Подобно всепожирающей саранче, это нашествие царедворцев растекалось широким пятном по сельской округе, забирая всякую свободную лошадь и телегу, попадавшуюся на пути, пожирая тысячи баранов и кур и реквизируя все наличное зерно. Чтобы утолить жажду и голод путешественников, каждый день требовалось две тысячи галлонов вина, пива и меда, бессчетные тысячи фунтов мяса, сыра, яиц и овощей. Впереди колонн двигались провиантмейстеры и фуражиры, которые рыскали по крестьянским амбарам и кладовым, опустошая их, уводя лошадей прямо с подводами. Несчастным земледельцам оставались лишь несозревшие хлеба, колосившиеся в поле.

Жители сел и деревень сносили эти набеги с молчаливой покорностью, стоя с открытыми ртами и глядя на проезжавших мимо блестящих сановников и вельмож, сопровождаемых слугами в диковинных ливреях. Все это пышное великолепие повергало их в трепет, и они опускались на колени или даже простирались ниц, стоило вдали показаться карете с императрицей.

Для них государыня была божеством, но божеством особого рода. Она беседовала безо всякой спеси, проявляла искренний интерес к урожаю на нивах, к деревенским детям, со знанием дела говорила о фруктовых деревьях и содержании скота. Ей нравилось ходить из избы в избу, есть домашние блины со щами и сало. Она пила квас с крестьянами и вместе с ними ходила по грибы, при этом у них не оставалось ни малейшего сомнения в том, что их общество приятно государыне, а она наслаждалась их безграничным и наивным восхищением.

Она предпочитала красивых мужчин низкого происхождения знатным кавалерам и не стеснялась показывать себя во всей своей очаровательной красе. Взгляды ее восхищенных подданных, в которых читалось не одно только почтение, ей очень льстили. Елизавета вполне отдавала себе отчет в том, что если ее страсть к морганатическому мужу, Алексею Разумовскому, увянет, то ей нетрудно будет найти ему замену. Во время своих стремительных поездок по деревням, отдавая приказания о починке одних изб и постройке других, мановением своего державного жезла указывая на поля и советуя, где что лучше сеять, она не забывала высматривать видных собой мужчин.

В течение первого летнего месяца императрица довольствовалась обычными сельскими развлечениями. Она сама правила тройкой, гоня ее с сумасшедшей скоростью по узким дорогам. Она закидывала голову назад и, вздыбливая коней, щелкала кнутом над их спинами, принимала участие в охоте на волков, а также водила хороводы, плясала на сельских гулянках, одевшись крестьянкой и украсив свои волосы цветами и лентами. Ей безумно нравились народные песни, и она приказала своим придворным музыкантам записать их. И сама одну песню сочинила.

Однако когда пришел август, Елизавета отложила в сторону свои охотничьи и хороводные наряды и стала богомолкой. Отказавшись от роскошных платьев и драгоценностей и натянув на свои стройные ноги сапоги, она отправилась пешком обходить любимые святыни. Государыня обычно шла энергичной походкой, покрывая без отдыха расстояние в семь-восемь миль и довольно быстро достигала монастыря, где останавливалась на несколько дней, творя молитвы. За ней на небольшом отдалении следовала свита из многих сотен придворных, которые только и ждали момента услужить правительнице, подать ей воды, чего-нибудь поесть или же новые сапоги.

Весь двор старался подражать императрице, хотя большинство ее приближенных предпочитало ехать в каретах, а не идти пешком по пыльным и грязным дорогам. Попутные города гостеприимно встречали Елизавету — Серпухов, Севск, Глухов, Батурин, Нежин. Целые три недели императрица гостила в Козельске, где у Разумовского был огромный особняк. Там, по воспоминаниям Екатерины, постоянно гремела музыка, устраивались балы и за ломберными столиками шла игра на очень высокие ставки. В монастырях, где останавливались знатные богомольцы, в их честь также затевались увеселения: ставились балеты и комедии, разыгрывались потешные битвы, устраивались грандиозные рыбалки. Все эти многочасовые зрелища наконец наскучили Елизавете, и она приказала актерам оставить сцену. Однако развлечения не прекратились: банкеты, маскарады, пышные и вместе с тем опасные фейерверки.

