На выездном заседании Научного совета АН СССР было заслушано 15 докладов и 10 сообщений. Говорили о том, что на Дальний Восток из Западной Сибири завозится около 20 миллионов тонн нефти и нефтепродуктов. Хотя есть реальная возможность покрыть эту потребность за счет добычи сахалинской нефти и газа. «Вопросы энергосбережения должны быть поставлены на первое место и решаться в первую очередь, — наставлял Байбаков. — Сделав это, мы повысим эффективность использования энергоресурсов при производстве промышленной и сельскохозяйственной продукции, на транспорте и в других отраслях. При этом капиталовложения, направленные на осуществление мероприятий по энергосбережению, будут в 2–3 раза меньше по сравнению с затратами, необходимыми для увеличения добычи топлива, которое бы потребовалось в производстве продукции без энергосберегающей политики».
Спустя несколько дней Байбаков отправился на одну из пограничных застав — познакомиться со службой и бытом солдат и офицеров. Вспомнил свою службу, свой артиллерийский полк, прошедший на военных учениях путь от Никольско-Уссурийска до Хабаровска.
Воскресенье московский гость посвятил осмотру городских достопримечательностей. Стояла жара, и сопровождавший Байбакова уполномоченный Госплана СССР по Дальневосточному району А. Г. Попов предложил выпить кваску. Байбаков согласился. К бочке с квасом тянулась большая очередь. «Мужчины и женщины безропотно стояли на солнцепеке с бидонами, канистрами и, когда подходила их очередь, молча расплачивались и отходили, — описывал Байбаков открывшуюся перед ним картину. — Никто из них не требовал долива, люди смирились с безобразиями. Могло ли быть такое, если бы стоял не один квасной киоск, а десяток в округе? — подумал я и, взяв свою кружку, облокотился о металлическую трубу длинной загородки, напоминающей загон для крупного рогатого скота».
— Что это такое? — спросил Байбаков.
— Как, разве вы не знаете? — удивился сопровождающий. — Это охранная зона для очередников за водкой и вином.
— Это кошмар какой-то! — возмутился Байбаков.
— Сейчас стали давать по талонам две бутылки в месяц, и загородка эта стала ни к чему, — пояснил Попов.
Позже Байбаков гулял по городскому парку с прудами и лодочной станцией. Когда поднимался по аллее к гостинице, невольно услышал разговор двух женщин.
— И кто это придумал «застой»? — говорила одна. — Какой черт сказал, что «застойный» период плохой? Как же мы, Клава, в этом периоде хорошо жили!
— И верно, Шура, все у нас было! Редко в очереди стояли. Сыты и одеты были всегда.
Он задержал шаг и оглянулся.
— Вы чем-то недовольны? — спросил. — Вы что, голодные, что ли?
— А вы сыты?
— Вполне.
— Дело не в том, сыт или не сыт… Ведь с каждым днем в магазинах все хуже и хуже, на рынке дороговизна, какой никогда не было в «застойном» периоде. А какой народ стал злой!
— Так что же, надо вернуться?
— Конечно, надо.
Мужчины, шедшие за женщинами, также выразили желание вернуться в «застой».
«Сворачивая к гостинице, подумал я: многие не понимают, что возврата назад нет, но и новое общество нужно строить не наспех, а с учетом специфических особенностей российской экономики и психологии людей», — завершает Байбаков свой рассказ о поездке в Хабаровск.
Сам-то он понимал, что возврата назад нет. Но не сразу ответил себе: для него это горькое понимание или радостное?
Хроника пикирующей страны
1991 год стал последним в истории СССР. Ситуация в стране начала накаляться с января. Дальше шло по нарастающей.
12 января. Подразделения армии и КГБ захватывают телецентр и другие стратегические объекты в Вильнюсе.
20 января. В Баку вводят войска.
22 января. Публикуется указ об изъятии купюр достоинством 50 и 100 рублей и ограничении выдачи наличных.
9 февраля. В Литве в ходе опроса о независимости 90,5 % участников высказываются за суверенитет.
19 февраля. Борис Ельцин предлагает Михаилу Горбачеву уйти в отставку с поста президента СССР.
1 марта. Начинаются массовые забастовки шахтеров.
3 марта. В Латвии и Эстонии в ходе опросов подавляющее большинство граждан поддерживают суверенитет.
Президент Украины, Л. М. Кравчук (слева), председатель Верховного Совета Белоруссии С. С. Шушкевич (в центре) и президент России Б. Н. Ельцин (второй справа) после подписания соглашения о создании Содружества Независимых Государств в Беловежской пуще. 18 декабря 1991. [РИА Новости]
10 марта. В Москве проходит массовый митинг (500 тысяч участников).
