Голос незнакомый, я попытался увидеть говорящего, но тщетно. Он тут же продолжил, поднеся к моей щеке дубинку:

— Ничего, сейчас в участочек проедешь, мы там тебе быстро, паскуднику, мозги-то вправим!

— Он вам не навредил?

— Рукав измазал, — ответил Вербицкий.

Знал бы, как будет, подумалось мне, пошел бы пешком!

Меня вытолкали из машины, словно мешок картошки. Участок — обшарпанный, давно не знавший ремонта — больше походил на казарму, чем на отделение полиции. Унылые, грустные УАЗики казенно и угрюмо взирали на меня глазами фар. Полицейские, едва завидев меня, не прятали издевательской ухмылки.

Словно я был здесь частым гостем.

— Ну садись, «Максимчик». — Унижавшийся перед «графом» был в чине летехи. Указал мне на стул. — Все барагозишь? Общественный порядок нарушаешь? Больших людей норовишь оскорбить…

— Этот «большой» человек меня под поезд метро толкнул.

Звучало как оправдание, но тем не менее летеха пожевал губами, будто я ему в утреннюю кашу плюнул. А после начал городить околесицу:

— У тебя уже и без того восьмой привод. Ты сейчас гражданин девятого класса, ниже уже падать почти что некуда. Потапов, Потапов… Я тебе сколько раз говорил, что, когда «большие» люди хотят немного с тобой поиграть, лучше перетерпеть. А до чего довел ты?

Я хлопал глазами, ничего не понимая. Фамилия моя, но о каких приводах говорит лейтенант…

Да и что значит гражданин девятого класса?

— Документ твой где? — он сделал смешное ударение на второй слог.

Я порылся в карманах, запоздало вспомнив, что паспорт брал разве только в загранпоездки, да на почту.

— И документ пролюбил. — Летеха выдохнул, покачав головой. — Что ты за человек такой, Потапов? Твой отец летчиком был, в победном штурме участвовал. Герой! А ты такое… отродье…

Я опасливо прищурился. Скользнула мысль позвать на помощь: этот полицай, кажется, все. Поехал крышей.

Полицай махнул на меня рукой, будто говоря, что ему и так все ясно. Встал, сложив руки за спиной, подошел к окну.

На дворе грохотали большегрузы, рычали моторами спорткары. Словно потеряв всякий стыд, поддав газу, кто-то унесся в неприветливую даль на мотоцикле.

— Вот что, Потапов. Надоел ты мне своими выкрутасами хуже горькой редьки. Ты глянь на себя, заморыш? — Он кивнул в сторону зеркала. Я глянул и вздрогнул.

Прищурился.

Кем бы ни был тот пацанчик, кто отражался в зеркале, но это точно не я. Посмотрел на летеху, чувствовал, что где-то меня наегоривают. Здравый смысл не дурак, здравый смысл защиту от дурака имеет. Говорит, мол, все это розыгрыш. Сейчас немного поваляют Ваньку, а после под фанфары распахнется дверь, выйдет улыбчивый пацанчик и брякнет что-то уровня «улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»

Если так, то я суну ему прямо в морду даже в наручниках. Все одно ж уже в ментовке сижу…

— Отец умер, мать в могилу свел. У нас только-только статистика к премиальной пошла — и тут ты решаешь поперек горла у Вербицкого встать. — Летеха не унимался. Схватил чашку с чаем, стал шумно прихлебывать. Как так вообще можно пить?

— Пихну тебя сейчас во временную. Бумагу напишу: так, мол, и так. Нет сил терпеть! А там уж как знаешь.

Он посмотрел мне в глаза, но не увидел там ничего того, чего жаждал бы узреть. Одно лишь непонимание.

— Думаешь, шучу я? А вот в этот раз нет! — Он показательно клацнул по кнопке селектора.

Если и было время явится оператору с улыбчивой рожей, то оно настало именно сейчас. Шутка и без того слишком затянулась.

Двое из ларца, явившиеся на зов командира, в миг развеяли все мои сомнения. Здесь не шутят…

Здесь не шутят. Я убедился в этом, когда меня пихнули в камеру временного содержания. Полицейские безмолвны, словно роботы. Я начал с теплотой вспоминать того перца с дубиной, что обещал мне «тепленький» прием.

