От поляны донеслись резкая пулеметная очередь и пьяные голоса, слившиеся в один вопль.

— По деревьям стреляют, Катерина Ивановна! — крикнул Васька.

Сердце Кати горело, и столько было любви в нем! Подруги, товарищи…. Хотелось обнять их всех и крепко прижать к груди, как сейчас Зимина, а в горле было душно, не хватало воздуха: тяжело вести бой, когда наверняка знаешь, что многие из него не вернутся.

Стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась. Вот вдали закуковала «кукушка», и Катя приказала пулеметчикам выдвинуться вперед.

Раненые заволновались. Зоя приподнялась на локте.

— Товарищ командир! Катюша… Я тоже смогу… ползком.

— Нет! — отказала Катя. Лицо ее стало властным. — Помните, товарищи, о покатнинцах… Вперед!

С качающихся веток глуховато падали шишки. Пулеметчики — Озеров, Николай Васильев, Саша и Люба Травкина — ползли, плотно прилегая к земле. Пропустив мимо себя Марусю и двух уваровских колхозниц, Катя поползла рядом с Нюрой Барковой.

— Боишься, Нюрочка?

— Не знаю, Катюша. Сама не пойму, что со мной… Трясет всю. Скажи… страшно убивать людей?

— Это не люди, Нюрочка, — фашисты. Будешь в них гранаты бросать, о каждом думай: это он твоего отца живым в землю зарыл.

— Да, так, пожалуй, легко будет, — прошептала Нюра. Метра два проползли молча, потом Нюра, вся как-то содрогнувшись, взяла Катю за руку.

— Катюша, а ты… о смерти думаешь? Катя покачала головой.

— О чем же?

— О чем? Не знаю… О многом, обо всем, только не о смерти.

Стало видно поляну. Немцы разрушали землянки, подбрасывали на воздух матрацы и подушки, рвали их штыками.

— Стой! — тихо подала команду Катя.

Она приказала Саше и Озерову занять позиции справа и слева. Дождавшись, когда они залегли за отдаленными холмами, прижала к губам свисток. Еще не успел оборваться свист, как по ту сторону поляны дружно застрочили пулеметы. Просветы между деревьями потемнели — это побежали с поляны немцы.

— Пулеметы-ы! — звонко скомандовала Катя.

— Та-та-та… — заговорил пулемет Николая Васильева, и тут же захлебывающейся скороговоркой зачастил пулемет Любы. Первый ряд бегущих немцев упал, как густая трава под косой.

Немцы метнулись влево.

— Та-та-та-та-та… — застучал пулемет Саши.

Давя друг друга, немцы кинулись вправо. Справа ладно запел пулемет Озерова.

Немцы падали кучками, зеленые, как саранча.

Вдали прокатился гром. По ту сторону поляны взметнулся черный лохматый столб, и Катя почувствовала, как земля под ней загудела, задрожала, поплыла…

«Артиллерия!»

Стремительно поднявшись, сна схватилась за гранату, хотела крикнуть: «За мной!», но рука беспомощно опустилась: с нее капала кровь.

Ошеломить и сразу смять немцев не удалось. Голоса пулеметов по ту сторону поляны отдалялись. Вероятно, Зимину пришлось принять на себя удар резервной части немцев.

Закусив губу, Катя смотрела, как немцы залегли за деревьями, как вытащили с поляны станковый пулемет. Пули со свистом пролетали мимо ее головы, вгрызались в землю, срезали с сосен ветки. Вдали опять грохнуло, и послышался визг летящего снаряда.

Зимин не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он отдал приказ: «Умереть, но не сдвинуться с места». Дым стлался по земле, заволакивал небо. Партизаны лежали в одну линию, с большими интервалами один от другого. Только две комсомолки-пулеметчицы остались в заслоне у поляны.

Зимин не командовал: всем и так было ясно — требуется одно: стрелять, стрелять и стрелять до тех пор, пока бьется сердце, пока есть патроны… Патронов не станет — кинуться вперед с гранатами.

