В ожесточенной борьбе между суфийскими братствами рукописи «Корана 'Усмана» стали предметными символами власти. Между тимуридами и шибанидами шла бескомпромиссная борьба. Союзником первых было братство накшбандиййа, союзником вторых — 'ишкиййа. Оба братства использовали священные списки в качестве своеобразного знамени. Обладание старинными списками становилось важным аргументом в политической борьбе, а их бережное сохранение — залогом успеха. По мнению Е. А. Резвана, именно это обстоятельство и обеспечило сохранение ряда древнейших списков Корана[11].

Принимая объяснение Е. А. Резвана, отмечу и скрытую сторону описанного им явления. Списки «Корана 'Усмана» парадоксальным образом превратились в уникальные книги. Это могло произойти при одном условии: рукописи Корана стали реликвиями, поскольку находились в силовом поле другой уникальной книги — Ясы Чингис-хана. Яса, в отличие от Корана, не тиражировалась; Яса, действительно, была единственной в своем роде книгой. К XV в. и речи не идет о ее реальном существовании; от Ясы остался призрак, но его влияние определялось структурами повседневности. Заданность исторических сценариев структурами повседневности не осознавалась ни тогда, ни сейчас. Поразительная судьба списков «Корана 'Усмана» связана с рефлексией мусульманского сознания на тему «монгольского порядка», который и символизировала Яса. Борьба между тимуридами и шибанидами, и стоявшими за ними суфийскими братствами, происходила в пространстве, где царил политический миф Монгольской империи, и этот миф нашел кристаллизацию в представлении о Ясе, которая противопоставлялась исламскому закону — шариату. Если отвлечься от содержания, и говорить только о форме, то следует согласиться, что «Коран 'Усмана» стал уникальным, поскольку уподобился Ясе.

Часть 2.

Парадоксы источников

В 1254–1255 гг. царь Малой Армении Хетум совершил путешествие в Центральную Азию, в ставку великого хана Менгу (Киракос Гандзакеци. 58). Хетум призвал Менгу обратиться в христианскую веру, жить в мире с христианами, отнять у сарацинов Святую Землю и разрушить Багдад (Армянские источники, с. 68). Армянский царевич Гайтон полагает, что Менгу-хан принял план Хетума, в частности заявив: «Что же касается багдадского халифа, то мы прикажем Байтону^{2}, военачальнику татар, которые находятся в Турецком царстве, и другим, находящимся в соседних странах, чтобы они были готовы принять приказания нашего брата; а мы желаем, чтобы он уничтожил этого [багдадского] халифа как нашего злейшего врага» (Армянские источники, с. 69).

В это же время в ставке хана Менгу находился Вильгельм де Рубрук, секретный посланник французского короля Людовика IX. Францисканец был послан с целью выяснить перспективы совместных военных действий против Египта. Король ожидал возвращения брата Вильгельма в Святой Земле. Крестоносцы оценивали возможность франко-монгольского альянса на основе предполагаемого единства вероисповедания, поскольку ходили слухи, что монгольские ханы приняли христианство. Как выяснилось, эти слухи были крайне преувеличены. Дело в том, что христиане, имевшие в Азии твердые позиции, были христианами-несторианами, а вовсе не католиками.

По версии Гайтона, великий хан Менгу был торжественно крещен.

При использовании «Истории» Гайтона, особенно фактов, относящихся к вопросу об обращении монголов в христианство, необходим критический подход, полагает Г. Г. Микаелян[12]. В начале XIV в., когда Гайтон написал свою «Историю», этим вопросом папство еще продолжало интересоваться. Оно рассматривало монголов Ирана как союзников в борьбе против Египта. Историк Гайтон в своем сочинении о монголах, вероятно, желал показать папству, что армяне давно действуют в том направлении, чтобы сделать монголов христианами, и для убедительности поместил беседу, происходившую будто бы между Менгу и Хетумом, ссылаясь на то, что историю монголов, начиная с Менгу-хана до смерти Хулагу, он рассказывает, как слышанное от дяди своего, то есть от царя Хетума. В 1307 г. Гайтон был приглашен к папе Клименту V, и по его распоряжению продиктовал свой труд монаху Фалькону, который перевел его на латинский язык. К этому времени ильхан Газан уже принял ислам, но все еще рассматривался папством как союзник в планируемом крестовом походе против Египта.

Обратимся к тексту сочинения Гайтона. В семнадцатой главе второй книги Гайтон приводит ответы Менгу на просьбы армянского царя. «Когда Менгу-хан выслушал просьбы армянского царя, он созвал двор и приказал притти армянскому царю и в присутствии своих баронов и всего двора ответил — так как армянский царь столь длинным путем прибыл в нашу империю по своей доброй воле, следует, чтобы мы исполнили все его просьбы. Вам, царь армянский, мы, император, говорим прежде всего о том, что крестимся и примем христову веру и крестим всех, которые под нашей властью находятся, чтобы стали они христианами. Однако полагаем, что пусть будет это по доброй воле, ибо вера не терпит принуждения. На вторую просьбу мы отвечаем, что согласны, чтобы мир и вечная дружба были между христианами и татарами, и что если христиане сохранят добрый мир и вечную дружбу, мы будем поступать также в отношении их. Желаем также, чтобы все церкви христианские и клир… были свободны и освобождены от всякого налога. Относительно Святой Земли мы говорим, что, £ ели сможем, лично прибудем из уважения к Иисусу Христу, но так как мы имеем много дел здесь, то прикажем нашему брату Хулагу, чтобы он исполнил эту обязанность — освободить Святую Землю и возвратить ее христианам»[13]. В следующей главе Гайтон уточняет: «Когда Менгу-хан исполнил просьбы армянского царя, тот час же он был крещен епископом, который был канцлером Армянского царства. Крестились также члены его семейства и многие мужчины и женщины». Далее Г. Г. Микаелян разбирает мифы армянской историографии касательно крещения монгольского каана. Мне представляется, что даже если бы крещение Менгу имело место, оно бы воспринималось монголами в ином ключе, нежели армянами. Создание империи предполагало стягивание в одну точку сакральных потенций от всех подвластных монголам земель и церквей. Киликийская Армения стала одним из фрагментов Монгольской империи. Христианскому мифу была уготована участь одного из фрагментов монгольского мифа. Полагаю, что эта конструкция была абсолютно невыносима для церковников. Вся история Монгольской империи (в армянских, русских, персидских и других источниках) есть процесс ее перетолкования в национально-религиозных интересах. Монголы творили историю, все остальные ее переписывали.

Христианскому образу Менгу противостоит мусульманский образ Менгу. Это две проекции одной и той же политической фигуры в разных религиозных кодах. На завоеванных территориях монголы попытались разъединить политические и религиозные институты, что на деле оказалось неприемлемо ни для христианских, ни для мусульманских правящих групп. Налицо конфликт ментальных установок, породивший неисчислимые мифы. Вот один из них, самый скандальный.

По версии Джузджани коронация Менгу в 1251 г. включала необычный (с исторической точки зрения) эпизод: «Когда Менгу-хана возвели на престол, то Берка, бывший мусульманином, сказал: "Власть людей неверия прекратилась; господство всякого неверного [т. е. немусульманского] царя, который вступит на престол, не будет продолжительно. Если вы хотите, чтобы держава Менгу удержалась и была продолжительна, то пусть он произнесет [мусульманский] символ веры, дабы имя его было внесено в список правоверных, и [уже] затем пусть он сядет на царство". Они согласились на это, и Менгу произнес [мусульманский] символ веры. Тогда Берка взял его за руку и посадил его на престол» (Сборник материалов. Т. II. С. 49).