— Нет, перед этим.

— Святая Виктория. Школа для девушек. Она вроде бы где-то в Суонси, в Уэльсе. Говорят, это очень хорошая школа, но я что-то сомневаюсь. А почему ты спрашиваешь?

У меня плохое предчувствие. Кольцо со змеями. Женщина в зеленом. Не доверяй ей… «Я уверена, одна из наших учительниц приехала из школы Святой Виктории…»

— Впрочем, я очень надеюсь, что в школе Спенс лучше присматривают за ученицами, чем в школе Святой Виктории, — мрачно произносит Том. — Вот и все, что я могу сказать на эту тему.

Я встревожена так, что это не выразить словами. Неужели мисс Мак-Клити преподавала в школе Святой Виктории как раз в то время, когда там училась Нелл Хокинс? И что там случилось такого, что Том называет слишком некрасивым, чтобы говорить об этом? Что стряслось с Нелл Хокинс, что довело ее до безумия?

Но что бы это ни было, я молюсь, чтобы мне не пришлось разделить судьбу мисс Хокинс.

— А у тебя есть адрес школы Святой Виктории? — спрашиваю я.

— Есть. А зачем тебе? — подозрительно спрашивает Том.

Я смотрю на проплывающие мимо лавочки и магазины, чьи витрины заставлены рождественскими товарами.

— Наша директриса вменила мне… всем нам в обязанность совершить какой-то акт милосердия во время рождественских каникул. Я подумала, может, стоит написать в эту школу, сообщить им, что здесь нашлась девушка, готовая провести время с мисс Хокинс и напомнить ей о беспечных и счастливых днях.

— О! Это весьма похвально. Ради этого я дам тебе адрес. Ага, приехали!

Кэб останавливается перед магазином канцтоваров на Регент-стрит. Нам навстречу бросаются Фелисити и Энн, а следом за ними — наблюдательная Франни. Мне отчаянно хочется поскорее рассказать подругам, что я узнала о Нелл Хокинс, и я пытаюсь сообразить, как бы это сделать прямо сейчас.

Том касается полей шляпы, приветствуя моих подруг. Они обмениваются любезностями.

— Как вам нравится Лондон, мисс Брэдшоу? — спрашивает Том.

— Он мне очень нравится, — отвечает Энн, улыбаясь со скромным до глупости видом.

— У вас очень красивая шляпка. И она вам весьма к лицу.

— Благодарю вас, — мямлит Энн, застенчиво уставясь в землю.

Еще немного такой ерунды — и я брошусь под проезжающую мимо карету!

— Позволите проводить вас в магазин?

Фелисити нетерпеливо улыбается.

— О, мы и без того очень, очень вам благодарны. Но вы не должны больше тратить на нас время. Доброго вам дня.

— Это не слишком любезно с твоей стороны, — выговаривает ей Энн — насколько Энн вообще способна говорить укоризненным тоном, — когда мы входим в магазин.

— Я могла бы сказать ему, что эта «красивая шляпка» вообще-то моя, — огрызается Фелисити.

— У меня есть новости, — говорю я прежде, чем Энн успевает что-нибудь возразить.

Внимание подруг сразу обращается на меня.

— И какие же? — спрашивает Энн.

Франни топчется рядом, ее глаза смотрят вроде бы куда-то в пространство перед нами, зато уши ловят каждое слово с точностью газетного репортера.

— Нет, нам ничего интересного не видать, если она постоянно будет болтаться рядом, — с горечью шепчет Фелисити, пока мы делаем вид, что внимательно рассматриваем стопки толстой кремовой бумаги, перевязанной разноцветными ленточками. — Она вынюхивает все, как будто она — сама миссис Найтуинг! Разве мы могли вообразить, что в школе Спенс у нас больше свободы, чем здесь? Но это ведь так!

Мы выходим из магазина канцтоваров и идем мимо лавки модистки, магазина, где торгуют занавесками и льняными скатертями, мимо магазина игрушек, табачной лавки, в витрине которой сидит джентльмен, курящий толстенную сигару. Улицы полны народа, люди ищут кто пару подходящих перчаток для тетушки Пруденс, кто самый замечательный барабан для малыша Джонни… Но Франни не отстает от нас ни на шаг, и Фелисити раздражена до предела.

— Мама думает, что может удирать во Францию, а потом возвращаться и вести себя так, будто я по-прежнему у нее под каблуком и довольна этим. Ну так это не так. Я намерена сбежать от Франни.

