Однако встречались случаи, когда второй брак при фактическом отсутствии развода с первым мужем оказывался возможен. Общество не отворачивалось от содеявшей подобное «любострастие» женщины. А власти вставали на ее сторону. Для этого требовались вопиющие нарушения морали со стороны покинутого супруга. Много шуму наделала свадьба Марии Григорьевны Голицыной, урожденной Вяземской, с Львом Кирилловичем Разумовским, пятым сыном гетмана.

Лев Кириллович в молодые годы служил в Семеновском полку, слыл мотом и ловеласом, но добрым малым, в 1782 году стал генерал-адъютантом Г. А. Потемкина, участвовал во второй Русско-турецкой войне, отличился в битве при Мачине, получил орден Святого Владимира 2-й степени. После кончины Екатерины II он, как и многие обласканные в ее царствование офицеры, подал в отставку и поселился в Москве. Его богатство, любезность, открытый дом и роскошные праздники привлекли к нему симпатии жителей Первопрестольной. Графу уже перевалило за сорок, когда он встретил молодую княгиню Голицыну, супругу Александра Николаевича Голицына, человека вздорного, крайне расточительного и склонного к самодурству. Князь обладал громадным состоянием в 24 тысячи душ, но оно таяло на глазах вместе с приданым жены. Про Голицына рассказывали, будто он ежедневно награждает своих кучеров полудюжиной бутылок шампанского, раскуривает трубки от ассигнаций, горстями бросает извозчикам золото, чтобы они толпились под его окнами, и не читая подписывает заемные векселя на громадные суммы[451].

Доведенная до отчаяния княгиня не знала, как унять мота. Увидев ее в свете, Разумовский влюбился с первого взгляда. Согласно одним сведениям, развод состоялся мирно. По другим — со скандалом. Поговаривали, что циничный Голицын проиграл жену в карты графу Льву. А та от отчаяния была рада уйти, куда угодно. Первый муж получил отступное. Лев Кириллович и Мария Григорьевна повенчались. Родня Голицына, недовольная тем, что приданое ушло из семьи, пыталась возбудить судебное разбирательство и всколыхнуть мнение старой столицы против Разумовских. Однако симпатии общества оказались на стороне Льва Кирилловича и Марии Григорьевны. Щедрость, с которой Разумовский устраивал для москвичей великолепные балы зимой в доме на Тверской, а летом в имении Петровском, заставила жителей Первопрестольной ездить к «нарушителям морали» и принимать их у себя.

Из затруднительного положения Разумовских вывел Александр I, посещавший Москву в 1809 году. Во время праздничного ужина император обмолвился, назвав Марию Григорьевну «графиней», что соответствовало ее титулу по второму мужу, а не «княгиней» по первому. Это означало фактическое признание брака со стороны государя[452].

Развод был крайним средством. В большинстве семейств, где сердечный огонь остывал или никогда не разгорался, предпочитали адюльтер. Попросту говоря, измену. Во все времена люди, несчастные в браке, ищут утешение на стороне. Но в разные эпохи и общество, и сами супруги относятся к этому по-разному. В XVIII столетии боролись, а подчас и уживались две разные модели поведения. Одна — традиционная — диктуемая нормами религиозной морали. Другая — просвещенная — пришедшая из Франции вместе с книгами философов-энциклопедистов.

Авторы, воспитанные в строгих нравах, привычно винили «развратных писателей века сего», как выражался князь М. М. Щербатов. С ним соглашалась Янькова, приводя историю жизни своего двоюродного брата князя В. М. Волконского. Хорошо погуляв в молодости, он вздумал жениться уже лет за пятьдесят, крепко влюбившись в тридцатилетнюю вдову. Внезапно невеста умерла от чахотки. «Это очень поразило брата, и ему еще труднее было перенести эту потерю, потому что он был совершенно неверующий», — рассказывала мемуаристка.

«Во дни его молодости, то есть в 1780-х годах, очень свирепствовал дух французских философов Вольтера, Дидерота и других. Брат князь Владимир очень любил читать, хорошо знал французский язык, а вдобавок у них в доме жил в дядьках какой-то аббат-расстрига. Вот он смолоду начитался этих учений, и хотя был умный и честный человек, а имел самые скотские понятия на счет всего божественного, словом сказать, был изувер не лучше язычника.