Путь к спасению отряда оставался прежний — уничтожить прорвавшихся на поляну немцев и, выставив заслон пулеметчиков, отступить по потайной болотной тропинке. Но для этого нужно было сначала измотать и отбросить вот эту вторую лавину немцев, оставить здесь заслон в два-три пулемета и кинуться на помощь катиной группе. Правда, положиться на такой заслон очень дерзко, но и весь бой дерзкий. И с самого начала именно через дерзость мыслилось спасение; к тому же свежий враг и потрепанный — не одно и то же: пуганая ворона куста боится… Пока немцы решатся на очередную атаку да разберутся, что против них всего-навсего два-три пулемета, времени пройдет достаточно, чтобы сделать последний бросок, который решит, быть отряду или не быть.

Накалившийся пулеметный ствол дышал жаром, и Зимин чувствовал, что у него со всего тела пот лил ручьями. Шею, поцарапанную пулей, жгло, будто в ссадине растворялась соль; нестерпимо хотелось потрогать это место, почесать. Вокруг рвались мины, гудела земля… Рядом — раненые, может быть убитые… Кто? Это станет известным после боя, если он окончится благополучно, а сейчас думать об этом не к чему.

Все его внимание было сосредоточено на пулемете и немцах, выраставших вдали сквозь дым, как зеленые волны. Срежут пули одну — поднимается другая. Впереди горело несколько сосен. Земля за ними была устлана трупами. Они лежали кучками, и кучки эти шевелились: по мертвым немцам ползли живые. Сколько там в запасе этих зеленых фрицев? Издали доносилось ржание коней. Чьи кони? Этих, что ползут, или прибыл свежий резерв? Нет времени оглядываться по сторонам. А вырваться отсюда надо во что бы то ни стало… Если отряд погибнет, народ останется на растерзание немцам и мост будет построен… Пойдут по нему поезда на Москву…

От этих мыслей крепче стискивались зубы. Пальцы как бы закостенели на спусковом крючке. Пули летели сквозь стену дыма красными пунктирами.

— Та-та-та-та… — стучали в лад и пулемет и сердце.

Отползли назад немцы, застывали на окутанной дымом земле.

«Так вам, арийская сволочь! Зарились на советскую землю, — она под вами… Мягко лежать?» — радовался Зимин и чутко слушал.

— Та-та-та-та… — поливали немцев огнем остальные пулеметы.

Автоматы отзывались глухим беспрерывным кашлем.

— Пах… пах… — с паузами выговаривали винтовки.

Вдали на земле то и дело вспыхивали светлые пятна, лучами разбрызгивая от себя огненный дождь: это Гриша-железнодорожник посылал немцам гостинцы из миномета.

«Хорошо, ребятки, хорошо!» — мысленно одобрял Зимин, а сам слушал все напряженнее и напряженнее, боясь пропустить паузу в минометной пальбе: когда затихал звук рвущихся мин, можно было расслышать, что делалось по ту сторону поляны.

Ванюша Кузнецов едва успевал подтаскивать пулеметчикам патроны и воду для охлаждения стволов. Побежав от ручья, он чуть не попал под мину — суком, оторвавшимся от сосны, зашибло плечо.

Зимин невольно вобрал голову в плечи — так низко провыла мина; оглушенный, он ткнулся лицом в прелый игольник и почувствовал, как на него посыпались сверху тяжелые комья земли.

Попробовал шевельнуться и не мог. Подумалось: «Конец!»

Кто-то тряс его за плечи, и звонкий голос кричал:

— Товарищ командир!.. Товарищ командир! Осыпая с себя землю, Зимин рывком сел и протер глаза. Перед ним стоял Васька; позади зияла воронка, и на краю ее трещала охваченная огнем сосна. Лицо у Васьки было в крови.

— Я от Катерины Ивановны… Патроны кончаются… Отбили пять атак… — проговорил он задыхаясь.

Присел рядом с Зиминым и торопливо принялся рассказывать, как сложился бой по ту сторону поляны. Слушая, Зимин не сводил глаз с немцев. Сквозь дым было видно, как они подымались во весь рост и строились под прикрытием деревьев.

«Психическая… Ну что ж!»

— Передать по цепи — прекратить огонь! — крикнул он стрелявшему из автомата учителю Васильеву.

Тот передал приказ соседу и оглянулся.

— Без моего приказа огня не открывать, — продолжал Зимин. — Приготовить гранаты.

Немцы шли плотными шеренгами, волна за волной…

Зимин приник к пулемету.

— Передай: держаться до последнего патрона, — сказал он Ваське. — Если есть возможность, пусть немедля переходят в атаку со штыками и гранатами. Я помогу. Еще передай: «До скорого свиданья». Понял? Иди!