Темно. Тусклый свет качающейся под потолком лампы. Сиротливые нары уже заняты какой-то завернутой в тряпье тушей. Везет же. Пихнули в камеру вместе с бомжом. Словно в былой и лихой юности.

Улыбнулся, начал прикидывать. Лизонька же говорила мне, что у нее есть кто-то в полиции. То ли сват, то ли брат, то ли седьмая вода на киселе. Если так, то что ей мешало позвонить одному из своих папиков? Тот козырнул и отозвался — вот я и очутился здесь.

Объяснение было лучше некуда. Если догадка в самом деле верна, то я все равно ни о чем не жалею. Бессильная злоба моей бывшей радовала меня лучше, чем бесплатный отсос.

Все хорошо, да только во весь этот бред не укладывалось зеркало. Конечно, наша добрососедская полиция готова разделать под орех любого так, что родная мама не узнает, но здесь уж совсем какая-то мистика.

Вместо смоляных волос — белые, почти что молочные патлы. Шрам на правой щеке, серые глаза. А мама говорила мне, что любит меня за зеленый цвет очей. Шутила, конечно же…

Я встал у решетчатой стены, прислонился к ней спиной, зажмурился, сунув руки в карманы. Поймал себя на мысли, что абсолютно не знаю, что делать дальше. Прощения просить не буду. Колотить по прутьям клети и требовать объяснений? Глупо и по-детски. Проводить ночь в обществе бездомных тоже не хотелось.

Ночка будет длинная, подсказывал мне здравый смысл. Знаешь, сколько сюда еще отребья напихают? Да и кто сказал, что ты здесь всего лишь на ночь?

Куча тряпья зашебуршилась, ворчливо заворочалась.

— Эй. — Меня окликнул женственный, но грубоватый голос.

Открыл один глаз и понял, что бред не закончился. Все только начиналось.

Косматые, не ведавшие расчески волосы, зеленая морда, игриво торчащие из-под нижней губы клыки. Зеленая кожа.

Можно было даже сказать, что в представшей передо мной особе было нечто по-своему симпатичное.

Я закатил глаза. Ну блеск! Меня запихнули в камеру вместе с массивной, едва ли не больше меня в плечах косплеершей. Так и подмывало спросить, откуда она будет: из мира боевого ремесла или затяжного вааагха? В любом случае все закончится мордобоем.

Хотя сиськи у нее ничего. Массивная, едва прикрытая тряпицами грудь стояла торчком.

— За что тебя, малой?

Я посмотрел на нее еще раз, но в желтых линзах, что стояли в глазах, не заметил и намека на враждебность. Ей просто было любопытно.

Выдохнул, запрокинув голову, натянул нечто похожее на улыбку. Будь с ней помягче, попросил меня внутренний доброхот.

— Не захотел раздавиться под поездом в потеху Вербицкому, возомнившему себя каким-то графом.

— Этому шмырьку? — Она качнула головой, нахмурилась. Толстяк ей, видать, тоже был не по нраву. — В морду ему плюнул?

— Руку заломил и пинка дал.

Орчанка присвистнула, оглядела меня еще раз.

— А с виду и не скажешь, что на такое способен. Уважаю. — Она кивнула мне, как давнему знакомому. — А меня за то, что на ногу в автобусе какому-то хмырю наступила. Велели молчать. Ты представь, а? Барон — и в автобусе. Кто узнает, так штаны обмочит! Ха!

Она хлопнула себя по коленям. Актриса бы из нее получилась отменная. Первобытная дикость играла не только в ее жилах, но в каждом жесте, в каждом движении.

Словно медведь, она вскочила, тут же заключила в объятия. Мой нос ткнулся в ее объемную, упругую, мягкую грудь. Острые точки сосков спешили кольнуть меня в плечи. И запах такой приятный, совершенно не ожидаешь от завернутой в тряпье великанши.

— Почти побратимы! Двух благородных оттаракали! За такое — знакомиться!

— Мф-ф-ф!

Говорить я не мог, только мычать. Великанша отпустила меня только тогда, когда я начал задыхаться. Протянула здоровенную, едва ли не больше моей ладонь.

— Васятка, — представилась она.

Орчанка Васятка…

Что дальше? Гном Григорий?

— Макс, — пожал ее мощную, крепкую длань. На ее фоне я казался почти что игрушечным. Такой и правда только в орчанок переодеваться.

— Ну-ну, пташки. — По прутьям камеры требовательно заколотили дубиной, я обернулся.