— Она счастлива? — спросил он меня.

У меня мороз по коже пошел.

— Думаю, да.

— Это хорошо. Это самое главное.

Он устало закрыл глаза. Прошло минут десять, а мы все сидели рядом с ним и молчали. Я подумала, что он уснул.

— Нам уйти? — тихо спросила Кристина.

Он кивнул, так и не открыв глаза.

— Я приеду завтра. — Она поцеловала его в лоб, и мы ушли.

Меня била мелкая дрожь. Даже не могу описать состояние, в которое я впала. Никогда не считала себя слабонервной, но к такому я оказалась не готова. Кристина, как только вышли из хосписа, жадно затянулась сигаретой.

— Никто не догадывался. Не считая врачей, знали только я и пара близких друзей.

Она рассказала мне всю предысторию. Как бы она ни храбрилась и ни старалась убедить меня и себя, что воспринимает это философски, было видно, что ей очень тяжело.

— Так ты живешь с этим уже не первый год?

— Да. Но Глеб… Он такой удивительный человек. Он умеет заставить тебя забыть, заставить поверить, что все уже хорошо, что он чуть ли не на поправку пошел, что опасность миновала. Я до последнего верила, что ему уже ничего не грозит. Пока не увидела, как он упал, ослабев от внутреннего кровотечения… Дома… Хорошо, что я была рядом и вызвала «скорую».

— Почему он не хочет никому говорить?

— Потому что он такой. Не хочет, чтобы другие тоже испытали боль. Прости, что я тебя привела сюда. Просто… — Из глаз ее потекли крупные слезы, и она даже не утирала их. — Просто мне надо было кому-то рассказать, я больше не могла делать вид, что все хорошо. Я устала. От всего. Я так устала…

Я тоже расплакалась и обняла ее. Так мы и стояли у машины, рыдая как белуги. Думаю, она плакала не только из-за Глеба. А я плакала за них всех, не понимая, почему так странно и несправедливо устроена жизнь.

Через пару дней Кристина позвонила мне:

— Женька, прости, что опять втягиваю тебя, но Глеб попросил тебя приехать Ты сможешь?

Ну конечно я могла. Кристина заехала за мной, очень молчаливая и бледная. По дороге она сказала, что ему становится все хуже и хуже и что осталось совсем недолго.

— Может, оно и к лучшему, — сказала она. — Сколько же можно мучаться? Его и так Бог миловал — он не страдал годами, как многие с его диагнозом. Несколько недель — это не так много по сравнению с бесконечными месяцами.

Я даже кивнуть не смогла. Страдание — это страдание. Невозможно сказать, как и сколько лучше страдать, все равно это ужасно.

Глеб ждал меня в том же саду. Уже вовсю осыпались листья, хотя осень только-только вступала в свои права. Кристина оставила нас вдвоем, видимо, он попросил ее об этом заранее.

— Простите, Женя, что я потревожил вас.

— Нисколько. Даже не вздумайте извиняться.

— У меня к вам просьба. Очень личная.

Он протянул мне плетеную корзинку в виде шкатулки с крышечкой. Все это время она лежала у него на коленях, и он нежно поглаживал ее, словно одна мысль о ее будущей хозяйке наводила его на приятные мысли.

— Это для Киры. Небольшой сувенир. Передадите?

Я кивнула, протянув руку.

— Скажите, что я оставил его перед отъездом. Я не хочу, чтобы она подумала, что я не попрощался с ней.

— Но почему бы вам…

— Нет, нет! — предостерегающе воскликнул он. — Я не буду делать это сам. Я не имею права тревожить ее. Зачем? Она так любит свою жизнь. У нее все впереди. Она как парус, туго натянутый ветром, мчит свою лодку вперед. Какое право я имею ее останавливать? Я просто прохожий в ее жизни. Случайный прохожий, испивший из колодца ее энергии и жизнелюбия. Хотел бы я оказаться в ее лодке и умчаться за горизонт…

Глеб смотрел не на меня, а в невидимую точку вдали. Он разговаривал сам с собой.

— Я бы так много хотел ей сказать… И у меня есть что сказать. Но я не имею права. Она не должна страдать. Я не хочу, чтобы она страдала.

Теперь он уже смотрел на меня, вспомнив о моем существовании.

