В Вареных глазах пропадают краски, пропадает смысл. Она ошеломленно поворачивается к бегущему ей навстречу, но опаздывающему, Паше, дотрагивается до своей раны, нащупывает уходящую насыщенную кровь. Она не успевает упасть на землю, Паша ловит ее в полете, что-то говорит, тараторит, кричит. Варя слышит его словно сквозь толщи воды и смотрит на угасающие над ней звезды.

— Варя! Где больно? Что случилось? Варя!

— Кажется, меня убили… — из последних сил успевает прошептать ему Варя. Боль совсем не такая сильная, как была раньше, она почти ничего не чувствует. Убирает руку с окровавленной раны и падает к Паше на такое же раненное колено. Еще секунда, и все исчезает, голоса, всхлипы, слезы, ветер и колосья травы.

Адель успевает прочитать в спешке какие-то слова, задержать кровотечение. Паша, не чуя ног, усталости и боли, подхватывает Варю на руки и бежит с ней в машину. Укладывает ее на заднее сиденье, на колени рыжей ведьмы, и как можно скорее догоняет покидающую Старинский, карету скорой помощи.

***

Свет от костра падает на листья и темные иголки. Пахнет прелой сырой землей и мхом. Варя идет по тропе, к этому свету. Она слышит голоса, совершенно ей не знакомые, и свой собственный голос. Несколько одетых по старой военной форме людей охраняют жар от костра, а с ними человек в строгом костюме, не показывающий своего лица. Он повернут затылком и разговаривает с кем-то, привязанным к широкому стволу дуба.

Уже не молодая, взрослая и истерзанная пытками, женщина, с идентичными Варе, глазами, и даже голосом, привязана к дереву руками в верх. Порванное грязное когда-то белое платье, напоминающее ночную сорочку, обнажает ее ноги, живот и часть груди, на которой сияет подвешенный в качестве пытки кулон из прозрачного чистого камня, на металлической тяжелой цепи. Она гордо вскидывает подбородок, и темные глаза преисполненные отвращением, не выдают ни капли испытываемой ей боли. Здесь и там по телу сочится алая кровь, лицо разбито и болезненно, волосы частями выдраны. Варя узнает в ней себя, и от того к горлу подступает тошнота. Худой человек с острыми плечами, в строгом черном костюме продолжает говорить, размеренно и холодно, не превышая голос.

— Ну так что же? Где он? Тебе пора бы уже раскрыть эту тайну, если хочешь жить. Подумай, что же будет с твоими детьми, если тебя не станет?

— Не пытайся, гнусный угодник. И не смей даже думать о них, никто из ныне живущих не унаследовал мой дар, а значит я последняя из рода, и последняя, кто о нем знает!

Человек поворачивается навстречу своему соратнику в форме, и тот, без малейших промедлений, достает из костра раскаленную кочергу. Пылающий синим и красным прут прикладывается к ключице измученной ведьмы, заставляя ее издать истошный гортанный стон. Пахнет паленой плотью, струящаяся черная опаленная кожа слезает с нее неохотно, вместе с красной кочергой.

— Долго ты так не протянешь, смерть уже близко, я чувствую. А ты знаешь, куда попадают ведьмы после смерти?

— Служат великой богине Гекате! Да брось, ты не можешь меня убить, только я знаю тайну, которая тебе так вожделенна. Тебе выгодна моя жизнь, и тебе очень не повезло найти меня последней. Эта тайна умрет со мной!

Из ее рта вырываются ведьмовские слова в таком порядке, в котором Варя не успевает уловить их смысл.

Огонь из костра тонкой струйкой направляется прямо к ней и в момент захватывает огнем ветвистой дуб, поглощает женское тело, словно голодный дракон. Она превращается в пепел так быстро, что убегающие от пожара охотники, не слышат ее жалобных криков. Лишь человек в костюме, разочарованно уходит во тьму, все тем же размеренным и холодным тихим шагом.

Тяжелые утренние лучи падают на светлые небрежные торчащие во все стороны волосы. Паша, несмотря на неподходящие условия, то и дело клюет носом, невнятно отвечает на вопросы.

