Оставив госслужбу, Байбаков стал, можно сказать, ходатаем по общественным делам. Это продолжалось в течение всех 1990-х, принесших немалые испытания его старым товарищам и бывшим сослуживцам. Вот, к примеру, письмо, которое он направил на имя президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина 9 декабря 1997 года:
«Уважаемый Борис Николаевич!
Обращаюсь к Вам вторично от имени государственных служащих бывшего Госплана СССР, так как мое письмо от 5 мая 1997 года не попало к Вам, а было направлено Вашими помощниками в Министерство труда и социального развития, хотя в этом не было никакой необходимости.
Я как бывший руководитель несу ответственность за судьбу этих людей. Они на склоне лет оказались в нищете, получая пенсию 340–370 тысяч рублей, в то время как уходящие сейчас на пенсию с аналогичных должностей служащие в Министерстве экономики РФ получают пенсию с доплатой к ней в размере более одного миллиона рублей.
Многие из них проработали в Госплане СССР по 30–40 лет, являясь квалифицированными специалистами, имеющими ученые степени докторов, кандидатов наук, были отмечены многими государственными наградами и другими знаками отличия.
Поймите, что люди, отдавшие лучшие годы своей жизни служению интересам государства, добросовестно трудившиеся на своих рабочих местах, сейчас не имеют возможности не только обеспечить себя питанием, но даже купить необходимые лекарства.
Сложившуюся систему материального обеспечения пенсионеров данной категории считаю исключительно несправедливой и унизительной.
Несмотря на экономические трудности в стране, все-таки решаюсь, уважаемый Борис Николаевич, обратиться снова лично к Вам с просьбой найти возможность положительно решить вопрос о распространении на государственных служащих бывшего Госплана СССР, ушедших на пенсию до издания Вами Указа от 16 августа 1995 года № 854, ежемесячной доплаты к получаемой государственной пенсии, применительно к порядку, установленному Постановлением Правительства Российской Федерации от 31 января 1996 года № 83 для лиц, замещающих государственные должности РФ и должности федеральных государственных служащих.
По имеющимся сведениям, вопрос о ежемесячной доплате к государственной пенсии государственным служащим, которые ушли на пенсию до 1996 года, решен Вами положительно для прокуратуры, Министерства иностранных дел, Министерства путей сообщения, Министерства финансов, Моссовета.
Считаю, что расходы государства для этой категории госслужащих не будут обременительными, так как их осталось немного».
Судя по всему, президент не согласился с бывшим председателем Госплана. Как после рассказали ветераны-госплановцы, для них денег не нашлось
«При Сталине в долг не брали»
Получив статус пенсионера союзного значения, Байбаков приобрел право, которого на государственной службе никогда не имел: публично высказываться о чем бы то ни было. И прежде всего — о положении дел в стране, в том числе о действиях ее руководителей. Потеря должности разомкнула ему уста. Чем с ненасытной жадностью стали пользоваться журналисты. Байбаков не отказывал в интервью. Регулярно их давал, не делая исключений для иностранных корреспондентов и даже для радио «Свобода», в его глазах не переставшего быть «вражеским».
Чаще всего его спрашивали: в какую из советских эпох экономическое положение страны было наиболее устойчивым? И раздавался ответ, будто высеченный в граните: «При Сталине в долг не брали». Это было не только про экономику. Это было про все, чем в его представлении сильна и славна была сталинская эпоха. Это было про твердый порядок. Про высокую ответственность руководителя («ты положишь на стол партбилет!»). Про «план — закон». Про «пятилетку — в четыре года». Про бесплатную медицину и образование. Про победы советских спортсменов. Про достижения советской науки и культуры. «При Сталине в долг не брали» — звучало гимном ТОЙ эпохе и одновременно упреком эпохе НЫНЕШНЕЙ. Меж слов сквозило: «А новые наши вожди, предатели и перевертыши, все прос…ли». А иной раз и не сквозило — прямо говорилось: «С глубокой горечью и обидой наблюдаю, как искажается история, как дискредитируются социальные завоевания нашего народа. И делают это, пользуясь средствами массовой информации, подчас те, кто еще несколько лет назад с пеной у рта отстаивал противоположные взгляды. Признаюсь, очень тяжело переживаю такой ход событий. Почему то, что сделано руками нашего народа при высокой активности коммунистов, сводят на нет?»