— Там, в шкатулке, очень важная для нее бумага. Скажите ей, что я нашел это для нее. Что это и есть настоящая правда. Пусть больше не переживает понапрасну. Ей надо увидеть эти бумаги как можно раньше. — Он вздохнул. — Позже, когда она узнает, где я, она поймет, что это было моим прощанием. Только, пожалуйста, не говорите ей о смерти. Дайте ей время подзабыть меня, хорошо? Тогда ей уже не будет так больно. Она ведь вряд ли узнает обо всем сразу, как вы думаете?

— Если уедет, то вряд ли, — пробормотала я. Боже, о чем мы говорим? Обсуждаем его смерть и сроки оповещения! Трагическое безумие.

— И еще одно, Кристина. Моя милая девочка. Позаботьтесь о ней. Она храбрится, но на самом деле ей очень тяжело. Ей нужна поддержка. Вы понимаете ее, она верит вам. Поддержите ее, хорошо? Особенно в первое время. Не дайте ей… Не дайте ей сломать свою жизнь.

Я молча кивнула, говорить уже просто не могла из-за комка в горле. Я не совсем поняла его последние слова, но в данный момент это казалось неважным. Хотелось лишь одного — успокоить Глеба, дать ему любые обещания, лишь бы он не волновался, лишь бы почувствовал умиротворение.

— Ну все. Я устал. Идите, Женя. Спасибо.

Я подозвала Кристину. Пока она подошла, он уже уронил голову на грудь и вновь погрузился в сон. Морщины изрезали черными тенями исхудалое лицо. Грудь мерно поднималась и опускалась, лицо было спокойным, только глазные яблоки двигались под закрытыми веками, просматривая неведомые нам сны.

— Это действие наркотиков. Ничем другим боль уже не снимешь, — пояснила она. — Пойдем, нам пора.

В машине она спросила меня:

— Ты ведь выполнишь его просьбу?

— Насчет Киры?

— А он тебя еще о чем-то просил?

Я молчала.

— Обо мне что-то говорил? Не слушай, — махнула она рукой, — я справлюсь сама.

— Кристина, а можно спросить? Почему…

— Не спрашивай ни о чем. Не сейчас. — Ее лицо окаменело, как у человека, всеми силами пытавшегося не расплакаться. Ей это удалось, но было видно — одно мое слово, и она разрыдается. Я замолчала.

Мне казалось непостижимым все происходящее. Глеб умирал и перед лицом смерти думал о Кире. Кристина привезла меня, зная об этом, и еще просит выполнить его просьбу. Что это? Такая странная любовь? Мне показалось, что и Глеб знал о ее чувствах к Андрею и тоже реагировал спокойно. Семья со свободными отношениями? Ну, допустим. Но одно дело закрывать глаза на внесемейные отношения, другое — потакать им. Ведь совершенно очевидно, что эти Кристаллинские дорожат друг другом и между ними какая-то особая, необъяснимая, но крепкая связь. Да и ребенок… Разве не она сама говорила мне о своей любви к отцу ребенка? И при этом Кристина смотрела на любовь Глеба к Кире, как на удачную игрушку, лучик света, нечаянную радость для него. Если что ее и беспокоило, так это то, что Кира, возможно, недостойна его любви. Может, приближение смерти делает людей другими и заставляет их ценить то, что в обычном состоянии не принимается в расчет? Я представила себя на месте Кристины. Нет, я бы так не смогла. При всем моем уважении к ней и Глебу, я так и не могла понять их тайны.

Просьбу его я выполнила. Отдала Кире шкатулку с бумагами, сказала, что Глеб оставил перед отъездом. Тогда я впервые увидела Киру разрыдавшейся. Она открыла шкатулку и прочла вложенные туда бумаги. То, что передал ей Глеб, являло собой копию свидетельства о смерти Доронина Антона Викторовича, пятнадцати месяцев от роду. Причиной смерти был назван какой-то сложный порок сердца, приведший к недостатку кислорода в организме. Судя по дате, случилось это двадцать шесть лет назад. Судя по фамилии, ребенок был Кириным братом, о котором никто из нас никогда не слышал. Я не знаю, что за трагедия скрывалась за всем этим и почему Глеб решил оставить в качестве прощального подарка именно эти бумаги. Я не знаю и не стала даже выяснять. Кира лишь сказала, что это касается ее умершего братишки, о котором она узнала недавно.