Ко времени поступления Беды в монастырь (ок. 870 г.) собрание книг «по всем отраслям духовного знания»[106], привезенных Бенедиктом Бископом из своих путешествий, было уже значительно. Преемник Бенедикта, Кеолфрид, «удвоил»[107] количество книг, принадлежащее Веармуту и Ярроу. Беда получил знания грамматики и риторики из книг, находящихся в монастырской библиотеке. В его распоряжении находились одиннадцать латинских грамматик и риторических трактатов (среди них сочинения Доната, Помпея, Сергия, Маллия Теодора, Максима Викторина, Квинтилиана, старшего современника Беды англосакса Альдхельма и др.), а также одна или более греческих грамматик[108]. Возможно, Беда был знаком и с «Риторикой к Гереннию»[109] и с трактатом Цицерона «О нахождении»[110].

Кроме того, в библиотеке Веармута и Ярроу можно было найти произведения, в которых отражались мнения христианских писателей о пользе или вреде риторики[111].

В круг чтения Беды входили произведения как противников риторики (св. Киприан Карфагенский, Арнобий), так и тех авторов, которые считали позволительным обучение риторике и чтение светской литературы (блаж. Иероним, блаж. Августин, Лактанций, Кассиодор, свт. Григорий Великий)[112], потому он был хорошо знаком с проблемой использования античного риторического наследия или отказа от него.

Мнение Беды о риторике отразилось в некоторых его сочинениях. Так, в седьмой главе Толкований на Притчи Соломоновы рассказывается о пестром египетском покрывале на постели блудницы, символизирующей ересь. Эта пестрая ткань является символом «украшения красноречия и обманчивости диалектического искусства, которое берет начало от язычников»[113]. В книге Толкований на I книгу Царств Беда называет философов «праотцами еретиков»[114]. Комментируя текст о самарянах, евших соленую пищу во дворце Артаксеркса, Беда объясняет, что они были испорчены «вкусом светской философии, сладостью риторики и обманчивостью диалектического искусства»[115]. В комментариях на I книгу Царств Беда обличает тех своих современников, которые, вместо того, чтобы слушать слово Божие, обращаются «к мирским басням и учению, демонов, читая языческих диалектиков, риторов и поэтов»[116]. Все эти мнения Беды можно рассматривать как варианты топоса «вред риторики и светских наук», в основе которого лежат изречения Св. Писания (Кол 2:8) и воззрения раннехристианских авторов.

Однако Беда не ограничился отрывочными замечаниями. Во второй книге Толкований на I книгу Царств находим довольно пространное изложение взглядов Беды на место красноречия в системе христианского знания. Свои рассуждения о риторике Беда включает в объяснения к 14 главе I книги Царств[117], где говорится о заклятии, которое Саул наложил на свой народ, запретив воинам вкушать что-либо до победы над врагами. Ионафан же не слышал этого заклятия; он обнаружил в лесу мед диких пчел, подкрепил им свои силы и, таким образом, получил возможность более успешно участвовать в бою.

Рассуждения Беды о риторике были помещены в этот комментарий, так как для Беды поедание запрещенной пищи — меда — и последующий приток сил для битвы имели аллегорическое значение. Поскольку мед и в античности, и в период раннего христианства символизировал мудрость, книжные знания[118], случай с Ионафаном мог иносказательно означать знакомство с языческой философией и красноречием и использование этих знаний для проповеди христианства.

Согласно Беде, от «сладости мирского красноречия» (с. 586) нужно так же воздерживаться, как и «от прочих прельщений мира» (с. 588). Тот, «кто состязается в борьбе веры», должен бороться с соблазнами при помощи воздержания, причем высшей его степенью является воздержание «от глубокой любви и чрезмерного уважения к наслаждению мирского красноречия» (с. 589). Знаменателен тот факт, что Беда, относя красноречие к «прельщениям» мира сего, предостерегает не от самого ораторского искусства, а от чрезмерного им увлечения. По мнению Беды, существует два типа людей. Одни, «читающие с более пылким, чем подобает, удовольствием книги язычников, навлекают на себя вину, которой не предвидели» (с. 589). В сознании этих людей языческие философы и учителя красноречия незаметно для них самих вытесняют Бога. Примером, подтверждающим это, является происшедшее с блаж. Иеронимом. Не называя имени этого святого, Беда пересказывает видение, в котором блаж. Иерониму явился Сам Господь и назвал его «цицеронианином, а не христианином» (с. 589). Согласно Беде, подобным людям лучше не обращаться к мирской учености, так как у них недостаточно сил, чтобы противостоять соблазну.

Однако, как говорит Беда, бывают и другие люди, которым свыше дана «власть силы» (с. 589) преодолевать соблазн. Эти люди верят, что «доказательства или суждения язычников полезны» (с. 589): «и от медоточивых уст... просвещаются, словно сотовым снадобьем слов, от ума, чтобы более хорошо и точно возглашать истинное знание» (с. 589). Этих людей Беда предостерегает от тщеславия, которое может помешать их духовному росту.

Показав читателю опасности, которые подстерегают при изучении светских наук, Беда предлагает свой выход, основываясь на примере Саула: Саул «смутил «народ», потому что обо всем приказал; ибо, если бы частью приказал и частью уступил, дело оказалось бы более удобным для исполнения» (с. 589). Беда считает, что «тот смущает остроту ума читающих и обращает их в бегство, кто считает, что следует запретить им чтение светских писаний любыми способами» (с. 589). Комментатор придерживается здесь точки зрения блаж. Августина и свт. Григория Великого о том, что нужно извлекать пользу и из сочинений мирских авторов. Высказывая такое мнение, он все же советует не забывать об осторожности, проявленной в свое время Моисеем и пророком Даниилом. Они «не позволяли обучаться или мудрости, или писаниям египтян и халдеев», боясь их ложных учений (с. 590):

Беда считает, что тот человек, «который вкусил немного от цвета Туллиева учения» (с. 590), «стал более деятельным и энергичным» (с. 590), его ум сделался острее «для подробного изложения» (с. 590) христианского учения, «...если бы христиане в большей степени изучали образ мыслей и учение внешних, разве не с большей уверенностью и решимостью они могли бы смеяться над ними и вместе с тем неоспоримо доказывать их ошибочность; будучи более преданными Богу по причине своей неповрежденной веры, они радовались бы и воздавали благодарение Отцу светов» (с. 590). Так, выбирая средний путь между полным отказом от мирских писаний и чрезмерным увлечением ими, Беда показывает относительную пользу светского красноречия и призывает изучать его для распространения и защиты христианской веры.

Следуя примеру Отцов, Беда подкреплял слова делами. Среди его произведений есть три трактата, которые можно назвать педагогическими: «Об орфографии», «Об искусстве метрики», «О фигурах и тропах Св. Писания».