Когда они вышли из лифта, Веллоси тихо сказал:

— Они вас распнут, они скажут, что она не должна была разговаривать со своим сообщником, что вы не должны были ей этого позволять.

— Это был единственный шанс заставить его поговорить подольше.

— Кто это вспомнит? Вас разорвут на части, Карбони, это будет развлечение для диких собак.

Все еще обнимая друг друга и сблизив лица, они посмотрели друг на друга: Карбони вверх, а Веллоси вниз. Их взгляды встретились.

— Но вы остаетесь со мной, Веллоси.

Только улыбка, только рука напряглась и сжалась в кулак на рубашке Карбони, и они прошли в центр операции.

Головка ребенка с победоносной улыбкой на лице появилась в двери кухни.

— Мама, — жалобный оклик. — Можно мне посидеть с папой?

— Сегодня ты был плохим мальчиком.

— Прости, мама…

У нее не было сил с ним бороться. Ей было приятно, что мальчик вышел из своей комнаты, преодолев стыд, и теперь ее гнев прошел, но она все же попыталась его шлепнуть. Бог знает, они оба боготворили своего сына.

— Папа устал.

Она слышала равномерный отдаленный храп, поглощенная пища разливалась по его телу теплом, он старался восстановить потраченную за день энергию.

— Ты можешь с ним посидеть, но не беспокой его, не буди его…

Ребенок не стал ждать, чтобы мать передумала. На своих легких босых ножках с развевающейся свободной пижамой он побежал через кухню в гостиную.

Мать прислушалась.

— Папа, ты спишь? Папа, можно я расскажу тебе, что я видел в лесу? Папа, пожалуйста…

Она схватила полотенце и ринулась через комнату, окутанная пеной раздражения, и зашипела на него из дверного проема так, что ее шипенье стало слышно на диване, где ребенок примостился рядом со спящим отцом.

— Что я тебе сказала? Чтобы ты его не будил. Еще одно слово и пойдешь в постель. Оставь папу в покое. Поговоришь с папой утром.

— Да, мама. Можно мне посмотреть программу?

На старом экране показывали концерт, гармонию нот, страдающую от искажения старым телевизором. Она кивнула головой. Это разрешалось. Для мальчика было полезно сидеть рядом с отцом.

— Но не буди папу… и не спорь, когда я позову тебя ложиться спать.

Звук шагов возвращающегося Джанкарло издалека донесся до Джеффри Харрисона. Его возвращение было неуклюжим и шумным, словно тишина и осторожность больше не имели значения. Шум распространялся в тишине леса, где никакой звук не мог соперничать с хрустом ветки под ногой, с шелестом палого листа. Сможет ли он по лицу юноши, когда тот вернется, определить его настроение и меру опасности? Будет это благословением или новой мукой? Лучше узнать об этом пораньше, пока юноша еще далеко от него, лучше узнать новости, пока это существо еще далеко.

Говорят, некоторые люди умирают хорошо, другие плохо. Харрисон вспомнил, как в детстве читал в журналах рассказы о казнях в тюрьме. Там говорилось, что некоторые кричали, другие шли с высоко поднятой головой, а иных даже приходилось нести. Были и такие, что шли сами и благодарили людей, находившихся вокруг, за любезность. Какая чертова разница в этом? Кто посмотрит на освежеванную свинью, свисающую с крюка мясника и скажет:

— Эта свинья умерла достойно, это можно видеть по выражению ее рыла, она была отважной тварью и поступила правильно. Кто, глядя на труп, думает, как человек умер?

А ты, Джеффри, будешь ползать и пресмыкаться, потому что такой уж ты есть. Ты конформист, способный уступать и идти на компромиссы. Таким и должен быть, разве не так? Именно так ты и занимаешься бизнесом, а ты ведь способен заниматься бизнесом, Джеффри. И именно поэтому «Интернейшнл Кемикал Холдингз» послала тебя сюда, послала, чтобы ты лежал на боку со щетиной, отросшей на щеках, запахом от носков и штанов, с ощущением голода в животе и болью в запястьях. И сейчас этот мальчишка идет, чтобы убить тебя. Ползай, Джеффри, изображай ящерицу, ползай на брюхе, оставляя следы на палой листве и ветках. Именно так ты привык вести дела. Ты знаешь, когда должен выиграть, когда проиграть, и, если это поражение, подставь щеку и скажи сладостные слова, чтобы спасти хоть что-нибудь для акционеров своей компании. Проклятые акционеры. Жирные бабы из Хемпстеда, в драгоценностях, с пуделями, владеющие апартаментами с лифтом, а мужья их давно почили в бозе. Для вас, для вас, суки, для вас и из-за вас я лежу здесь и слушаю, как он приближается.

