И снова Красную площадь запрудила толпа. Прочитан был приговор. А потом над головами преступников, теперь уже мало чем отличавшихся от простых мужиков, сломали их офицерские шпаги. Екатерина получила подробный отчет о состоявшейся в Москве гражданской казни, на которой не смогла присутствовать лично. Она была прикована к постели. Лежала бледная и опечаленная. Вокруг нее суетились повитухи, а в соседней комнате дожидались своей очереди лейб-медики. У императрицы случился выкидыш.

Первая московская зима Екатерины пронеслась в веренице балов, приемов, чинных, торжественных собраний. Она рано вставала, а по вечерам работала допоздна, прерывая свои занятия лишь для того, чтобы председательствовать на приемах для узкого круга, быть почетной гостьей на свадьбах, присутствовать на многочасовых молебнах.

Толстый снежный покров скрывал убогость Москвы, придавал ей своей белизной какую-то особую прелесть. Морозными днями народ катался на санях по скованной льдом Москве-реке. Резвые тройки как на крыльях летели, обгоняя друг дружку, а колокольцы под дугой заливались веселым звоном. На заснеженных берегах играли оркестры, а зеваки собирались поглазеть на тех, кто скользил мимо них на коньках, или же бились об заклад, какая тройка самая резвая. Екатерина тоже делала ставки, и придворные решили, что императрица пребывает в веселом расположении духа.

Она же намеренно внушала всем, что уверена в себе, ничего и никого не боится. Это было совсем не так. Екатерина хотела убедить придворных, что она вовсе не похожа на покойную императрицу Елизавету, которая страдала мнительностью и подозрительностью, опасалась ночевать в одной и той же спальне и превратила свою жизнь в сплошной кошмар из-за тайных переездов и прочих уловок.

Екатерина, в противоположность своей предшественнице, заказала открытую карету и разъезжала в ней по ночам в сопровождении малочисленной охраны. Направляясь в Сенат, она брала с собой лишь двух лакеев. Все это не вызывало мыслей о беспомощной запуганной женщине. Своим видом Екатерина подчеркивала уверенность и независимость.

Разумеется, она прекрасно понимала, чем рискует. Ведь примерно раз в месяц раскрывался очередной заговор, а иногда и каждую неделю.

Агенты восстановленной секретной службы доносили императрице о тайных сговорах, крамольных речах, обо всем, что подрывало крепость власти. Две ее горничные были арестованы за то, что распускали об императрице сплетни. Например, говорили, что она не столько баба, сколько мужик. Обеих девок убрали с глаз долой. Офицеры гвардейских полков постоянно угрожали мятежом. Может быть, только на словах? Но за это они попали в Сибирь. Среди придворных были такие, которых возмущало благорасположение Екатерины к Григорию Орлову. Она не только пожаловала ему графский титул, но и сделала его своим камергером, главою опочивальни и генерал-адъютантом, дала ему и иные выгодные должности, щедро осыпав деньгами и другими дорогими подарками. Эти недовольные задумали убрать его или даже убить, но их выследили, пытали и отправили в ссылку.

К сожалению, и бурная деятельность секретной службы не смогла рассеять у государыни чувство страха и неуверенности. Британский посланник лорд Бекингем докладывал в феврале 1763 года в Лондон, что в правительстве Екатерины царит «великая неразбериха». «Куда подевалось то ощущение всеобщего удовлетворения и довольства, что было еще два месяца назад? — писал он. — И многие люди берут на себя смелость заявить о своем неодобрении предпринимаемых двором действий».

Екатерина упорно сохраняла внешнее спокойствие, делая вид, что ее не волнует происходящее. Она, как обычно, делила свое время между работой и удовольствиями. «Жизнь императрицы, — докладывал лорд Бекингем, — это пестрая смесь довольно фривольных развлечений и удивительной преданности делу; правда, эта преданность еще не принесла каких-либо весомых плодов, главным образом из-за тех препон, что кое-кто нарочно возводит на пути Екатерины, а также из-за слишком большого разнообразия ее прожектов». «Ее планы поражают своей бесчисленностью и размахом, — отмечает Бекингем. — Но совершенно несоразмерны с теми средствами, которыми она располагает».