Вот как горе-то его затронуло, и приехал он ко мне плакать, что он лишился той, которую любил. Я говорю ему: „Молись, поминай ее, для ее души будет отрада и для тебя облегчение“.

— Не умею молиться; и зачем это? Она умерла.

И мало ли чего он говорил сгоряча… Однако после смерти своей невесты он стал полегче; ему хотелось верить, что она не умерла и что с ее смертью не все кончилось между ним и ею… Очень мне всегда было грустно видеть, что такой хороший и добрый человек, а так заблуждается, и всегда просила я Господа, чтоб он обратил его к себе… Брат потом действительно прозрел и покаялся». Но до того натворил немало светских грехов, которые в сущности и грехами-то не считались. Даже добросердечная кузина рассказывала о них в легком, игривом тоне.

«Был у него хороший приятель Дмитрий Васильевич, а как по фамилии, это не важно знать. Человек богатый, очень известный, красавец собою, вдовец и женат на красавице, что не мешало ему заглядывать и в чужие цветники. Это, разумеется, не по нутру было молодой женщине; звали ее Любовь Петровна. Она стала жаловаться князю Владимиру на мужа, как его приятелю. Он сперва его защищал, бывал часто у них в доме, и все приходилось, когда мужа нет, враг их и попутал: приятель мужа стал другом жены.

Родился сын: Дмитрий Васильевич рад; и князь Владимир тоже не горюет… Через сколько-то времени Любовь Петровна жалуется мужу, что она не здорова, чувствует, что у нее делается опухоль: „Боюсь, не начало ли водяной, нужно захватить время, поедем в чужие края“. Тогда ехать за границу не то, что теперь: сел да и поехал налегке с узелком; тогда тащись в своем рыдване, вези с собой полдома; затруднительно было путешествовать.

У Дмитрия Васильевича была своя зазноба в Москве; как отлучиться, а жене отказать нельзя… Говорит князю Владимиру:

— Не поможешь ли ты моей беде: по дружбе не согласишься ли свозить жену полечиться?

Князю Владимиру и смешно, и совестно, что он друга морочит.

— Отчего же не свозить…

Тот целует его, обнимает, не знает, как и благодарить… Повез ее князь Владимир в Берлин, и оказалось, что она была в тягости. Там у нее родилась дочь. Назвали ее Амалией, окрестили по-немецки и отдали какому-то пастору на воспитание. Пожив сколько-то времени за границей в разных местах, брат князь Владимир и жена его друга возвратились в Москву, к немалому удовольствию мужа… Когда сын стал подрастать, то поневоле пришлось увериться, что мальчик не чужой князю Владимиру — так он был на него похож! И говорил Дмитрий Васильевич:

— Все можно доверить другу, только не доверяй ему своей жены. Сына моего напрасно называют Дмитриевичем: стоит взглянуть на него, чтобы видеть, что он Владимирович. Истинный друг, и жену мою любил по дружбе, как свою собственную. — И приятели перестали видаться.

Однако все имение, более 3000 душ он оставил своему мнимому сыну, и брат, после своей смерти, отказал ему 600 душ»[453].

Характерно, что Янькова ставит «скотские понятия» о семейной жизни, свойственные ее брату, в прямую зависимость от французских книжек, которых тот начитался по молодости. Вольность нравов проникла в Россию вместе с философией Просвещения. Причем ни Вольтер, ни Дидро не отрицали необходимость брака, но рассматривали его как форму имущественного договора, часто заключенного даже не самими супругами, а их родными.

Для того чтобы не возненавидеть друг друга, молодые люди должны понимать, что они в первую очередь друзья и партнеры, а вовсе не страстные любовники. В идеале между ними устанавливаются отношения полного доверия, их обязанность — поддерживать и помогать друг другу, охранять взаимные интересы, не отказываться от исполнения супружеского долга и вместе с тем предоставлять «второй половине» право искать сердечную привязанность, где вздумается. В «просвещенном» браке муж и жена с пониманием относятся к шалостям друг друга, покрывают их перед чужими людьми, выказывают приязнь и расположение тем лицам, на которых пал душевный выбор одного из супругов. Жизнь втроем или вчетвером ни в коем случае не должна их огорчать. Напротив, надо радоваться тому, что соединенный с тобой человек нашел счастье в любви.