Комментарии на Евангелия, а также гомилии показывают, что англосаксонская аудитория не воспринималась Бедой как однородная. По меньшей мере, он выделял в ней две группы: тех, кто может принять новое, хоть и делает это не сразу, и тех, кто так закоснел в старых обычаях, что не собирается меняться и признавать предписания новой традиции. О последних Беда говорит кратко, объясняя их упорство тем, что они «запятнаны» обычаями древних. Все свое внимание он сосредоточивает на тех, кого еще можно исправить. Условиями исправления, согласно Беде, являются осмотрительность пастыря, о которой уже говорилось, его неизменная верность предписаниям новой традиции и в то же время бережное отношение к человеческой личности. По мнению Беды, чрезмерная строгость может привести к самым тяжелым для души последствиям, вплоть до отпадения от веры, с другой стороны, беседы на сложные богословские темы с духовно неподготовленными людьми могут стать причиной неправильного понимания и искажения учения Церкви.

Беда не ограничивался только теоретическими высказываниями на тему старого и нового. Воспитанный на святоотеческом принципе «проповедь не только словом, но и делом», он руководствовался этими же идеями в своем творчестве. Пожалуй, наиболее ярко они отразились в составленном им «Житии св. Катберта».

В основу нового, «романизированного», жития Беда положил «Житие св. Катберта», составленное вскоре после обретения мощей святого неизвестным линдисфарнским монахом, который, вероятно, лично знал святого. Беда посчитал необходимым проверить сведения, сообщаемые в анонимном житии, и по возможности дополнить его. Поэтому агиограф обратился к старшей братии монастыря Линдисфарн, к носителям устного монастырского предания о святом. И анонимное житие, и устное монастырское предание имели ярко выраженный кельтский характер.

Беда перепроверил и в большинстве случаев сохранил все, что было известно о св. Катберте анониму, и добавил то, что узнал сам от очевидцев. При неизменности фактического материала, как и в случае «Жития св. Феликса», изменилась его трактовка. Притом, что и римская и кельтская церковные традиции не несут в себе догматических отличий, представления о разных периодах человеческой жизни, о жизни в монастыре различны.

И кельтская, и римская агиографические традиции рассматривают детство как время, когда впервые обнаруживается избранничество героя. В кельтской агиографии акцент делается на внешнем отличии героя от окружающих его людей, например, на необыкновенно быстром умственном развитии героя. Герой кельтского жития с рождения обладает даром речи, растет вдвое быстрее обычных детей, отличается большой физической силой[262]. Особо отмечаются привлекательная внешность, пышная свита, которая повсюду сопровождает святого[263]. Если герой склонен к монашеской жизни, то отмечается не усердие в аскетических упражнениях, а заучивание священных текстов на память: «Он выучил наизусть всю Псалтырь и несколько других библейских книг»[264]. Образы святых в кельтских житиях внешне эффектны, они поражают воображение читателя. Можно сказать, что они больше тяготеют к язычеству, чем к христианству.

Беда также изображает своего героя с детства избранным на служение Богу, однако его интересует формирование духовного мира его героя, проявление таких качеств его характера, как сострадание, милосердие, смирение. Так, древнеанглийский агиограф по рассказам очевидца составляет главу, которой нет в житии анонима. Эта глава посвящена спасению монахов, которых на плотах уносило в открытое море. Катберт-отрок изображен Бедой как сострадательный человек, не боящийся защищать несчастных даже вопреки общественному мнению. В то время как толпа народа желала смерти монахам, он говорит о необходимости милосердия, и затем молится о спасении погибающих. В этой главе Беда вводит тему действенности детской молитвы, которая отсутствует у анонима. По мысли агиографа, чудо, сотворенное по молитве Катберта, должно укрепить отрока в вере и побудить к новым духовным подвигам. Представление Беды о силе детской молитвы находит объяснение в произведении, входившем в круг его чтения, а именно, в «Собеседованиях о жизни италийских отцов» св. Григория Великого, и могло сложиться под влиянием этой книги[265]. Перерабатывая житие анонима, Беда не смог в корне изменить характеристику Катберта-ребенка, которую автор анонимного жития составил в русле кельтских представлений. Хотя в изображении Беды, Катберт «подвижен» (гл.1), «имеет живой ум» (гл.1), превосходит своих сверстников силой и ловкостью, это описание — лишь слабый отголосок уходящей традиции. Внимание Беды сосредоточено на духовной сути вещей, что характерно для римской традиции.

Так, Беда пишет, что Катберт «гордился тем, что побеждал всех своих ровесников и даже некоторых более старших детей» (гл. 1). Аноним не описывает чувств Катберта-ребенка, просто отмечал, что он принимал участие в играх других детей и всегда побеждал соперников. Беда не дает прямой оценки происходящему, но акцентирует внимание читателя на «гордости», которую испытывал его герой. Этот отрывок можно правильно понять, обратившись к «Исповеди» блаж. Августина, которая входила в круг чтения Беды. Приведенный отрывок близок по смыслу высказываниям блаж. Августина о его отрочестве: «... я любил играть»[266], «я любил побеждать в состязаниях и гордился этими победами»[267]. Не высказанное прямо отношение Беды к играм, в которых участвовал Катберт, можно понять, зная, что блаж. Августин воспринимал свою детскую любовь к играм как греховную и восклицал, вспоминая о своем детстве: «Господи, Боже мой, я грешил...»[268]. Таким образом, представления Беды об отрочестве и детских играх отражают влияние римской традиции.

Влияние Рима сказалось и в том, что Беда считает идеалом поведения для детей. В 1 главе жития он находит нужным остановиться на описании игр, в которых Катберт участвовал в последний раз: «Однажды на неком поле толпа безрассудных детей занималась обычной борьбой, в которой принимал участие и Катберт, и, так как состязающимся всегда присуща подвижность, многие из них изгибали члены свои против приличествующего природе состояния» (гл. 1). В общих чертах Беда сохраняет описание игр из анонимного жития, но опускает те подробности, которые, по его мнению, могли привести к нежелательным последствиям: вместо того, чтобы мысли читателя были направлены на постижение Божественной воли, стоящей за теми или иными действиями героев, в его воображении могли возникнуть образы детей, которые, «оставшись нагишом, обратились головами к земле и вытянули прямые ноги к небу, что противно природе» (анон. житие, кн. 1, гл. 3).

Характер поправок, вносимых в текст анонимного жития, говорит о том, что представления Беды о пристойности вписываются в русло римской традиции. Согласно св. Амвросию Медиоланскому, «стыдливость является спутницей чистоты душевной»[269], а нагота «почитается за бесстыдство»[270]. Вероятно, именно потому Беде пришлось опустить некоторые детали описания игр, хотя очевидно, что и аноним не одобрял стояние вверх ногами, считая его «противным природе».

Суждения Беды о прекрасном и безобразном также могли сложиться под влиянием римской традиции. Естественные движения человека являются подражанием природе[271] и не противоречат замыслу творца, поэтому они прекрасны[272]. «... Постыдное — это то, что противно природе»[273], потому что отклонения от естественности являются нарушением предписаний, данных Богом человечеству. Отсюда отношение Беды к стоянию вверх ногами настолько отрицательно, что он опускает эту деталь в описании игр, чтобы не ввести читателя в соблазн, и ограничивается упоминанием о том, что дети «изгибали свои члены против приличествующего природе состояния» (с. 1).