Мужчина и женщина о чём-то спорят. Начал следить за происходящим с того мгновения, как они очутились вдвоём в комнате. Оба долго раздеваются. Полуголые, долго целуются. Срываются последние одежды, и вдруг при всех происходит близость в самых разнообразных вариантах. Это же возможно лишь наедине между двумя людьми! Джулиан закрыл глаза, а они сами раскрылись и жадно следят за происходящим.

Будимиров хихикает, Геля прерывисто дышит, как во время их близости. Не помнит как, вдруг они очутились в особняке на коврах. Геля полуодета, Будимиров идёт к ней пошатывающейся походкой, с полуулыбкой, странной и неприятной.

— Мальчику тоже нужно доставить удовольствие! — последние слова, что он слышит, и в тот же миг оказывается в голубой комнате, с голубыми коврами и портьерами, а на тахте лежит, сверкая чистой наготой, похожая на Гелю женщина.

— Иди ко мне, — зовёт она. — Я так жду тебя! Я так устала без тебя! Ты — мой единственный.

Джулиан не рассмотрел её толком. Не в фильме, с ним — происходившее на экране!

Очнулся на золотом песке. Спал не спал? Тела не чувствует. Волны набегают на берег. На волнах покачивается белое судно, с зонтом вместо паруса, скользит, как в танце, то в одну сторону, то в другую. Кажется, и он покачивается волной и скользит в танце. Он уже видел такое судно. Да, его показывал Визитёр! А в саду, заросшем и цветущем, яркими красками сверкает дом. Он видел его — на стене своей комнаты.

— Нравится?

Джулиан вздрагивает. Перед ним — Будимиров. Чисто выбрит, одет с иголочки, в жёлтый, с блёстками, костюм.

— Откуда вы взялись? — не очень вежливо спрашивает, но тут же прикусывает язык: а откуда когда-то взялся в его комнате Визитёр? Осколок памяти: ночь, пытка страхом.

— С сессии. Решал государственные проблемы. Оставил министров и советников грызться между собой. Отдохну и обратно. Ты понял? Это — твоя дача. Принимай нас, хозяин, мы хотим чаю. Для чая ты должен нажать вот эту кнопку на пульте. Вот проспекты с профессиями и развлечениями. Хочешь стать дипломатом во Франции? Конквистадором? Королём Англии? Разбойником на большой дороге? Цицероном? Хочешь попасть в любую книгу героем: Д'Артаньяном, Жаном Вальжаном? Или изучить японский язык? Никаких усилий от тебя не потребуется: во сне твой мозг сфотографирует нужную информацию! А хочешь, займись политикой, софистикой, к твоим услугам будут специалисты и вся современная информация. И это лишь сотая доля того, чем мы располагаем и что могу предложить тебе.

— Ну где же чай? — капризно спрашивает Геля. — К чаю хочу тарталетку с паштетом.

Его дача! Что ему одному делать в таком громадном доме?

Всё розовое: лица Гели и Будимирова, стены и пол его дачи, скатерть на столе. Какой замечательный цвет: розовый!

— Что за «сессия»? — спрашивает осторожно.

В каком-то уголке памяти будоражащая точка: интерес к общественным проблемам.

— Игра, мальчик. Всё в жизни игра, и у взрослых дядей больше игр, чем у детей, так как дяди ни на что другое не способны, как только играть. Самая увлекательная: политика. Политическая игра — самая остроумная и интригующая!

Что-то беспокоит его. Он пытается вспомнить. Было в его жизни или во сне? Мелькают лица в крови. Туши с червями. Нет, не помнит. Кто он? Как жил до этого мгновения? Григорий сказал: он — графский сын и графский внук. Приснилось или в самом деле так? К чему-то его обязывает происхождение. Кодексы чести, незыблемые законы: «не предай», «не убий»! Откуда их знает? Никто ничего такого никогда не говорил. Не обидь. И снова «не предай». Приснилось. Помнит всё чётко лишь с того мига, как встретился с Гелей. Но ведь до встречи с Гелей он жил?! Туши с червями, кровь на плитах, согнувшаяся до пола мама, худенькая, улыбающаяся девчонка на молодой траве. Ну же, помоги! — молит он неизвестно кого. — Дай вспомнить!

— У тебя есть вкус, девочка. В самом деле, замечательное изобретение, — нахваливает Будимиров тарталетки. — Правда, мне больше нравятся с сыром. Но и эти очень даже ничего. А ты почему не ешь? Задумался? Порой надо и задуматься. Только не перегружай извилины. Много думать — вредно. И опасно. Ну, ребятки, мне пора. Труба зовёт. Сегодня подготовка к конгрессу. Придётся поиграть.