17марта. На референдуме 76 % участников высказываются за сохранение СССР.
2 апреля. В три-четыре раза повышены розничные цены.
9 апреля. Парламент Грузии провозглашает независимость страны.
17 апреля. В Армении решено национализировать имущество компартии.
23 апреля. В Ново-Огарево руководители девяти республик решают начать работу над договором о Союзе Суверенных Государств.
7 июня. Верховный совет Украины принимает решение о переходе под юрисдикцию УССР союзных предприятий и организаций.
12 июня. Борис Ельцин избран президентом России, Гавриил Попов и Анатолий Собчак — мэрами Москвы и Ленинграда.
17 июня. В Ново-Огарево Михаил Горбачев и руководители девяти республик согласовывают проект союзного договора.
20 июля. Борис Ельцин издает указ о департизации госорганов, учреждений и организаций.
6 августа. Опубликован текст союзного договора. Его подписание намечено на 20 августа.
Дальнейшее известно.
«Русь слиняла в два дня. Самое большое — в три… Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом буквально ничего». Русский философ и публицист Василий Розанов, автор этих часто цитируемых слов о Февральской революции, не предполагал, что они станут метафорой катастрофы, которая может подстерегать Россию в драматичные моменты истории. Ведь и в три августовских дня 1991 года не осталось «буквально ничего» от советской империи, казавшейся несокрушимой.
Четвертого декабря «Независимая газета» сообщила со ссылкой на пресс-секретаря президента РСФСР Павла Вощанова, что Борис Ельцин 6 декабря отправляется в Минск. «Прессу российский лидер против обыкновения брать не собирается, потому что планирует помимо официальных неофициальные переговоры, — писала газета. — В это же время, как стало известно из достоверных источников, в Минск приедет и президент Украины Леонид Кравчук…»
Седьмого — восьмого декабря были подписаны Беловежские соглашения.
Двадцать пятого декабря на телеэкранах появился Михаил Горбачев, и страна услышала: «Дорогие соотечественники! Сограждане! В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР…»
В тот же день в 19.38 советское знамя на флагштоке Кремля сменилось трехцветным российским триколором.
Прощаясь с Горбачевым, прощаясь с эпохой
К Горбачеву Байбаков не имел никаких личных счетов. Взысканий от генсека не получал, публичным разносам не подвергался, да и проработал-то с ним всего пять месяцев. Сам ли ушел с поста председателя Госплана или к тому был принужден'? Судя по его воспоминаниям, сам. Но если даже допустить с немалой вероятностью, что намек ему все же был сделан, то и здесь не имелось повода для личной обиды. Уходила вся «старая гвардия», и Байбаков лишь разделил общую участь.
Нет, Байбаков предъявлял Горбачеву счет иного рода - счет исторический. Он считал последнего генсека виновным в развале страны. По его мнению, именно Горбачев с пришедшим ему на подмогу Ельциным довели до краха великую державу. В оценке их исторической роли экс-председатель Госплана совершенно совпадал с народным большинством. Как и миллионы его сограждан, он связывал Горбачева и Ельцина одной веревочкой. Что, в общем-то, справедливо. Тогдашняя, мягко скажем, нерасположенность друг к другу двух реформаторов, изменивших ход отечественной истории, общеизвестна. Но объективно они не были антагонистами. Ельцин противостоял Горбачеву по закону отрицания отрицания, идя в реформах дальше. По сути, он был, как говаривали в советские времена, наследником- и продолжателям, или, пользуясь новейшей терминологией, преемником. Не будь Горбачева с его перестройкой, не было бы и Ельцина с его кардинальными преобразованиями - как раз в том-то, считал Байбаков, и заключалась беда.
Приход Горбачева к власти Байбакова скорее обрадовал, нежели огорчил. Когда на пленуме, посвященном 70-летию Октября, новый генсек говорил, что брежневский период, особенно с середины 70-х годов, характеризовался такими явлениями, как консерватизм, стремление плыть по течению, не решать назревшие проблемы, предаваться самолюбованию и самообольщению, - Байбаков в душе с ним соглашался. Он и прежде, в бытность Горбачева секретарем ЦК по сельскому хозяйству, его неплохо знал, не раз с ним встречался, чаще всего — на заседаниях Комиссии Политбюро по продовольственным проблемам. «Горбачев был одним из самых активных участников заседаний. - вспоминал Байбаков. - Он часто вносил дельные конкретные предложения по тем или иным- вопросам- сельского хозяйства, умело увязывал их с общим состоянием дел в экономике. Чувствовалось, человек хорошо знает свое дело, точно нащупывает больные места и находит обдуманные решения. Не удивительно, что наши взгляды и наблюдения чаще всего совпадали».
