодежь, стройся по организации!

Молодежь, в первые ряды на трудовой фронт!

После обсуждения планов на ближайшие дни в связи с предстоящими полевыми работами, поспорив о политике и войне, ребята приняли резолюцию, что они не посрамят звания комсомольца, оправдают высокое доверие партии.

На собрании были и некомсомольцы, скромно сидевшие в задних рядах. И Федор Михайлович с удовлетворением отметил, с каким интересом и нескрываемым восхищением слушали они секретаря. Человек пять, дождавшись конца собрания, подошли к столу президиума и попросили записать их в комсомол.