— На вас замечаний нет, и сейчас вы под конвоем пойдете домой, но… запомните, что я сейчас говорил. Фор!

Воспользовавшись тем, что внимание немцев было сосредоточено на людях, входивших за колючую проволоку, Женя пробралась к самой кромке берега, спустилась вниз и поползла. Руки скользили по снегу, срывались, и каждое мгновение казалось: все! — ухнет она сейчас в реку, затянувшуюся хрупким ледком. Впервые в жизни Женя досадовала на то, что тело у нее такое сильное да большое. Ей все время казалось, что немцы, патрулирующие на том берегу, вот-вот увидят ее, а на этом берегу услышат, как скрипит и оползает под ней снег.

Но все обошлось благополучно: мост остался позади, а над головой, пороша белой пылью, зашумели ветки сосен. Женя быстро вскарабкалась наверх и побежала. В полукилометре от строительства остановилась, запыхавшаяся. «Куда бежать: к Кате или в отряд? Отряд слишком далеко, а Катя… Где ее искать? Позавчера пошла в Лебяжий, где сегодня — неизвестно».

Неподалеку заскрипел снег. Женя спряталась за дерево. Шаги смолкли, и суровый мужской голос спросил:

— Кто?

Опять тяжело скрипнул снег, и в нескольких шагах перед собой Женя увидела мужчину с винтовкой. В первую минуту девушке показалось, что перед ней великан вырос. Да и неудивительно: мужчина был очень широк в плечах и на целую голову выше ее. Лица в темноте не было видно.

— Я колхозница. Со строительства иду домой… — А ты… где партизаны… не знаешь?

— Ни! — И Женя подалась назад. Мужчина молча шагнул к ней.

— Сказала, не знаю! — вскрикнула она и побежала. Шагов позади не было слышно. «Кто же это? — всполошенно подумала Женя. — А может, не от немцев, а свой?» Она остановилась и наморщила лоб припоминая. Нет, после того как не стало Феди Голубева, ни разу не встречались ей мужчины такого роста. К тому же среди русских только старики остались, а у этого голос молодой.

«А что, если он к нам от Красной Армии для увязки? — Сердце радостно заколотилось. — Если бы предатель — не отпустил бы, погнался бы…»

— Товарищ! — позвала она тихо.

Никто не ответил. Женя вернулась по следам. Никого! От места встречи следы вели к Большим Дрогалям. След от следа шел далеко. Видно, зашагал крупно и быстро…

— Товарищ!

Ответа не было.

«Нет! Если бы от Красной Армии, на явку бы пришел… А если не из армии, кто ж он тогда?»

Мысли ее отвлек грохот взрыва. Он донесся с той стороны, где пролегала железная дорога.

«Наши, наверное, партизаны!» — обрадовалась Женя.

Отряд Шенделя проплутал в лесу более суток. Два раза попадали в болото. Из двадцати пяти человек осталось восемнадцать: четверо увязли в трясине, трое затерялись где-то в чаще. Усталые кони проваливались в сугробах, наталкивались мордами на деревья.

— Штарик! Штарошт! Михеич не отзывался.

Офицер в бешенстве вздыбил коня и нажал кнопку фонарика.

Михеич сидел на коне, точно дед-мороз, весь обсыпанный снегом.

— Ти нас в обман есть заводиль? Я поняль!

— Не в обман, господин немец, в лес, — спокойно сказал Михеич. Он снял с бороды снег и, скатав его комочком, проглотил. — А коня на задние ноги не к чему становить, коли у самого мозги квашены.

Немец не понял. Поднес фонарик почти вплотную к лицу старика и весь затрясся, увидев в его глазах искорки смеха.

— Потшему… затшем в твой глаза радость? Снежный вихрь дунул Михеичу прямо в лицо. Старик зажмурился, улыбнулся.

Немцы, сбившись тесной кучкой, злобно загалдели.

А ветер, дувший с востока, вдруг изменил направление. Небо стало светлеть; красным огоньком мелькнула в нем звездочка, вторая… Офицер опять подступил к Михеичу.

— Ти хотеть шизнь?

Михеич молчал, вглядываясь вдаль. Мгла редела, и стали видны деревья. Они были впереди еще метров на десять — пятнадцать, до крутого бугра, а дальше белым бескрайным пологом расстилалось «Бесовское болото», не замерзавшее даже в самые лютые морозы.

