Я навсегда сохраню в памяти эти месяцы, проведенные с Себастьяном в Африке… Воспоминания и теперь так свежи и ярки, как будто все было вчера. На самом деле прошло четырнадцать лет.

Быстро пролистав страницы – меня не очень интересовали другие поездки в другие места в разное время, – я, наконец, добралась до мельницы в Провансе.

Я вздрогнула от неожиданности, увидев на снимке полуразрушенное, покосившееся здание, – когда-то я так тщательно запечатлела его. Я совсем забыла, какая это была развалина, когда мы впервые набрели на нее, – просто оскорбительное для глаз зрелище.

Из Кении мы с Себастьяном отправились во Францию. Несколько месяцев мы провели в шато[5] д'Коз в Экс-ан-Прованс, владельцем которого Себастьян был уже много лет. Мы все уезжали туда на лето, когда я была маленькой и моя мать еще была жива, и это были памятные каникулы. Джек очень любил эти места: здесь он чувствовал себя как дома. Он изо всех сил старался овладеть французским языком. Из-за любви к этому месту. И что удивительно, его старание увенчалось успехом.

Путешествуя по Провансу, мы с Себастьяном и набрели на старую мельницу. она стояла у оливковой рощи среди холмистых полей, вблизи древнего городка Лормарэн. От него мельницу отделяло поле, так что жить здесь можно было уединенно, и все же не в такой изоляции от городской жизни, чтобы это уединение наскучило.

Сначала Себастьян купил ее для меня как свадебный подарок, потому что я влюбилась в нее и в окрестные пейзажи, также как в живописный городок. Но когда мы начали восстанавливать здание, он осознал его возможности. И тогда он решил, что это будет прекрасное убежище для нас с ним в Европе и что он будет ежегодно жить здесь хоть какое-то время.

Себастьян в то время уже утратил интерес к жизни в шато и к виноделию, отдав предпочтение благотворительности. Мало помалу он перепоручил все заботы о доме и землях управляющему и, если и наведывался туда ежегодно, то совсем не надолго. А поскольку он был так же очарован мельницей, как и я, то, в конце концов, отдал и шато, и прилегающие к нему земли, и винодельню Джеку как часть наследства. Джек был потрясен этим, проводил каждое лето в Экс-ан-Прованс и почти поселился во Франции после окончания Йейльского университета.

На первых моих «Vieux Moulin» – это груда старых камней, бесформенная руина, способная привести в отчаяние любого, даже самого стойкого человека, задумавшего воскресить ее. Тем не менее работа подвигалась. Перестройка и перепланировка старого дома и пристроенные к нему два флигеля – это одно из самых удачных моих деяний. Себастьян тоже занимался этим с удовольствием, и мы провели там несколько счастливых лет до того, как развелись. И даже после развода время от времени он приезжал туда, чтобы побыть со мной, когда ему хотелось убежать от всех.

Быстро перевернув страницу, я, наконец нашла то, что хотела видеть в самом начале – фотографии «Vieux Moulin».

Как она прекрасна! Сверкающие на солнце под бледно-голубым летним небом, по которому плывут курчавые белые облака, ее розовые и бежевые камни кажутся золотыми. Мой самый любимый снимок – это дом, снятый с расстояния: перед ним расстилается поле лаванды, которое кажется пурпурным в этот вечерний час, на закате. Дом овеян нездешним золотистым сиянием. Очаровательно. И на следующей неделе, если все будет хорошо, я буду там.

С этой мыслью я закрыла альбом и пошла наверх – спать.

Похороны Себастьяна были для меня горестным испытанием по разным причинам, и я сидела, скорбная, осиротевшая, на передней скамье маленькой церкви в Корнуэлле.

По одну сторону от меня сидели Джек и Люциана, по другую – Сирес Лок и Мадлен Коннора, и я чувствовала, что оказалась между чужими мне людьми, хотя только этих людей я могла бы назвать своей семьей.

