— Бестужев говорит, что было еще и много других писем, — грозно произнесла Елизавета.

— Если Бестужев говорит это, значит, он лжет.

— Ну что ж, раз он возводит на вас напраслину, я прикажу пытать его.

Екатерина поняла, что государыня берет ее на испуг, и постаралась придать своему лицу бесстрастное выражение. Полтора часа на нее обрушивался град обвинений, и Екатерина парировала их. У Елизаветы не было никаких видимых признаков усталости, несмотря на позднее время. Она упорно твердила одно и то же. Несколько раз она выходила из комнаты, возвращалась, обращаясь то к Екатерине, то к Петру, но еще чаще совещалась с Александром Шуваловым. Петр и Шувалов постоянно вели разговоры между собой, но до Екатерины долетали лишь обрывки.

Петр, которым овладела злоба, терял над собой власть. Своими гневными тирадами он пытался настроить императрицу против Екатерины. И все же она видела, что на государыню куда большее впечатление произвели ее ответы, доводы, нежели всплески ненависти Петра. «Она слушала, — позднее писала Екатерина в своих мемуарах, подробно вспоминая эту сцену, — с особым вниманием и невольным одобрением по отношению к моим четким, ровным ответам». Елизавета прекрасно понимала, что Петр желал избавиться от своей жены и заменить ее на троне любовницей, но она не собиралась потакать этой его прихоти. Однако многое оставалось невыясненным.

Наконец приблизительно в три часа утра императрица тихо сказала Екатерине:

— Мне нужно многое сказать вам, но теперь не могу, потому что не хочу, чтобы вы еще больше расходились.

Екатерина приняла это близко к сердцу и прошептала в ответ, что больше всего хотела бы «открыть свое сердце и душу» Елизавете.

Этот поединок Екатерина выиграла. Она увидела, что в глазах императрицы заблестели слезы сочувствия. Не удостоив Екатерину даже взглядом, Петр вышел и отправился в свои покои. Екатерина вернулась к себе. Ее ум был взбудоражен случившимся, и мысли кипели. Она уже была в спальне, и фрейлины готовили ее ко сну, когда в дверь вдруг постучали. Это был Александр Шувалов, который после беседы еще совещался с Елизаветой.

— Императрица выражает вам свое почтение, — сказал он хмуро, — и просит вас не огорчаться. Она побеседует с вами наедине.

Почувствовав огромное облегчение, Екатерина низко поклонилась графу Шувалову и попросила его засвидетельствовать ее почтение государыне. Через несколько дней от своих шпионов Екатерина узнала, что Елизавета часто всем при дворе говорила: «Она очень умна, моя племянница. Она любит правду и справедливость. Но мой племянник идиот».

Война против Пруссии шла уже третий год, и русские воины, о которых говорили, что они плохо снаряжены и обучены, показали себя достойными противниками опытных солдат императора Фридриха II.

Столицу снедал военный зуд. Дороги были забиты войсками, солдаты вываливались из трактиров и разгуливали с пьяными песнями, часто устраивая драки, а в это время при дворе все разговоры были посвящены армии и превратностям военной кампании.

Несмотря на то, что частые приступы болезни мешали императрице серьезно заняться военными делами, она следила за ходом боевых действий с неослабевающим интересом. Никакие расходы, никакие жертвы не должны приниматься в расчет, когда речь идет о нуждах российских воинов, заявила Елизавета. Чтобы добыть денег на войну, она, если потребуется, продаст все свои платья и драгоценности. (У нее были несметные запасы и того и другого. Со времени пожара, уничтожившего дворец, ее гардероб не только восстановился, но и превзошел прежний.) Когда русские войска выигрывали сражение, Елизавета приказывала в честь победы чеканить медали и награждала доблестных офицеров, которые горделиво расхаживали, выпятив колесом грудь, поблескивая золотом и серебром орденов, рассказывая о своих подвигах. При этом они старались по возможности не встречать великого князя с его голштинскими гвардейцами и перстнем с портретом прусского правителя.