— А как живёт Варламов? — спросил неожиданно для себя Джулиан.

— В опале Варламов, проходит наказание. Последнее предупреждение. — Будимиров усмехнулся. — Язык дан, чтобы держать его за зубами, а голова — чтобы думать и понимать ситуации. Так-то, детки. — И он исчез, словно его не было.

— Ну, решил, как жить дальше? — Геля сладко потянулась, коснулась его руки.

И он сразу позабыл обо всём. И чай, и тарталетки, и Геля, и сам воздух что-то делают с ним такое, чтобы он ничего не помнил. Есть только удовольствие. Значит, остальное и не нужно.

Он погрузился в развлечения и в радость, перепутавшие день с ночью, часы с неделей…

Григорий принёс ему удачу. Джулиан почти готов «к употреблению». Ещё небольшая обработка. Её он проведёт сам.

Григорий дал ему передышку. Отступили государственные дела. И чёрная тяжесть вместе с ощущением опасности растаяла под ровным голосом Григория, пересказывающим уроки графа и книжки, что они вместе читали в детстве, а он забыл, и истории жизней их односельчан, и разговоры с его матерью…

Но наступила ночь, когда Григорий не произнёс ни слова, взгляд прятал. Игра случилась вялая и быстро наскучила.

— Чего это с тобой? — подозрительно спросил Будимиров. — Обидел кто?

Григорий сидел сгорбившись. И чем дольше молчал, тем тяжелее становились руки и ноги.

— Ну говори, — приказал. Неподатливый язык едва ворочался во рту.

— Отпусти меня домой, — сказал Григорий равнодушно, точно заранее знал всю безнадёжность своей просьбы.

— Кто обидел тебя? — взревел Будимиров, готовый обрушить гнев на посмевшего нарушить его сон. — Говори, Гиша, что хочешь, только говори. Ты — со мной, я жив. Ты — со мной, я сплю. Ты — со мной, мне сопутствует удача. Я близок к главной победе в своей жизни. Говори, Гиша!

Странное сочетание пустоты с тяжестью. Нет, он ещё не рухнул в чёрную дыру, но ощущает её край. Минута, и чернота зальёт его по макушку.

— Почему ты молчишь?

— Я не знаю, — грустно сказал Григорий. — Я всё тяжелее и тяжелее.

— Наоборот, за то время, что здесь этот поэтишка, ты похудел и окреп, живот почти исчез. Наоборот… Ты лёгок.

— Я заполняюсь камнями. Отпусти меня, пожалуйста! — Григорий встал, готовый уйти.

Остаться в ночи одному? Ошейник перехватил горло. Будимиров уселся в мягкий пух ковра.

— Не уходи, пожалуйста, посиди со мной рядом, Гиша. И скажи, кто осмелился тебе что-то наговорить? А может, кто оскорбил тебя? Ты только скажи!

— Я перестал спать, Бур. Лежу, таращу глаза. Видения какие-то. Я сильно хочу спать.

— Какие видения?! Говори, не бойся.

— Ужасы. Ни о чём подобном не читал в книгах, не слышал.

— Что же за видения?

— Мучаются люди. — Он вобрал голову в плечи.

Лысины больше не было. За последние недели она припорошилась пухом. Но пухом не пепельным, которого так ждал Будимиров, а бело-серым, грязноватым.

— Чушь городишь, — сказал неуверенно. — Как мучаются?

— Под ногти им загоняют иглы. На дыбе человек, выворочены руки, окровавленная голова на груди… — срывающийся голос Григория. — В таком же роде. Их много — изрезанных, искалеченных, они задыхаются, умирают.

— Откуда ты знаешь, кто сказал? Тебя здесь не было, когда… — Прикусил язык. Заливает пот. Не пот, тяжесть. Сейчас она затвердеет, и он никогда не поднимется с ковра.

— Никто ничего не говорил. Сам не понимаю. Я всегда хорошо спал. А тут… и не сплю вроде, а их вижу, кровь и муки остаются во мне. Я привык рано засыпать, — сказал виновато. — Может, поэтому?! — В первый раз за ночь Григорий взглянул на него.

Будимиров вздрогнул. Красны белки, мутны глаза. Никакого сходства с Магдалиной. Измождённый старик перед ним.