Воодушевило Байбакова и внимание нового генсека к топливно-энергетическому комплексу. В 1984 году впервые за всю послевоенную историю произошло падение нефтедобычи, и в сентябре 1985-го Горбачев лично приехал в Западную Сибирь. Байбаков сопровождал, его в этой поездке. Но когда, характеризуя последнее брежневское десятилетие, Горбачев употребил слово «застой», Байбаков в своих мемуарах с ним категорически не согласился. Замедление темпов развития - да, это имело место, но застой?..
Поспешность в проведении реформ - вот что еще Байбаков ставил в вину Горбачеву. Считал, что «разрушать систему централизованного планирования, и управления с ходу было нельзя: в условиях дефицита материальных ресурсов и монопольного положения производителей многих видов продукции переход к рынку должен отличаться особой осмотрительностью и серьезнее регулироваться». Что, будучи юристом по образованию, Горбачев мог не знать всех тонкостей планирования, к этому Байбаков относился с пониманием. Вспоминал, как в 1976 году вел с Горбачевым беседу о развитии овцеводческих хозяйств в Ставропольском крае, где он был тогда первым секретарем крайкома партии, и предложил ему перейти на работу в Госплан СССР на пост первого заместителя по сельскому хозяйству. «Горбачев тут же заторопился, поднялся со стула, проговорил: "Я с этой должностью не справлюсь" и, попрощавшись, быстро вышел из кабинета, - рассказывает Байбаков. - Тогда он понимал, как важно, находясь на ключевых постах в государстве, располагать необходимыми знаниями экономических процессов. Став президентом СССР, Горбачев шел по пути, на который ориентировали его советники».
Байбаков пенял генсеку на излишнюю доверчивость к советникам, которые вели его «не туда». В результате быстрого роста зарплаты и отставания производства товаров народного потребления, отмечал Байбаков, эмиссия денег из года в год нарастала. «Если бы мне в бытность председателем Госплана сказали: "Товарищ Байбаков, ты закончил год с эмиссией в 20 миллиардов рублей, не обеспеченной товарным покрытием", я бы с ума сошел, наверное. А при Сталине меня бы обвинили во вредительстве, и если сразу бы не расстреляли, то в лагерь упекли наверняка. Теперь же это называют платой за переход крынку».
Байбаков хорошо помнил, как на встрече в ЦК 8 апреля 1985 года Горбачев говорил: «Если сделать только одно: по-настоящему использовать то, что есть, можно добиться существенного улучшения положения дел в народном хозяйстве». Так почему же тогда не использовали мощный социально-экономический потенциал страны? Почему начали авральный переход от плановой экономики к рыночной?
Главным же преступлением Горбачева перед историей Байбаков считал разрушение социальной системы, на которой держалась страна. «Преодолеть застойные явления», «придать ускорение экономике», «внести элементы демократии в политическую и общественную жизнь» - эта горбачевская риторика выражала стремление перестроить здание социализма, не ломая его основ. Но вскоре стало ясно, что оно перестройке не поддается. Как только из фундамента были вынуты краеугольные камни (страх, партийное всевластие, цензура), началось обрушение. Обнажились социальные язвы. Вырвались на поверхность годами загоняемые под спуд национальные проблемы и противоречия. На предоставленное право открыто выражать трудовой и гражданский протест страна отозвалась шахтерскими забастовками. На дарованную свободу собраний - людским морем на Манежной и в Лужниках. А был еще Сумгаит. Были Тбилиси и Вильнюс. И Нагорный Карабах. И танки в Баку. И статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». И «митинговый путч» Гидаспова в Ленинграде. И речь на XIX Всесоюзной партконференции Юрия Бондарева, сравнившего перестройку с «самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка».
Все это вместе взятое и стало, считал Байбаков, предвестием скорого краха державы, начало которому положил Горбачев. «Он знал, что делал, создавая хаос, - пришел к убеждению экспредседатель Госплана. - Видимо, определенные силы, стоящие за его спиной, настойчиво толкали его к "подвигу" Герострата? Почему он оказался их заложником? Это, конечно, станет известным суду истории, и думаю, не очень отдаленному. Нравственное и политическое двурушничество этого человека, его "подпольная" душа, по-моему, ныне видны каждому».
Предъявлять Горбачеву исторический счет за то, что он не сделал или сделал не так, охотников немало. Но беспристрастной «калькуляцией» горбачевских удач и промахов могут заниматься только люди, не связанные с последним, советским, правителем ни общим номенклатурным прошлым, ни служебными отношениями. Байбаков не был таким человеком.
