– На поминки? Ты это хочешь сказать? – он с любопытством глянул на меня.

– Нет, конечно, нет, – ответила я, решительно покачав головой. – Не поминки. Просто завтрак для нескольких близких друзей и членов семьи.

Он загоготал.

– Ну, насмешила! Какие такие члены семьи?

– Ты, Люциана. И я. И твой дед с Мадлен. Или ты думаешь отправить их в Мейн прямо с кладбища, даже не покормив? Я полагаю, что кто-то из твоих кузенов появится. И несколько друзей Себастьяна, кто-то из «Лок Индастриз», из «Фонда Лока». Его помощники, секретари, сотрудники.

– Пожалуй, ты права, – нехотя согласился он. – Составим списки. Потом сравним.

– А как быть с женами, которые еще живы? Бетси, Бетьюни, например?

– Забудь о Бетси, – буркнул он. – Она играет на своем рояле в Сиднее. Кругосветное концертное турне.

– А Кристобель?

– Господи, Криста! Как ты о ней-то вспомнила? Я не знаю, где она. И Люциана не знает. Скорее всего, она умирает. От цирроза печени. Где-нибудь там. Не приглашай ее. Или Люциана из тебя все кишки вымотает. Она терпеть не может свою мать.

– А что насчет поминальной службы в церкви Иоанна Богослова? – сменила я тему разговора.

– За это отвечает Люси. Она обещала все устроить. Сегодня.

– Она, наконец, согласилась заказать ее там? Ты же знаешь, как она… как она любит все делать наперекор.

– А меня ты, очевидно, для контраста обзываешь пушинкой. Ты чертовски упряма.

– Да. Пора уже называть вещи своими именами.

– Решила быть жутко правдолюбивой, детка, да?

– Да. Ты был груб, жесток и равнодушен к Себастьяну. Просто беспощаден. Это трудно вынести. Ты просто невозможен, Джек.

– Да ладно. Считай, что мы квиты. Шпаги в ножны! Идет?

– С удовольствием.

Он повернулся и направился к двери, но задержался у порога.

– Так и быть, давай скорей похороним его. И увековечим память. И тогда я смогу умотать. Вернуться в Париж.

Я уже готова была вспылить, но прикусила язык и сказал холодным деловым тоном:

– Ты бы лучше поговорил с людьми из отдела общественных связей «Лок Индастриз», чтобы они подготовили необходимые объявления, и тогда мы вместе просмотрим тексты. Просто, чтобы проверить, нашли ли они верный тон. То есть, конечно, если ты хочешь, чтобы я тебе помогала.

– Хочу. Я только что говорил с Миллисент Андервуд. Из фонда. Она уже трудится.

– Это замечательно.

– Что именно?

– Эта твоя неожиданная и необъяснимая активность.

– Я хочу развязаться с этим. Раз и навсегда, – ответил он. И улыбнулся.

Я смотрела на него.

Я увидела его широкую, искреннюю улыбку, я увидела полное отсутствие озабоченности в его глазах, и никакого намека на горе. И я все поняла. Он был рад. Джек был рад, что Себастьян умер.

Я была ошеломлена очевидностью этого внезапного открытия. Я могла только опустить голову, а потом я отвернулась от него и пошла в ту часть спальни, где стоят маленький письменный стол и кресла.

Так я стояла спиной к нему, пытаясь овладеть собой.

– Я составлю свой список, – пробормотала я, не оборачиваясь. Смотреть на Джека у меня просто не было сил.

– Пока, Вив. – Джек захлопнул за собой дверь.

А я стояла, опираясь руками о письменный стол, дрожа и пытаясь успокоиться. И я спрашивала себя со все возрастающим ужасом: неужели Джек Лок приехал в Америку для того, чтобы совершить преступление? Неужели он вернулся, чтобы убить отца? От этой мысли меня пробирал мороз.

Весь день, который я провела у себя наверху, пытаясь чем-нибудь занять себя, я ощущала внутреннюю дрожь. Я привела в порядок бумаги, сложила в стопку мои заметки и приклеила ярлычки к свежим магнитным лентам. Завершив работу над очерком, я обычно систематизирую все собранные для него материалы и укладываю их в архив, и теперь я с удовольствием занималась этим. Это отвлекало мои мысли.

