— Мне это действует на нервы — сидеть и ничего не делать… Вы знаете, как это бывает?

— Я вас просвещу, Карпентер.

Карбони надел пиджак, потом повернулся, чтобы пролаять то, что Карпентеру показалось дюжиной разных инструкции, адресованных разным лицам одновременно. Затем он обратился к Карпентеру:

— Я покажу вам нашего врага. Вы узнаете, с кем мы боремся. Я знаю, вы, полицейские из Англии, организованные и скрупулезные люди. Вы считаете себя лучшими в мире…

— Я больше не полицейский.

— Но вы сохранили свою ментальность. Это осталось при вас.

Карбони засмеялся, не улыбаясь. Это было похоже на нервный тик.

— Все остальные представители человечества идиоты, второсортные люди. Я понимаю. Пойдемте со мной, друг мой. Мы проедем через город к тюрьме Ребиббиа. Мы там держим эту женщину Тантардини, и я должен сыграть роль таксиста и привезти ее сюда, потому что этот маленький Джанкарло требует этого и мы должны его улещивать…

Карпентер почувствовал в этом человеке все усиливающийся гнев и подумал, какой выход он себе отыщет. Снова послышался его смех, от которого заколыхались валики плоти на щеках.

— …Я должен его улещивать, потому что, если он не поговорит с Тантардини, ваш Харрисон — мертвец. Я здесь, чтобы его спасти, и сделаю все, что в моих скромных силах, чтобы его спасти.

— Я и не сомневался в этом, сэр.

Карпентер сказал это голосом, в котором прозвучало уважение, — потому что это был профессионал, это был человек, которому было не все равно.

— Поэтому пойдем повидаем ее. Узнаете вашего врага. Вы ведь так говорите в Англии? Чем легче вы его узнаете, тем лучше с ним сражаться.

Карбони ухватил Карпентера за руку и направил к двери.

— Вы увидите, что на этой стадии мы рискуем многим. Но не говорите мне, что в Лондоне такого никогда не случалось. Не говорите, что там вы всегда были на высоте.

— У нас бывали и черные дни.

— У нас есть опыт, но мы знавали и черные дни. Но сегодняшний немножко чернее обычного.

Его рука все еще сжимала руку Карпентера, и тот последовал за ним по коридору.

На капоте маленького красного «фиата» ребенок начертал пальчиком буквы своего имени: они были хорошо заметны на грязи, покрывавшей краску. Сначала ему показалось странным, что машина зачем-то въехала с поля под покров деревьев, и он дважды обошел ее прежде, чем решился приблизиться. Он заглянул внутрь, восхищаясь блестящей новизной кожи сидений, позволил своей руке скользнуть по яркой хромированной дверной ручке и ощутить, как она подалась под его нажимом. Но он не осмелился залезть в машину, сесть на водительское место и подержаться за руль, как ему бы хотелось. Зато он написал свое имя крупными печатными буквами, которые были немножко неровными.

Закончив работу, он потерял к ней интерес и двинулся дальше, потому что солнце скользило по небу, и он немного задержался по дороге домой только для того, чтобы нарвать у изгороди цветов для матери. У него не было чувства времени, но прохлада, поднимавшаяся от травы, приносимая посвежевшим ветром, заставила его уйти. Он затрусил между жующими коровами, крепко сжимая в руке стебли цветов, любуясь их красками.

То, что его мать и отец очень беспокоятся о нем, было вне пределов понимания его юного ума.

Арчи Карпентер и Джузеппе Карбони стояли во дворе тюрьмы, в глубине, далеко от высоких вращающихся ворот, кольцом окруженные стенами, сторожевыми башнями и людьми, патрулировавшими переходы с ружьями в руках, готовыми выстрелить. Тюрьма Ребиббиа, сказал Карбони, была максимально надежным местом. Карпентеру она показалась внушающим страх и вообще чудовищным местом. Даже на воздухе, где гулял ветер, стоял запах кухонь, туалетов и людей, находящихся в заточении.

— Она здесь пробудет еще только один день, — сказал Карбони. — Потом мы переведем ее в Мессину, где она будет ждать суда. Если будет на то божья воля, пройдет много месяцев, прежде чем ей снова позволят выйти на свет.

