«Что я делаю? Нарезаю праздничный торт? Какой же он уродливый. Грязный и уже надкусанный кем-то. Выключите чайник, он же сейчас выкипит!»

Варя подходит к плите, грязной и покрытой запекшимся жиром. Пар из носика чайника делает стену мокрой. Дурацкие старые обои. Желтые, как в психушке. Голый холодильник, голая батарея и такой же праздничный стол.

«Ненавижу дни рождения».

Нужно разложить торт по тарелкам.

«Чем пахнет? Мама снова пьет. Надо отобрать у нее…»

Чьи-то потные мерзкие ладони касаются Вариной талии, спины, пытаются медленно спуститься ниже. Над ухом шуршит этот противный, несвязный пьяный звук.

— Ты уже совсем взрослая. Так не похожа на свою мать. Ну ничего, так только лучше.

Омерзение и гнев тяжелым грузом падают на голову, поселяются в груди.

«Где нож? Вот он, совсем близко, у моих рук».

Она сжимает рукоятку в бледном кулаке. Зажмуривает глаза, оказывается в темноте. Ищет силы сопротивляться.

Вдыхает… Выдыхает… Раз… Два…Три… Четыре… Пять.

Снова кто-то то смеется, то плачет, шепчет и визжит. Варя слышит биение сердца. Четкое, ровное, непоколебимое. Открывает глаза.

Пьяное полураздетое мерзкое тело лежит у батареи. Лужа крови растекается медленно, стремится к ее ногам. Чайник продолжает кипеть несмотря ни на что. Во рту вкус крови, в носу свербит спирт. Стены сужаются, желтеют, становятся буро‑красными. Кровь ползет по этим стенам. Варя в ней по колено. Он смеется, плачет и снова смеется. Варя бросает нож в руке, пытается сбежать в другую комнату. Спотыкается о порог. Падает и теряет сознание. Густая вязкая тьма.

Сердце все еще бьется, не останавливается. Как же холодно. Лицо мокрое, как и одежда. Все мокрое. Темно. Варя не встает, рассматривает поверхность темной воды под собой. За несколько метров от Вари расходятся круги и бьются волнами об ее тело. Она вдыхает полной грудью.

Нечто выплывает из воды. Медленно поднимается над ней. Квадрат, отражающий одну только черноту, неизвестность. Варя поднимается на колени, встает на ноги. Это зеркало, и Варя отражается в нем. Она уже совсем не ребенок. Она отражается в нем так, как она выглядит сейчас. Вытирает мокрое лицо, трет глаза. Отражение не делает этого. Оно мотает головой. Нет, эта девушка в зеркале не Варя. Она больше нее, старше, крупнее и увереннее. Она очень красива. Варя пытается дотронуться до отражения. В ответ оно хмурит брови, выражает свое недовольство. Из рта незнакомки издается четкий жестяной голос: «ТЫ НИКОГДА НЕ УЗНАЕШЬ!».

ХВАТИТ! Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ!

Яркий свет застилает глаза до рези. Варе больно, но она их больше не закрывает. Темные пятна постепенно рассасываются и на их месте остаются ее плакаты, стол, стул и разбросанные вещи.

«Хвала богам, этот ужас закончился! Я больше не буду спать никогда! Я лучше умру, чем переживу это снова!»

Варя утыкается лицом в подушку. Издает измученный стон. Сколько кошмаров повидала эта подушка. Ее лицо все еще мокрое от слез. Плакать во сне противоестественно.

Стерильно чистые кафельные стены столовой. Легкий гул от тех, кто полушепотом успевает обсудить рядовые дела. Железные ножки столов царапают старую сверкающую плитку.

Сутулый, неприлично для охотника худой и темноволосый парень дожевывает свои безвкусные макароны. Он всегда садится у холодной колонны, прячется в ее тени, слушает доносящиеся до него новости. Хищно сверкает глазами, озираясь по сторонам, но, когда на него падает чей-нибудь раздраженный презрительный взгляд, он опускает голову, всматривается в серые линии скатерти, вырисовывает пальцем узоры на ней. Притвориться блаженным лучшая стратегия, меньше внимания привлечешь, дольше протянешь. Где-то за спиной слышатся недовольные вздохи и шипение язвительных змеиных голосов. Мирон напрягает лисьи уши, настраивается на нужную волну.