Ругнувшись, офицер занес над головой старика шашку.

— Хотеть ти шизнь?

— Хочу.

— Заводийт нас обратно на город, в дом! Ну?

Михеич засмеялся и тронул лошадь. Вероятно, в памяти у него в эти минуты проходила вся его жизнь; может быть, молодость вспомнилась. Смотря на небо, которое все больше светлело от проступающих звезд, он запел дрожащим голосом:

Кони, видя перед собой мерцание света, пошли быстрее. Михеич сдавил своему бока ногами, хлопнул его по шее. У солдата, сидевшего позади, мелькнуло опасение, как бы старик не ускакал вперед и не скрылся в лесной мгле. Он крепко сцепил на его груди руки и угрожающе твердил одно слово:

— Штарик!

Вот и последние деревья… Михеич гикнул. Несколько коней, оторвавшись от земли, рванулись на белый простор.

— Цетер! — раздался крик.

Офицер круто осадил своего коня. С воплем: «Цетер!» его солдаты вставали на четвереньки и во весь рост на спины лошадей, быстро погружавшихся в хлюпкую черноту. Конь, на котором сидел Михеич, под двойной тяжестью уходил в трясину быстрее остальных. Но Михеича, видно, это нисколько не пугало. Он, смеясь, смотрел на солдата, который сорвался с коня и сразу же увяз по пояс.

— Соответствует… На земле Зимина не нашли — там пошарьте. Искать — так уж везде.

Офицер приказал солдату, сидевшему со стариком на одном коне, бросить его назад. Михеич, поняв это, хотел соскользнуть в болото, но солдат не выпустил его. Сутулый и сильный, как горилла, он приподнялся и швырнул Михеича на берег, к ногам офицерского коня, нервно бившего о снег копытами. Но и сам не удержался, плашмя рухнул в болото. Спрыгнув с коней, немцы подняли Михеича. Беспокойные лучи фонариков скрестились на его лице.

— Где есть дорога?

— Да кто знает? Может, где и есть…

— А ти… будешь показайт… где?

Михеич покачал головой.

— И рад бы в рай, господин немец, да грехи не пущают, не авторитетный я по этой части.

На том месте, где барахтался солдат, первым слетевший с коня, зиял черный круг. Другого засосало трясиной по грудь, и он торчал, как чугунный бюст, а из широко открытого рта его рвался однотонный вопль:

— А-а-а-а-а-а-а!..

Двух коней затянуло целиком — грязь там вспучилась продолговатыми овалами, и в эти черные овалы, с поднятыми руками, с винтовками за плечами, погружались немцы, оглашая воздух диким ревом:

— Цетер!..

— Влипли? Оно и соответствует… Не ищите, собаки, среди русских людей предателей.

Офицер тоже спрыгнул с коня и растолкал солдат.

Михеич вздохнул: не пришлось умереть легкой смертью. И все же, что бы ни ожидало его, — это будет лучше, чем смерть в немецком застенке. Не зловещие, обрызганные кровью стены окружают его, а родной лес, исхоженный за долгую жизнь вдоль и поперек. Ветер притих, и лес словно затаил дыхание, чтобы слышать, как будет в последние мгновения жизни биться его, михеичево, сердце, чтобы потом своим глухим шепотом рассказывать об этом всем, кто будет приходить сюда, к «Бесовскому болоту». А звезд над головой становилось все больше, и они были уже не красные, а чистые, как слезы, и на белые сосны и землю падал от них голубоватый свет.

— Тебе сейтшас будит собатший смерт! — закричал офицер.

Михеич гордо взглянул в его искаженное бессильной яростью лицо. Солдаты поежились.

— Нет, гады, это не собачья смерть, когда отдают жизнь за родную землю… Гордая, человеческая!.. Вот я перед вами, старик, — истерзали, стало быть, вы меня. Ноги не стоят. А сломили? Вот вам! Двадцать пять вас было, а сейчас?.. А? Вон как болото булькает… Очень соответствует! И вы думаете, выберетесь отсюда. Нет! В болотах не увязнете — от партизанской пули гнить ляжете. Ха-ха-ха…

Говорить ему было трудно, он задыхался, а немцы, пораженные дерзостью старика, стояли, разинув рот.