Не то что бы кто-то из них сказал мне какую-нибудь гадость или сделал что-нибудь такое. Скорее меня раздражало их отношение к происходящему. Я видела, что никто из них не испытывает ни малейшей печали, и это вызывало во мне гнев. Однако я подавляла его, держалась спокойно, являя миру непроницаемое лицо.

Я сидела неподвижно, положив руки на колени, и думала об одном: ах, если бы этот день никогда не наступил! Все мы когда-нибудь умрем, все мы смертны, но Себастьян умер слишком уж рано, слишком молодым. И как он умер? Вот что меня беспокоило.

Я исподтишка посмотрела на Джека. Он был бледен, под глазами – темные круги, и лицо его было такое непроницаемое, как и у меня. И только руки выдавали его нервозность.

Я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на службе: и тут же мне стало ясно, что я только наполовину слушаю представителя «Лок Индастриз», произносящего одну из своих хвалебных речей. Я же в это время думала об отце Себастьяна, сидевшем рядом со мной.

Я ожидала, что Сирес похож на труп, что он на пороге смерти. В конце концов, ему девяносто лет. Но он показался мне на удивление бодрым и здоровым. Его редкие белые волосы были зачесаны поперек пегой лысой головы, а почти прозрачная кожа так обтягивала лицо, что костяк его проступал необычайным образом. Глаза ясные, совсем не слезящиеся и не бессмысленные, а когда он шел впереди меня по дорожке, я заметила, что и походка его еще упруга. Я помнила его высоким худощавым человеком, ум которого был подобен стальному капкану, и теперь он мне показался почти таким же. Да, конечно, он постарел и был слаб, но совсем не так слаб, как об этом говорит Мадлен. Когда он заговорил со мной при входе в церковь, голос его был жив и резок. Я не удивлюсь, если Сирес Лок доживет до ста лет.

Больше всего меня поразила Люциана, когда мы поздоровались с ней, выйдя из машин. Я не виделась с ней года два, и меня потряс ее вид. Она была так тоща, что казалась больной, и все же я была уверена, что никакой болезни у нее нет. Скорее всего, это худоба – результат английской диеты. Если она когда-нибудь забеременеет, наверное, ей трудно будет выносить ребенка. Но это вряд ли случится. Беременность не входит в ее планы; она то и дело заявляет всему миру, что не хочет иметь детей.

К сожалению, вместе с полнотой, которая шла ей в юности и делала ее такой соблазнительной, она утратила и свою привлекательность. Голова казалась слишком большой на исхудавшем теле, а ноги стали длинные и тонкие. Трудно поверить, что ей всего двадцать восемь. Выглядит она гораздо старше.

По крайней мере, она, слава Богу, одета в черное. Она так любит наряжаться наперекор всем, быть ни на кого не похожей, нарушать общепринятые правила, что я ждала увидеть ее в ярко-красном туалете. Одно было ясно: ей не удалось уговорить своего мужа приехать на похороны, а может, она и вовсе его не приглашала. Джеральда Кэмпера здесь не было.

Джек кашлянул, прикрыв рот рукой, и начал ерзать: я отвлеклась от своих мыслей и сосредоточила внимание на очередном ораторе. Это был Эллан Фаррел, помощник Себастьяна по «Фонду Лока». Он очень хорошо говорил о Себастьяне и его необыкновенной искренности. С трогательным красноречием он поминал человека, которому был предан и с которым работал бок-о-бок многие годы.

Минут через пятнадцать служба завершилась, и все вышли из белой деревянной церквушки с красной дверью и направились к кладбищу на вершине холма.

Я была ошеломлена, когда увидела, как гроб с телом Себастьяна опускают в землю. И зарыдала, ясно осознав, что это конец. Никогда больше его не увижу. Он действительно умер – и уже почти погребен.

Услышав приглушенные всхлипывания, я коротко глянула на Сиреса, стоящего слева от меня. Он беспомощно повернулся ко мне, и я увидела слезы, текущие по его старому лицу, увидела боль в его глазах. И поняла: он страдает так же, как и я.

Я поддержала его, подхватив под руку, Мадлен поддерживала его с другой стороны. Мы стояли под деревьями, дрожа от холода, но черпая друг в друге хоть какое-то утешение.