— Ну ты сука! — перебиваясь тугим дыханием и кашлем выдает лопоухий картежник, — все, надоела, заканчиваем ее!

Резким движением он тянется к сапогу, руке появляется подготовленный охотничий раскладной нож. Подбирается ближе жертве, прикованной к чужой широкой груди колким неотесанным деревом. Зоя мельком планирует следующий удар.

Внезапно раздается глухой стук. Лопоухий красный картежник падает на пол с характерной раной на затылке. Из тьмы выныривает Мирон, в руках которого искрятся отблески лунного света в металлической тяжелой банке консервов. Не теряя времени, Зоя наносит задуманный удар затылком по переносице, локтем в ребра, затем ногой в пах, выворачивается, противник сгибается, получает сапогом в колено, и вот, дерево оказывается в руках рыжей охотницы. Небрежный удар по виску, последний готов.

Зоя дышит ровно, обыденно. Глаза союзников встречаются. Позади раздается шорох убегающей со своего места пухлой кудрявой дамочки, до этого прятавшейся в укрытии, и наблюдавшей, как ее друзей одного за другим перемалывает бой.

— Одолжишь? — тихо и коротко раздается в бетонном пространстве. Зоя протягивает красную горящую кровью ладонь к Мирону. Он быстро вкладывает в нее жестяную тяжелую банку.

Разворот, точный бросок, и банка настигает затылок убегавшей, заставляя ее, почти у цели, отключиться и громко упасть.

— Впечатляет… — почти шепотом произносит Мирон, окидывая взглядом лежащих.

— Я бы и сама справилась, — коротко и холодно отрезает Зоя.

— Да я не то, чтобы хотел, случайно как-то вышло.

— Времени мало. Стаскиваем их в одну кучу и уходим.

— Да, давай.

Вдвоем они управляются быстро, раскладывают бессознательных так, что бы выглядело подобающе междоусобной драке. Как только тела легли в правильном порядке, Зоя направляется к завершению плана.

— Погоди, — вдруг прерывает ее Мирон, — подкинем улики?

— Что?

— Я тоже не прохлаждался, пока ты тут орудовала. Подсыпь парочке в рот вот это. И папироски их не забудь. Умудряются же дурь сюда притащить, ублюдки.

Мирон протягивает Зое маленький пакет с порошком. Та внимательно его осматривает, поднимает вопросительный нахмуренный взгляд.

— Это то, чем тебя отравили. У той в нагруднике нашел. Небось, сами балуются, — неприятным голосом цедит Мирон, в лунном свете становясь еще больше похожим на эльфа.

Зоя твердо выхватывает пакет и по очереди снабжает им рты спящих сослуживцев. Грубыми, рваными движениями, не жалея ртов.

— В слюне растворится, не так больно будет в себя приходить, — заключает союзник, раскуривая чужие папиросы и раскладывая их по импровизированным пепельницам, сделанным из открытых пустых банок консервы.

— Дальше что? — резко спрашивает рыжая голова, заканчивая с последним лежачим.

— Включай тревогу и выходим.

Зоя глухими шагами направляется к красной пожарной кнопке на стене. К тому времени пространство наполняется густым дурманным дымом от горящих папирос. Мирон на минуту скрывается в дыму за одним из стеллажей на стене, копается где-то в укромном месте и торопливо выходит на свет. Зоя срывает крышку и нажимает на тревожную кнопку.

Под неприятный звон от сигнализации охотница скрывается в дыму, подбирается к стремянке, заботливо подставленной союзником к люку. Она забирается по ней первой, подтягивается и легко выбирается наружу, в прохладный ночной воздух. Мирон подтягиваясь, сбивает стремянку на пол, как если бы она была частью драки.

Под звездным небом, они возвращаются туда, где начался их путь. Приходится делать лишний крюк, быть незамеченными для уже поднявшихся на тревогу старших охотников. На очередном повороте, молодой эльф легкой рукой останавливает Зою и жестом заставляет пригнуться под мусорный бак. Сам медленно и плавно сливается с кроной дерева. Ей приходится тихо про себя признать, что сама бы она, на месте бегущего на тревогу командира, не заметила затаившегося охотника.

Приоткрытое окно с почти незаметным скрипом отворяется шире, и двое протискиваются внутрь. Зоя выпрямляется и направляется к двери, слышит за собой шелестящий голос.