Ведь были же моменты, когда ты мог постараться удрать, Джеффри. В машине, когда рядом было много людей, и каждый раз ты останавливался на полдороге… Боже, неужели ты опять будешь все это припоминать? Это мир взрослых, Джеффри. Здесь больше нет няни. Нет никого, чтобы спасти тебя, кроме тебя самого. Почему маленький Джанкарло не паникует, почему он не наложил в штаны, зная, что его время истекает? Потому что он во что-то верит. Это вера. Она имеет для него значение.

А у Джеффри Харрисона нет кредо. За что борется Джеффри Харрисон? За какие принципы? Где армия его соратников, которые будут оплакивать гибель одного из них?

Еще один чертов несчастный случай, Джеффри, и в Главной конторе будет публичное изъявление печали, и некоторые будут чесать в головах и пытаться вспомнить парня, который уехал за границу, потому что там больше платят. Но не рассчитывай, что у кого-нибудь появятся мокрые пятна на промокашке или на кожаных папках, или, что будут приспущены флаги.

Вспомни бар в гольф-клубе «Олджиата». Красные лица и долгая выпивка. Много джина. Люди, которые всегда правы, всегда все знают. Их мнения тверды и незыблемы. Вспомни бар гольф-клуба, где унижался Альдо Моро и весь мир мог это видеть, откуда он посылал отчаянные письма друзьям, чтобы они похлопотали в правительстве и сохранили его жизнь, не отдали его на съедение Красным бригадам.

Недостойное поведение. У этого человека нет достоинства. Чего же ожидать от таких людей? Достаточно вернуться в Северную Африку, показать им штык, и у вас окажется больше узников, чем вы способны прокормить.

Что за прекрасная свинская уверенность членов Гольф Клуба. Они сделают из тебя винегрет, Джеффри. Человек, который ползал на коленях со слезами на щеках, рыдал и умолял, цепляясь за ноги мальчишки вдвое моложе себя.

Надо сражаться с ними, показать им, что ничего подобного не будет. Это единственный способ победить эту накипь.

Джанкарло был очень близко, его голос пронзал темноту.

— Они хотят, чтобы ты умер, Аррисон.

Харрисон, пытаясь повернуться к мальчику лицом, начал извиваться и растягивать шнур, связывавший его запястья. Он ухитрился повернуться на несколько дюймов.

— Что ты хочешь сказать?

— Они ничего не сделают, чтобы спасти тебя.

— Что они сказали?

— Они только пытались выиграть время, чтобы можно было проследить, откуда звонок.

— А что сказала Франка?

Харрисон не видел Джанкарло, он обращался к тем.

— Франка велела мне убить тебя. Она сказала, они ее не выпустят. Она сказала, чтобы я тебя убил…

Послышался шепот Харрисона. Он походил на проколотый мешок из-под кукурузы, из которого высыпалось содержимое.

— Франка это сказала?

Нет, Джеффри, это проклятый сон. Это не реальность. Это фантазия.

— Я тебе не враг, Джанкарло. Я ничего не сделал, чтобы обидеть тебя.

Где же лицо ублюдка, скрыто в темноте? Как ты можешь пресмыкаться перед мальчишкой без лица, как ты можешь чего-то от него добиться со своим страхом и отчаянием?

— Я никогда не пытался тебе навредить…

— Франка сказала, что я должен тебя убить.

— Христа ради, Джанкарло. Я не враг итальянского пролетариата. Я не стою на пути вашей революции.

— Ты символ угнетения и эксплуатации.

— Ты будто читаешь из телефонной книги. Эти слова не имеют никакого смысла. Ты не можешь отнять жизнь ради лозунга.

Тот же самый цедящий слова голос, та же жестокость в невидимых глазах.