Минуты, дни, недели и годы всё подчинено процессу написания книги. И вот больше у Тильды нет календаря. Она не планирует дописать книгу. А значит, дело дрянь.

− Как ты с домом справляешься? − спрашиваю я.

− Потихоньку… Зинаида ходит.

Сколько себя помню, Зинаида помогала Тильде по хозяйству. Да что помогала, всё хозяйство было на ней. Тильдин график, разъезды не оставляли много времени заниматься домом. И на помощь пришла соседка. Сначала, просто присматривала за домом во время отъездов. Потом то с поливом поможет, то помидоры снимет, пока Тильды нет. Ну а потом незаметно стирка, уборка и готовка полностью перешли в Зинаидины заботливые руки. Тильда любила печь, и дом всегда пах выпечкой. Остальное готовила Зинаида.

Сколько себя помню, я не делала разницы между двумя хозяйками кухни. Они царили там, разделяя трон с достоинством и грацией. Тильда ещё молодой была, Зинаида – уже тогда на пенсии.

− Сколько же ей лет? − удивилась я.

− Под семьдесят. Уже не такой живчик, как раньше. Но в моём положении − подмога большая.

− Тильда, давай я к тебе перееду?

− Нет, солнышко моё.

Она посмотрела на меня ласково. Похлопала невесомой ладошкой по моей руке.

− Не нужно. Ты знаешь правила, в гости − сколько угодно. А так, я одна привыкла. Я своей свободой и одиночеством дорожу.

− Может, время не то, чтобы ими дорожить?

Тильда поймала мой взгляд. Я почувствовала, что нужно быть осторожнее и смягчила мысль:

− Может, сейчас нужен кто-то рядом? − спросила я, надеясь её переубедить.

Тильда встала из-за стола, положила ещё шарик мороженого к первому, который таял нетронутый на дне креманки.

− Нет, деточка, всё в порядке. Приезжай, когда захочешь, но я как жила одна, и так уж и доживу.

Про тётину болезнь мы в тот день не говорили. Мы давно не говорим про родителей. Теперь не говорим и про книги. В тот вечер мы обсуждали мороженое, цветы и погоду. Когда у людей нет ясного будущего, они концентрируются на настоящем. Вот и мы с Тильдой сосредоточились на том, что было понятно и находилось прямо перед нами.

Заканчивался томный август. Мы брали от лета последнее, словно старались прожить до возвращения в школу как можно больше.

Наша компания устроилась на пляже за высокой дюной, поросшей метёлками добела выцветшей травы. Высокое солнце пекло, дюна закрывала нас от любого движения воздуха и от чужих глаз.

Все убежали купаться, мы с Ликой остались вдвоём. Я смотрю на её зацелованные солнцем круглые коленки, они гипнотизируют. Такие красивые, что руки чешутся взять карандаш.

Топая пятками по песку, прибежала Женька:

− Ну что вы тут под солнцем печётесь, идёмте купаться! Вода супер!

Лика прикрывает глаза ладошкой и смотрит на подругу.

− Женёк, отойди! С тебя капает, как с мокрой собаки.

− Жалко, не умею шкурой трясти, может, выкурила бы вас с этого одеяла. Разлеглись как парочка тюленей.

− Женя! − послышался Лёхин голос.

Лика засмеялась:

− Иди, вон суженый твой ни минуты без тебя не может.

− Я тоже без тебя ни минуты не могу, − сказал я, когда Женька снова умчалась к морю.

Лика повернулась и серьёзно посмотрела на меня. На её скулах лето рассыпало весёлые веснушки. Я улыбнулся:

− У тебя веснушки сбежали с переносицы.

Она ничего не ответила, отвернулась и, протянув руку, сорвала сухую травинку.

− Тим, я с тобой поговорить хотела, − сказала она.

− Ох, не к добру это, − пошутил я.

И снова она не улыбнулась. Я люблю её серьезность, но сейчас у меня в животе похолодело. Я поднялся и сел. Лика лежала на одеяле в бирюзовом бикини и смотрела на меня снизу вверх, травинка зажата между губ.

− Хорошо, давай поговорим, − обречённо согласился я.

− Ты же не имел это в виду? – спрашивает она и делает паузу, но, прежде чем я успеваю спросить, продолжает. − Про то, что ни минуты без меня не можешь.