После каждого сражения придворные собирались подводить итоги: кто из офицеров выказал чудеса храбрости, кто получил повышение в чине, кто был ранен или погиб в бою. Потери иногда бывали очень большими. Скажем, в страшной битве при Цорндорфе, где кровь текла рекой, полегли десятки тысяч солдат с той и другой стороны. Когда известие об этом достигло Петербурга, там воцарилось глубокое уныние. Долго придворные скорбели по погибшим и умирающим. Почти каждый из них потерял либо родственника, либо друга. Императрица утверждала, что русские выиграли сражение, но в это верилось с трудом.

Среди мрачных событий был один яркий эпизод. Из уст в уста переходила необыкновенная история о неком Григории Орлове, артиллерийском офицере, служившем в привилегированном Измайловском полку.

Гигантского роста, с широченными плечами, длинными мускулистыми ногами и торсом, словно вырубленным из камня, он считался самым сильным среди измайловцев. При Цорндорфе Орлов проявил не только отвагу, но и бесподобную выносливость. Вокруг него падали убитые и раненые, но он бросился в самую гущу схватки, под смертоносную прусскую картечь. Заметив, что он упал, боевые товарищи стали кричать ему, чтобы он спасался. К их изумлению, он встал и вместо того, чтобы выбираться в безопасное место, вернулся в строй. Три раза Орлов был ранен, превозмогая боль, он бросал вызов смерти.

О подвигах Орлова ходили легенды. Он был темой разговоров везде, где собирались солдаты и офицеры — в столичных трактирах, в гвардейских казармах и даже в гостиных царского дворца. Его деяния не ограничивались, как говорили, военным поприщем. Он шел на риск, делая огромные ставки в игре, был заядлым охотником и выходил победителем из кровавых трактирных потасовок. Женщины валялись у него в ногах, завороженные его красотой и силой. Говорили, что он был неутомим в постели.

Среди тех, кто не устоял перед знаменитым гвардейцем, была Елена Куракина, красивая любовница полковника Петра Шувалова, служившего в том же полку, где и Орлов. С неслыханной дерзостью Орлов похитил Елену, рискуя навлечь на себя гнев одного из всемогущих братьев Шуваловых. Однако, как всегда, Орлов выиграл поединок у смерти, бросая ей отчаянный вызов. Шувалов умер, так и не успев отомстить Орлову, который теперь беспрепятственно наслаждался любовью с ослепительной красавицей и еще больше упрочил свою репутацию бесстрашного человека.

Григорий Орлов появился в Петербурге весной 1759 года в эскорте видного прусского пленника, графа Шверина, бывшего адъютанта императора Фридриха. Графа поселили в одном из лучших домов, принимали во дворце, где он проводил время с великим князем. Там Екатерина увидела Орлова, о сказочном героизме которого уже была наслышана, как и все в столице.

То, что она увидела, превзошло все ожидания. Этот великолепный богатырь был не только самым храбрым, но и самым привлекательным. Он возвышался, как башня, над остальными офицерами-сослуживцами и легко мог побороть любого из них. Орлов был ожившим античным героем. Екатерина подумала, что ни один древний римлянин не мог бы сравниться с этим отважным гвардейцем в мужестве и неукротимости воинственного духа — не говоря уже о его мужской силе, ставшей притчей во языцех. Орлов очаровал великую княгиню и занял особое место в ее мыслях.

Екатерина зашла в тупик. Ее бывшие политические союзники, в том числе экс-канцлер Бестужев, попали в немилость и были сосланы. Она и сама едва избежала ареста и оставалась при дворе благодаря императрице. Ее любовника Понятовского услали прочь, и она понимала, что надеяться на его возвращение бесполезно. Ей очень не хватало людей, на которых можно было бы опереться, но искать их сейчас было опрометчиво. Это могло привести к роковым последствиям. Тридцатилетняя Екатерина уже не считала себя молодой, хотя и сохранила свою привлекательность. Когда Григорий Орлов прибыл в Петербург, она, по понятиям того времени, уже миновала расцвет своей красоты.

Жан Луи Фавьер, французский осведомитель, которому в то время часто доводилось видеть Екатерину, записал свои впечатления о ней — впечатления, основанные на близких наблюдениях и проницательном суждении. Фавьер не был приверженцем Екатерины, наоборот, он был противником молодого двора и ни в коем случае не желал добавлять лести и присоединяться к поклонникам великой княгини, осыпавшим ее похвалами без меры.