Байбаков испытывал острый, мучительный разлад с новой реальностью. Ему в ней все не нравилось. Он, в частности, болезненно воспринял упразднение Госплана. Переживал от того, что с централизованным планированием покончено, а задача созданного взамен Министерства экономики свелась к прогнозированию экономического развития страны. «Я убежден, что в вопросах улучшения продовольственного снабжения мы по-прежнему недопустимо отстаем, — писал он, — а в перестройке управления, наоборот, необоснованно торопимся, отдавая на откуп рыночной стихии огромный народнохозяйственный комплекс».
Почему-то сокрушался, что ликвидировали «Птицепром», дался он ему: «Спрашивается, зачем это сделано? Кому выгодно разрушение хорошо работавшей и оправдавшей себя системы птицеводства? Кому на руку отсутствие продовольствия в стране?»
Горевал, что на многих предприятиях всю прибыль стали использовать на повышение зарплаты — и вот итог: производство не расширяется, производительность труда не растет, затраты не снижаются, а «увеличивающаяся прибыль, как ширма, скрывает эти негативные явления».
Был не согласен с тем, что значительно повысили зарплату работникам государственных учреждений и многих научно-исследовательских институтов. Считал, что сделано это напрасно — отдача от них нулевая.
«Мне, честно говоря, становится страшно, — читаем в его мемуарах. — Идет регресс по многим направлениям. Почти нет предприятий, которые в новых условиях хозяйствования рванули вперед, обеспечивая высокую производительность труда, расширение ассортимента и увеличение выпуска продукции. На мой взгляд, многие трудовые коллективы стоят в стороне от экономической реформы. Не испытав сколько-нибудь заметного роста жизненного уровня, скорее наоборот, почувствовав его снижение, большая часть населения относится безучастно к экономическим преобразованиям».
Байбаков не жалел проклятий в адрес молодых экономистов горбачевского призыва, вроде Григория Явлинского с его программой «500 дней». Считал, что товарная агония (с карточками на сахар, масло, крупу, пустыми прилавками универмагов) — это их рук дело. «Как-то в 1989 году зашел я в ГУМ. Проходя по его линиям, заглядывал в тот или иной торговый отдел и все больше убеждался, что о прежнем наличии товаров напоминают лишь названия отделов. С горечью и недоумением взирали люди на необычные своей пустотой витрины. <…> Такого положения не наблюдалось даже в так называемые застойные годы». Экс-председатель Госплана был искренне убежден, что пустые прилавки — результат отказа от плановой экономики, а вовсе не ее закономерный итог. «Прежде такое положение в экономике поручили бы выправлять Госплану, который умел воздействовать на непредвиденные события и процессы. <…> Раз решено отказаться от планового регулятора, то следует найти какие-то другие рычаги. Разрушить старое мы успели, а создать новое не торопимся».
Посетив ГУМ второй раз — в 1992 году, когда уже были отпущены цены, — Байбаков отметил большие перемены, но не счел их отрадными: «Почти на всех ранее пустовавших прилавках появились товары, но цены на них “кусаются”, и многие люди проходят мимо».
Само собой, доставалось от него и Егору Гайдару, чье правительство, «ориентируясь на рекомендации Международного валютного фонда в расчете на получение крупных иностранных кредитов, недооценило опасности попадания в долговременную финансовую зависимость от Запада». Яков Уринсон рассказывает: «Я запомнил один разговор, когда он приехал к нам в Министерство экономики (я тогда уже был министром) на новогодний вечер. Посидели, выпили, потом я пошел его провожать. Мы были одни, и, одеваясь, уже почти в дверях он говорит: “Эх вы… Мы такую державу создали, а вы все прос… ли”. Я говорю: “А сколько людей вы погубили!” Он психанул ужасно».