— Это ведь не ваша повседневная работа? Обычно вы имеете дело не с этими людьми? — последовал вежливый вопрос Карпентера.

— Я из криминальной полиции, а она ничего не имеет общего с политикой. Для полицейского это банка с червями. Но почему-то все хотят, чтобы я принял на себя ответственность за это дело. Есть другие, которые подходят для этой цели гораздо больше, чем я, но они не пошевелили пальцем.

На лице Карбони отразилась загнанная вглубь печаль и покорность.

— Но так уж мы здесь живем. Таково наше общество. Мы не падаем ниц и не виляем хвостами, и не просим, чтобы нам дали самое трудное дело, потому что именно оно — путь к славе и продвижению по службе, когда риск поражения гораздо больше, чем надежда на выигрыш. Мы, Карпентер, хотим выжить. Вы это узнаете.

Он осекся, теперь все его внимание было направлено на боковую дверь маленького здания, которое стояло напротив пятиэтажного башенного блока, где помещались камеры. Впереди шли карабинеры с автоматами, за ними следовали офицеры с колодками от медалей, дальше шла заключенная. Именно звон цепей, показавшийся Карпентеру странным и неожиданно нарушившим тишину, сказал о появлении Франки Тантардини, которая казалась меньше ростом от соседства со столькими высокими мужчинами. Цветок, задушенный сорняками. Карпентер пожал плечами. Прекрати копаться в политике, Арчи. Но она недурна. При ней пара аппетитных бедер.

На лице женщины не было страха. Боевой корабль под парами, гордый и устрашающий. Лицо, которое заставило Джанкарло ринуться в пучину.

— Впечатляющая женщина, мистер Карбони.

— Если находить впечатляющей психопатку, Карпентер, потому что это как раз тот случай.

Ты позволил себе слишком много, Арчи. Принял эту экскурсию как должное, как то, что тебе полагается по праву. Ты здесь мальчик из работного дома, которого взяли на благотворительную прогулку, и прими это как особую любезность. И помни, зачем они тебя сюда привезли — показать врага, Арчи, врага Государства.

Они наблюдали, как Франку Тантардини провели в серый фургон без окон вместе с ее тюремщиками, а вокруг них было движение и шум машин эскорта. Таких машин было четыре, их задние окна были опущены и щетинились автоматами.

Задняя стенка фургона была открыта, и Карбони быстро вошел внутрь, за ним последовал Карпентер, как и подобает дисциплинированному человеку, сдержанно и с достоинством.

— Когда речь идет об этих людях, мы особенно чувствительны.

— Примите мои извинения. Это было замечание идиота.

— Благодарю вас.

Мелькнула и тут же пропала полуулыбка, и черты его снова приняли сосредоточенное выражение человека за работой. Карбони протянул Карпентеру руку, чтобы помочь ему забраться внутрь. Там было два ряда скамеек вдоль боковых стенок, женщина расположилась в углу подальше от двери. Освещался фургон одной лампочкой забранной стальной сеткой. Карбони пошарил у себя на поясе и вытащил короткоствольный пистолет, без комментариев передал его эскорту, сидевшему на расстоянии от арестантки.

— Вы вооружены, Карпентер?

— Нет.

Он покраснел, будто его уличили в непрофессионализме.

Фургон двинулся сначала медленно, затем ускоряя движение, и эхо сирен впереди и сзади заполнило звуками небольшое пространство внутри.

— Идите сюда и садитесь рядом.

Карбони, держась рукой за потолок, старался сохранить равновесие, сражаясь с ускользающим под ногами полом, он наконец сел на скамью рядом с женщиной.

Карпентер занял место напротив нее.

Тантардини равнодушно посмотрела на него.

— Франка. — Полицейский произнес ее имя так, будто ему это было мучительно, как если бы потом ему захотелось прополоскать рот.

— Я Карбони из Квестуры. Я занимаюсь расследованием похищения английского бизнесмена Джеффри Харрисона…

— Меня и в этом обвиняют? — Она непринужденно рассмеялась. — Неужели любое преступление в Риме теперь приписывается этой ужасной страшной Тантардини?