Летние переезды с места на место позволяли Екатерине лучше познакомиться со страной, которой ее муж будет править. Березовые и сосновые леса, такие густые, что казалось, будто деревья стоят сплошной стеной поля пожелтевшей пшеницы и ржи, простирающиеся до самого горизонта, буйное разноцветье, подсолнухи; прохладные озера с ивами вокруг и явором; болота, заросшие камышом, в котором можно было скрыться с головой, — все это она вбирала в себя. Ее острый глаз подмечал и маленькие заброшенные церквушки, мельничные пруды, деревеньки с почерневшими, скособоченными хатенками, жавшимися друг к другу, словно они пытались защититься от наступающего запустения. Посещение святого города Киева с его великолепными соборами, церквами, свежевыбеленными монастырями с черепичными крышами и золотыми куполами, сияющими в теплом солнечном свете, произвело на нее незабываемое впечатление.

На фоне российских просторов и неисчислимой свиты императрицы Екатерина сама себе стала казаться чуть ли не карлицей, несмотря на новоприобретенный высокий титул. Она была всего лишь одной из многих тысяч придворных слуг этого огромного императорского двора. То, что она была теперь великой княгиней, не мешало Петру грубо подтрунивать по поводу того, как он будет обращаться с ней после свадьбы, не мешало это и Иоганне навязывать свои непременные советы и терзать своей угрюмой обидчивостью. Иоганна, которая не хотела пускаться вместе со всем двором в путь по России, так как не поехал Иван Бецкий, вымещала свое раздражение на дочери, на Петре. Однажды она даже замахнулась на него, чтобы влепить пощечину. А с фрейлинами Иоганна постоянно ссорилась.

Екатерина пребывала в душевном напряжении: ведь ей пришлось ехать с желчной, вечно надутой Иоганной, при ночлеге делить с ней палатку, да еще мирить ее при стычках с Петром. Императрица, которая до этого держала Екатерину при себе и каждый день посылала ей дорогие подарки, теперь отдалилась от нее, захваченная охотой и вихрем прочих увлечений. Кроме того, Елизавета все равно не смогла бы уберечь Екатерину от враждебности тех, кто был к ней ближе всего. Она могла лишь в противодействие этому согреть ее теплом своего сердца и пылко посочувствовать. Когда долгие летние скитания подошли к концу и ощутимо стало дыхание первых заморозков, Екатерина в бесконечной веренице путешественников более чем когда-либо почувствовала себя юной, уязвимой и одинокой.

В октябре Петр слег в постель с сухим кашлем и болями в боку. Врач скрупулезно обследовал его и запретил какую-либо деятельность. Его недомогания не внушали особых опасений, поскольку он и до этого часто болел, и этот эпизод казался таким же, как и предыдущие. Екатерина, возможно, почувствовала некоторое облегчение. Ей уже изрядно надоели неуклюжие шутки и заигрывание жениха. Она посылала ему записки и жила вполне счастливо без него.

Вместо русской девушки, отосланной по настоянию Иоганны, Екатерина нашла себе новых подруг. Это были Прасковья и Анна Румянцевы, дочери ее главной фрейлины Марии Румянцевой. Ровесницы Екатерины, эти девушки разделяли ее пристрастие к веселым играм и дурачеству. В их обществе она могла забыть о тревогах, осаждавших ее, и погрузиться в удовольствия. Мария Румянцева смотрела на весь этот топот, визги и пляски в апартаментах Екатерины сквозь пальцы, полагая, что большого вреда от этого не будет.

Ну а императрице, которая постоянно твердила Екатерине о том, как она ею довольна и как она ее любит, «чуть ли не больше, чем Петра», не было никакого дела до того, что происходило в покоях великой княгини. Иоганна, несколько месяцев назад вмешавшаяся, чтобы прервать крепнущую дружбу между ее дочерью и молодой горничной, на этот раз осталась в стороне. Ее куда больше волновала любовная интрижка с графом Бецким, которая поднималась к своему зениту. К тому же ее комнаты в Зимнем дворце были расположены далеко от покоев Екатерины.