В полицейском участке пыльно. Покрашенные на половину в синий, на половину в белый цвет стены, рассеивают тепло даруемое из окна солнцем. На потолке сквозняком раскачивается одинокая тусклая лампочка, с привязанной рядом липкой засаленной ловушкой для мух. Одинокий старый деревянный стол, заваленный желтой бумагой и такой же старинный компьютер, в коробку монитора которого при желании поместится большая собака. Зеленая облезлая, вещающая желтым светом настольная лампа. Потертый, усталый толстоватый полицейский в форме на скрипучем деревянном стуле за столом что-то беспрерывно печатает на пожелтевшей от грязных пальцев массивной клавиатуре. Справа железная решетка, а слева советские седушки-раскладушки для ожидающих. Аделину Васильевну, комфортно разложившуюся в одно из них, не трогает сон, она часто перебивает полицейского, отвечает за Чернова.

— При каких обстоятельствах несовершеннолетняя Варфоломеева Варвара Александровна получила ножевое ранение, вы, молодой человек, можете внятно объяснить?

— Объясняю вам еще раз! Мы оба понятые, на нее напала девочка, одноклассница ее рыжая такая! А мы пытались ее спасти, вот и запачкались по дороге! — вскрикивает со своего места Адель, чуть вскакивая.

— Вы можете помолчать, гражданка! Или я вас посажу на сутки, сколько ж можно. Если Чернов Павел Константинович нам сейчас не ответит, он пройдет тест на наркотики. А мы все этого не хотим, но глаза у вас гражданин, мутные!

— Так все и было, на Варю напала ее одноклассница, зовут ее Зоя Вербина. Простите, я всю ночь не спал, можете проверять меня на все, что хотите, только дайте вернуться в больницу, я вас умоляю, — потирая опухшие глаза, слабо отвечает Паша.

— Вы, молодой человек, под следствием, какая вам больница?! В каких отношениях вы состоите?

— Ну, с Аделиной Васильевной друзья, да? — Паша вопросительно смотрит на рыжую ведьму, и та внезапно ласково улыбается в ответ.

— Да не с ней! С гражданкой Варфоломеевой!

— Знакомые, друзья, товарищи. Какой это имеет смысл?

— Вы совершеннолетний, а она нет. Не думаю, что стоит укрывать данную информацию! — строго и холодно вещает полицейский.

— Начальник, спросите у нее.

— Понятно, — кротко цедит полицейский.

— Сколько сейчас время? — спрашивает Паша, всматриваясь в яркий свет лапы.

— Пять утра. Живая ваша школьница, и не таких зашивали, сейчас наверное уже от наркоза отходит или спит. Вас к ней все равно не пустят, вы-то ей кто такие? А бабушка уже к ней приехала. Как только придет в себя, и с ней побеседуем.

— Начальник, а где у вас тут камера? — живо спрашивает Адель.

— Наблюдения что ли?

— Да-да, ах вон она! — рыжая пожилая женщина находит под потолком в углу маленькую черную слежку.

— А вам зачем, гражданка?

— Да, я тут подумала, нам требуется помощь специалиста. Должен же быть такой в вашем отделении?

— Я сижу перед вами!

— Конечно-конечно! Сейчас-сейчас…

Адель тонкими костлявыми пальцами находит где-то в своем бюстгальтере престранную серебренную монету и резким неестественным движением демонстрирует ее на камеру.

— Что это у вас?

— Да так, визитная карточка. Не обращайте внимания, продолжайте свой допрос.

— Она слегка странная, — шепчет Паша, глядя на возбужденного странным поведением полицейского.

— Вы оба пройдете тест. Продолжим. Что вы делали с несовершеннолетней пострадавшей в ночь на двадцать четвертое июля? — моргая таким же слипшимися сном глазами, спрашивает полицейский.

— Я искал своего племянника, он заблудился в лесу.

— А что было после того, как вы его нашли? Куда вы направились?

— Когда я был в лесу, то слышал женские голоса, видел следы борьбы. Нашел племянника и вернулся, чтобы удостовериться, что там никого нет. Где-то за пару часов нашел Варвару с ранением, и мы повезли ее в больницу.

— Как же там оказалась Аделина Васильевна Коволевская?

— Я же говорю, мы знакомы. Я не знал, что делать, позвонил ей, она примчалась, оказала первую помощь. Вместе мы смогли положить Варю в машину и доставить в скорую помощь.