И снова, прежде чем я успеваю ответить, она добавляет:

− Я, конечно, понимаю, что про минуту – это преувеличение, но мы же не собираемся друг друга связывать?

Я не понимаю, куда она клонит. Поэтому улыбаюсь и отвечаю:

− Нет, конечно, я не серьёзно. Я без тебя даже целый день могу, если очень нужно.

Её мой ответ не смешит. Она жуёт стебелёк и смотрит на медленно ползущую вдоль полотенца божью коровку.

− Я серьезно, Тим… Не хочу, чтобы мы лишали друг друга возможностей.

Мне сложно представить, что она может меня чего-либо лишить. Она мне дала целый мир. Вот он тут, под нашими полотенцами, полный, летний, сочный. Сказочный.

− О чём ты?

Она подставляет палец, и божья коровка медленно забирается на него. Наверное, думает, что это дорога из жёлтого кирпича, которая приведёт её в прекрасное неизведанное.

Я снова ложусь на полотенце. Лика продолжает меня убеждать в чём-то, что не имеет никакого смысла.

− Я о том, что мы, возможно, не сможем быть всегда вместе. Нам обоим нужно учиться. И, возможно, мы поедем учиться совсем в разные места.

− Я не хочу никуда уезжать из нашего города. Моего и твоего города. − Я опускаю лоб на её горячее плечо. − Пойду в академию искусств, или училище. Ты же знаешь, я хочу рисовать.

Она отодвигает плечо.

− Но я не останусь тут! Я поступлю в университет! А это долго.

Я удивлённо поднимаю глаза.

− Ну ничего, я подожду. Буду ездить. Всего четыре года… − возражаю я.

− Это дольше, чем четыре года. И я хочу преподавать.

Мы впервые говорим о таком далёком будущем. Я удивляюсь этой мысли. До этой минуты всё казалось таким понятным. Чтобы ни происходило, чего бы ни захотел каждый из нас, мы всё равно останемся вместе. Я поеду за ней, или она будет возвращаться ко мне. Но оказалось, в этой кудрявой голове живут мысли, которые мне и не снились.

Я тихо спрашиваю:

− Ты же не собираешься отказаться от меня просто потому, что будет немного труднее?

Она отворачивается.

− Ещё есть год всё обдумать, мы обязательно с этим разберёмся, − убеждаю я сам себя.

Лика аккуратно скидывает божью коровку в песок. Та продолжает свой путь, словно ничего не случилось.

− Ты меня любишь? − спрашиваю я.

− Конечно, люблю! Не глупи!

Она поворачивается и смотрит мне в глаза. Потом качает головой:

− Безумно, бесконечно, непреодолимо. И я тоже боюсь, что тоже не смогу ни минуты без тебя. А я не хочу, чтобы это меня лишало возможностей. Нас лишало. Понимаешь? Я могу это возненавидеть.

Она снова заглядывает мне в глаза. Солнце плывёт в её зрачках.

− Понимаешь? − спрашивает она.

Я киваю и прижимаюсь лбом к её горячему плечу. Я чувствую, как она целует мою макушку. Я не верю, что мы можем расстаться.

Вечером после встречи с Тильдой настроения не было. Я бродила по дому, не включая свет. Пила вино.

Похоже, вино заменяет мне воду. Слишком много вина!

Около десяти я вытащила из холодильника вторую бутылку. Сансера… Не фонтан, конечно, но выбор невелик. Насыпала лёд в кастрюлю. Кастрюля − не лучшая тара для охлаждения вина. Взять пришлось самую большую, льда ушло две пачки.

− Не время считать льдинки и лить слезинки, − мультяшным голосом пропела я.

Я выпила половину бутылки, когда в дверь кто-то бешено заколотил. Так же бешено заколотилось сердце. Я бросилась к двери, потом к зеркалу, причесала пальцами волосы и наскоро вытерла осыпавшуюся тушь. Потом подбежала к двери и отперла замки.

Не он!

На пороге стояла светящаяся Женька. Светилась она в прямом смысле − платье подпоясано цветными лампочками.

− Это я − твоя судьба! Мы идём в клуб! − сообщила она с широкой улыбкой.

− Женёчек, какой клуб? Милая моя, я пить начала в шесть. А сейчас уже десять, и я полторы бутылки в пути.