— Ты конечно была великолепна, но тебе надо умыться.

Она оборачивается, смиряя ночного эльфа презрительным взглядом.

— У тебя китель и штаны в крови, и не только в своей. Могут заметить.

Зоя хмурится и через силу выдавливает из себя слово, не поддающееся рту.

— Спасибо.

Так же тихо, сливаясь с ночной тьмой, она исчезает в длинном, выстланном холодной плиткой коридоре.

Затирая кровавые пятна с кителя в женском умывальне, вовремя чувствует приближение дежурных, нервно разгоняющих фонариком тьму в коридорах. Быстро прячется в своем тайном гнезде и остается незамеченной. Пробраться в спальню, учитывая многих проснувшихся от звуков тревоги, оказывается не простым делом. Тем не менее, она проскальзывает мимо отвлекшихся на вид из окна дежурных, привлеченных к тревоге. Беззвучно проползает под свою кровать и забирается под одеяло. Лежащий спиной к ней боец не замечает вернувшегося на соседнюю койку шпиона.

Сон для нее выдается ровным и обволакивающим, как руки матери.

Сеть влажных, сильно вьющихся волос вперемешку с перьями, вышедшими из плена подушки. Отекшие мешки под глазами. Унылое утро. Поникшее лицо. Чай с сушенными ягодами.

Скрип двери, гром от металлического ведра, шаги. Татьяну Родионовну слышно за версту. Перепачканный халат, шерстяные носки и белый платок.

— Так, ты чем сегодня занимаешься, валяешься на кровати без дела?!

— И тебе доброе утро.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас полила цветы во дворе.

— Зачем? Вчера был дождь.

— Поливать их нужно каждый день! На дворе пекло, уже высохло все, пока ты дрыхла, бестолочь!

— Как метеоролог тебе говорю, мы же в Старинском живем, а не на Мальте, откуда здесь такие перепады? Сегодня тоже будет дождь.

К Вареному затылку прилетает твердый подзатыльник. Звон и тупая боль.

— Ты поумничай мне тут! Ты вроде каждый день ешь, а не только тогда, когда тебе еда в рот с неба падает!

— Аргумент.

Варя делает глоток горячего кислого чая, всматривается в окно. Яркое солнце, неуместно жизнерадостное и горячее, слепит глаза, но она не жмурится. Отогревает веки от леденящего сна. Темная радужка ее глаз светлеет в лучах, блестит искрами, словно перламутр. Сердце перестает прятаться и пропускать удары, сбиваться с ритма.

Раньше она ходила за бабушкой хвостиком, смотрела, как она управляется в своем царстве. Заполняет каждый уголок и закоулок. Каждый зверек особенный, каждому Варя дала имя, у каждого свое предназначение. Куда все это подевалось? Все теперь стало единообразным, серым, бессмысленным. Счастливые воспоминания стерлись и забылись уже давно. Может быть потому, что бабушка закопала себя заживо здесь, а Варя медленно убивала себя там. Татьяна Родионовна никогда не желала передавать свое бремя внучке, не стремилась привязать ее к себе. Она была мила ровно столько, сколько требовалось до поры до времени. Теперь Варя выросла, и от нее требуется лишь благодарность.

Степенно собираясь мыслями, надев все самое неприличное, что не жалко испачкать, Варя принимается за работу. Отсутствие бодрости и музыка, льющаяся из наушников.

Насос занят. Варя погружает серую лейку в металлическую бочку с ледяной водой. Или вода такой ей кажется. Вчерашний день здорово дает о себе знать: насморк, больное горло и холодные немеющие руки. Варя несет полную лейку к цветам под открытыми окнами дома. Пытается лить, не задевая цветки. Не получается. Такова их судьба на сегодня. Бочка. Вода. Цветы. И так с десяток раз.

К обеду солнце нещадно печет. Лоб слегка вспотел, и очередная завитая прядь прилипает к нему, вызывая волну раздражения. Она ставит лейку на землю. Вытирает мокрые руки о старые дырявые штаны, оттянутые коленки колышутся на легком горячем ветру. Футболкой вытирает лоб. Ветер лихо мчится по вспотевшему животу, неприятно бодрит, живот покрывается острыми мурашками. Музыка сменяется одна за другой, Варя движется ей в такт.