— Да, потрепала она тебя, — сочувственно шипит маленького роста лысый паренек. Собеседник лишь недовольно пожимает крупными плечами, отводит припухшие глаза, усаживается за стол, к еде. Вдруг к ним присоединяется писклявый язвительный девичий голосок.

— Это произвол. Мы это так не оставим. Есть устав, мы здесь учимся, а не друг друга убиваем. Сколько можно, к выпуску только она и доживет. Вы видели ее высокомерную морду? Капитана ни во что не ставит, а все потому, что рука у нее волосатая, ясно вам?

— Хочешь сказать, не боишься ее? Мы-то тут только ее грушами для битья и собрались. Какая потом служба, со сломанными ребрами, да, Костик?

Костик снова молчит, поджимая губы и потирая бок.

— Не такая она сильная, просто позволяет себе больше других. Если бы Костик по-настоящему дрался, а не по приказу, он бы легко ее уложил. У нас руки связаны, а она концы путает, и ей ничего. Где справедливость?

— И что ты предлагаешь? Может сама лично хочешь с ней выйти раз на раз? Я посмотрю, как тебя по кусочкам собирать будут в лазарете.

— Ты жалкий трус!

— Я женщин по-настоящему не бью, а тебе можно.

— Ведьмы тоже женщины, или ты долг отказываешься выполнять из-за своих мелочных принципов?

— Это другое, не сравнивай сладкое с мягким.

— По долгу придется разным заниматься, разведку не учил?

— И что, ты пойдешь и серьезно будешь угрожать дочери генерала‑полковника? Били Костика, а по голове досталось тебе?

— Нет, есть идея, как ее проучить. Я все обдумала, мало не покажется, научится уважать сослуживцев. Меня от ее надменности уже тошнит, у самой руки так и чешутся показать ей место.

— Глупая ты, Светка. Ну ладно, попробуй.

— Я рассчитываю на вас. Вечером обсудим детали. Приятного аппетита.

Тихая компания прерывается на бездельную болтовню, и шпион снова принимается к поглощению содержимого из белой треснувшей тарелки.

Рядового Егора Миронова, прозванного сослуживцами и сверстниками Мироном, непроизвольно сдавливает кашель. Его эта кличка раздражает до зуда под кожей, поскольку лишнее напоминание о принадлежности к этой фамилии вызывает неприязнь где-то под коркой мозга. Здесь же, родословную выставили на первый план, стерев его собственное имя, и все же он не сопротивляется, лишнее внимание к своей персоне ему чуждо еще больше.

Расправа над всемогущей Вербиной? Перед глазами всплывает образ опухших ошеломленных глаз под лунным светом в женском умывальнике. Она не избила его и даже не позвала дежурного. Наоборот, он видел эту неприступную крепость рассеянной. Как бы там ни было, всех собравшихся он считает зверьем. Лишь бы с кого шкуру содрать, дай только повод. Не раз попадался и сам, но от самой кровожадной не схлопотал, а ведь здорово нарвался. Что-то здесь не клеится… У него на это место свои планы, компании подручников нет, как и у рыжей, а значит, она может пригодиться в будущем. Они связаны компроматом друг на друга, некий договор о перемирии уже заключен. Услуга за услугу, хоть и рискованно. С другой стороны, после нее в лазарете будет проще обдумывать план, готовиться даже более незаметно. Медички сильно жалеют тех, кто попадает туда от рук дочери генерала, это тоже шанс. Решено, попытка не пытка.

Высокое прохладное солнце готовится к дождю. Легкий ветер погоняет низкую, истоптанную сапогами траву. На стрельбище как всегда пусто, много воздуха, которым можно насладиться. Строго затянутая форма приятно сжимает тело. На дощатых настилах рядами в одинаковой позе лежат рядовые. В руках у каждого оружие. Каждый научился пользоваться им еще в начальной школе. Зоя втягивает аромат холодного железа с упоением. Ей нравится сжимать гладкое черное прохладное железо, ощущать на своих ладонях его аромат. Черно-белые мишени слегка подрагивают от страха или на ветру. Попасть по ним та еще задача. Зоя любит непростые задачи, не морщит нос, как остальные. Она вдумчиво уходит в свои мысли, переводит фокус зрения то на мушку, то на мишень. Командир опаздывает, и рядовые послушно ждут его возвращения, почти неподвижно.