— Ох, пожалуйста, не надо! — просит Энн. — Мне не хочется стать причиной скандала.

— Да, нас тогда запрут в комнатах до конца каникул, — соглашаюсь я.

Мы доходим до кондитерской, из витрины нас манят дорогие пирожные и засахаренные фрукты. Какой-то молодой человек подметает тротуар перед входом. Он вдруг громко и дерзко кричит:

— Франни! Подойди и поцелуй меня!

Франни бледнеет, оглядывается.

— Сэр, вы меня приняли за кого-то другого, — говорит она.

Фелисити хмурится.

— Сэр, вы знакомы с моей служанкой?

Молодой человек растерялся. Очевидно, он знает Франни, и довольно близко, но сейчас он вверг ее в неприятности. Ведь если слуг замечают в недостойном поведении, их могут моментально выгнать.

— Моей матушке было бы чрезвычайно интересно узнать, что ее горничная средь бела дня, у всех на глазах, целуется с мужчиной, в то время как должна сопровождать свою хозяйку и ее подруг, — говорит Фелисити.

— Но я никогда не делала ничего подобного! — протестует Франни.

— Твое слово против его слова, — возражает Фелисити, делая нас своими сообщницами, нравится нам это или нет.

Франни крепко прижимает к груди сжатые кулаки.

— Господь свидетель, мисс! Я не обманываю, или пусть он поставит мне черную метку в своей бухгалтерской книге!

— Думаю, мы вполне можем договориться.

Фелисити достает из кошелька сверкающий шиллинг.

— Иди сюда, возьми это. Поди в лавку, купи себе пирожное. Я уверена, этот молодой человек будет счастлив составить тебе компанию. А потом встретимся здесь же… ну, скажем, в пять часов.

Шиллинг сверкает в руке Фелисити, затянутой в перчатку. Если Франни возьмет его, она сможет насладиться пирожными и провести день со своим милым другом. Но тогда она заодно навсегда окажется под властью Фелисити…

Франни качает головой:

— Ох, нет, мисс. Пожалуйста, не просите меня лгать миссис Уортингтон! Ложь — смертный грех! Я просто не могу, мисс. Неужели вы хотите, чтобы я рискнула и своей службой, и своей бессмертной душой за один только шиллинг, мисс?

То, что Франни держится во время этого откровенного шантажа с простым и честным выражением на лице — настоящее искусство. Я проникаюсь к ней новым уважением.

— Впрочем, я ничего не имею против того, чтобы ты обо всем рассказала моей матери, — сердито бросает Фелисити.

Это пустые слова, и все мы прекрасно это понимаем. И Фелисити наконец получает ту свободу, которой так страстно жаждала. Она отдает Франни фунт, цену ее молчания. Франни быстро хватает банкноту и крепко сжимает ее в руке.

— А если ты хотя бы подумаешь о том, чтобы проболтаться моей матери, мы все заявим, что это ты сама бросила нас, чтобы встретиться со своим кавалером. А мы, бедняжки, остались предоставленными самим себе, без сопровождающей, на жутких улицах Лондона, да еще и умудрились потерять целый фунт… и самое удивительное в том, как именно это случилось.

Франни, так торжествовавшая мгновение назад, заливается краской и кривит тонкие губы в мрачной улыбке.

— Да, мисс. В пять часов.

Мы спешим уйти следом за Фелисити, но я оглядываюсь на Франни, не зная толком, что тут можно сказать.

— Спасибо, Франни. Ты… ты очень достойная девушка.

С этими словами мы уходим.

У свободы вкус слоек со сливками, купленных на Регент-стрит. Нежная сладость тает на языке, а мимо по улице катят в обе стороны двухколесные экипажи и омнибусы, и грязная вода смешивается с мокрым снегом под их колесами. Люди тоже куда-то спешат, и у каждого своя цель. А мы просто идем в толпе, никуда в особенности не направляясь, мы — безымянная часть этой толпы, очутившаяся здесь по случайности и в силу судьбы.

Мы идем к Пиккадилли, ныряем в огромную крытую аркаду Берлингтон и проходим мимо сторожей с суровыми взглядами и толстыми тростями в руках — они следят за порядком. В галерее бесконечное множество ларьков, где торгуют всякой всячиной, — здесь можно купить ноты, перчатки, чулки и носки, хрустальные вазы и прочее… и меня снова охватывает тоска по Индии, по ее базарам и переполненным людьми торговым площадям.