Изо дня в день Екатерина совещалась с шестью своими секретарями. Она вела беседы с Паниным и постаревшим Бестужевым, которого вернула из ссылки. К советам последнего государыня прислушивалась особенно внимательно. Она читала бумаги, вникала в их содержание, пыталась осмыслить широкий круг государственных дел и нужд. Но после всех этих многочасовых трудов признавалась себе, что почти все ее усилия затрачены впустую. Косность, враждебность, глупая спесь тех, которым следовало быть верными сподвижниками, сводили на нет все замыслы.

Управление страной было куда более сложным делом, чем ей казалось. В глубине души Екатерина испытывала разочарование.

В начале 1763 года Екатерина приоткрыла душу французскому посланнику Бретейлю. Она призналась ему, что «не совсем счастлива и что ей приходится править людьми, которым невозможно угодить». Императрица полагала, что ее подданным, по всей видимости, потребуется несколько лет, чтобы привыкнуть к ней, и это, как сказала она Бретейлю, ее сильно печалит.

Посланника поразила не столько откровенность Екатерины, сколько ее самонадеянность. «Она высокого мнения о себе и своем могуществе», — писал Бретейль. В разговоре с ним государыня то и дело твердила о своей «великой и могущественной империи». Эта фраза была для нее своего рода талисманом.

По мнению француза, все придворные правдами и неправдами стремились к богатству, чинам и постам. «Интриги, мышиная возня доводили ее до отчаяния». Двор все заметнее распадался на партии и, как считает посланник, Екатерина, оказавшись в середине этой тайной войны, начинала утрачивать свою былую непоколебимость, ее начинали одолевать сомнения, а подчас власть «выскальзывала у нее из рук». «Императрица — писал Бретейль, — не уверена в себе и нерешительна, что было прежде несвойственно ее характеру… И все, ощущая эту слабость, стремятся ею воспользоваться».

Многие полагали, что былую уверенность в себе ей помог бы вернуть супруг. Особенно на замужестве настаивал Бестужев и, заручившись ее согласием, предпринял разведку.

Для него не было секретом, что брак государыни неотделим от политики. Еще было отлично известно, что братья Орловы и те, кто их поддерживал, ждали от Екатерины вполне закономерного шага: она выйдет замуж за любимого человека, чья личная притягательность, несокрушимая энергия обеспечили успех государственного переворота. Имея такого мужа, как Григорий Орлов, Екатерина могла родить еще детей, то есть престолонаследников. Кроме того, у нее уже был сын от Орлова. Если худосочный Павел умрет, ему, как наследнику, найдется замена.

Императрица и ее сильный, заботливый муж не оставили бы трон пустовать без наследника. С тех самых пор, когда был раскрыт заговор гвардейцев (октябрь 1762 года), Григорий Орлов стал уговаривать Екатерину выйти за него замуж. Какими были эти уговоры — одному богу известно. Добавим только, что у Орлова, помимо его мужской мощи и всего прочего, был один убедительный довод: покойная императрица Елизавета в свое время взяла в мужья простолюдина Алексея Разумовского. Почему бы Екатерине не поступить точно так же?

Панин и его сторонники придерживались противоположной точки зрения. Они считали, что Екатерине положено выйти замуж только за принца королевской, крови, например, за брата свергнутого императора Ивана VI или кого-нибудь другого из рода Романовых. А если она выйдет замуж за человека низкого происхождения — такого как Орлов, — то крайне ослабит свои позиции. А их как раз надо укрепить. Не надо забывать скандальную историю, связанную со смертью Петра, историю, в которой замешаны братья Орловы. Как это будет выглядеть со стороны, рассуждал Панин, если императрица выйдет замуж за человека, который в глазах многих был ее сообщником в убийстве мужа?