К вечеру, вскоре после того, как Белинда уехала домой, я разожгла камин в кабинете, заварила большую кружку чая и уселась перед пылающими поленьями.

Естественно, мои мысли тут же вернулись к Джеку и к тому ужасному подозрению, которое возникло у меня. Я снова и снова обдумывала все это. Одно дело, когда человек не слишком горюет о смерти отца, совсем другое – когда он откровенно рад этой смерти. Может быть, Джек радуется, потому что ненавидел Себастьяна? Или потому, что теперь он унаследует все его состояние, всю его власть? Я сильно сомневаюсь, что власть имеет для него какое-нибудь значение, но деньги, кажется, для него важны. Из-за денег убивают.

Я сидела, глядя в огонь, и без особого успеха пыталась унять эти мысли. Я все думала и думала о смерти Себастьяна, о том, что Джек, может быть, замешан в эту историю. отцеубийство. Ничего нового в этом нет. Это старо, как мир.

И тут мне захотелось поговорить с кем-нибудь о своих тревогах: но рудность заключалась в том, что у меня не было никого, кому я могла бы довериться. Может быть, Кристофер Тримейн? Конечно, это единственный человек, в котором я была совершенно уверена. Кит добр и мудр. И он уже доказал, что он мне верный друг.

Решительности мне не занимать, и я тут же протянула руку к телефону, стоящему на столике, взяла трубку и стала набирать код Франции. Потом остановилась, подумала с минуту и положила трубку обратно. Осторожность взяла верх.

Я никак не могла обратиться к Киту. Это было бы неправильно, несправедливо по отношению к Джеку, который всю жизнь был моим другом. Мы росли вместе, и он мне был как брат. В конце концов, это – не более, чем мое подозрение, и только. И еще одно соображение. Кит не очень хорошо относится к Локам. Он невзлюбил Джека, как только увидел его, и часто говорил о Себастьяне весьма едко.

Я вздохнула, думая о Ките. Это был американский художник, довольно известный, и около двух лет назад он купил землю в Провансе, неподалеку от тех мест, где я жила. Когда мы узнали друг друга получше, мы обнаружили, что у нас много общего и что физически нас сильно тянет друг к другу. Год назад мы вполне серьезно увлеклись, и какое-то время он хотел, чтобы я вышла за него замуж. Я уклонилась от этого предложения. Я любила Кита, мы с ним были парой, но я не была уверена, что смогу взять на себя обязательства, которые потребовал бы союз с этим человеком. Наверное, я разочаровалась в браке, я была сыта семейными радостями. Конечно, он огорчился, но наши отношения это не испортило.

Перед моим отъездом в Нью-Йорк Кит сделал пару резких замечаний в адрес Себастьяна по какому-то поводу и зашел так далеко, что предположил, будто я все еще люблю его. Дурацкое предположение.

Поразмыслив, я поняла, что никогда не смогу говорить с Китом о Джеке. Он славный человек, очень справедливый, и я уверена, что он с вниманием меня выслушает. Но переложить на его плечи свои проблемы – вовсе не значит разрешить их, а по отношению к Джеку это будет предательством. И я никому не могу поверить свои сомнения.

Лучше я буду молчать.

Ночь перед похоронами прошла беспокойно. Сон словно бежал от меня. Я металась и ворочалась с боку на бок. Так прошло несколько часов прежде, чем я, отчаявшись, не встала с постели не спустилась вниз.

Взглянув на часы, я увидела, что уже три часа утра. Во Франции, значит, девять. Тут же я подумала, не позвонить ли мне Киту. Не для того, чтобы поверять ему свои тревоги, ведь я решила не делать этого, но просто, чтобы услышать голос близкого человека.

Вообще-то, немного странно, что он не позвонил. Он не мог не знать о смерти Себастьяна, и самое меньшее, что он должен был бы сделать – это взять трубку и сказать мне несколько добрых слов. В конце концов, Себастьян был мне не только мужем в течение пяти лет, но и опекуном; друг должен был бы понять, что эта смерть будет для меня сильным ударом.

Мари-Лор де Руссийон, моя ближайшая подруга во Франции, позвонила вчера, чтобы выразить сочувствие и спросить, не может ли она чем-нибудь помочь: то же сделали и добрые друзья из Парижа и Прованса.