Екатерина, не мешкая, постаралась увековечить свою грандиозную победу. В Петергофском дворце одна из комнат получила название Чесменской, в изобилии заказывались медали, картины и другие памятные предметы в честь выдающегося события.

«Какая отвратительная штука война!» — с притворным ужасом писала Екатерина Вольтеру. «Граф Орлов рассказывает мне, что на другой день после сожжения флота он с содроганием в сердце увидел, что воды Чесменской бухты, довольно незначительной по величине, окрашены кровью в красный цвет, так много турок погибло там».

Но стенания Екатерины были не более чем тонко завуалированным бахвальством. Государыня упивалась своей победой не только потому, что та принесла России славу, а ей всесветное уважение, но и потому, что опровергала тех, кто считал ее слабой женщиной и предрекал крах ее царствования через девять дней. Хотя в тесном кругу победу России она приписывала не только военному искусству, но и удаче, прилюдно Екатерина торжествовала.

Она, Екатерина, незамужняя императрица, единолично правя своей любимой Россией, сделала то, что не мог сделать даже великий Петр. Подобно другой незамужней правительнице, властной Елизавете Английской, которая занимала трон двумя столетиями раньше, она одержала изумительную морскую победу и стала героиней. Как Елизавета разгромила ужасную Испанскую Армаду, так и Екатерина сокрушила флот ненавистной Турции.

Хотя она и писала Вольтеру, что искренне желает мира (она и на самом деле хотела избавиться от военных расходов, тяжким бременем лежавших на ее казне), в действительности она ощущала в себе небывалый внутренний подъем — благодаря расточаемым ей подобострастным похвалам, благодаря чувству власти, которое принесла ей война. В 1770 году ей исполнился сорок один год, и, как она откровенно призналась своему ментору, это не добавило ей «ни ума, ни красоты». Ее длительная связь с Орловым все ещё давала ей приятное ощущение близости (наряду с муками, вызываемыми случайными любовными историями), но страсти в той любви почти не было. Ее сын Павел не радовал ее. С ним были связаны только обязательства, которые мели неприятную окраску и несколько тревожили. Но слава, неизведанное ранее чувство триумфа заставляли учащенно биться сердце, наполняли ее душу материнской любовью к ее приемному царству и его народу.

Пока Россия торжествовала, Екатерина чувствовала себя счастливой. Она была уверена, что за этим триумфом последуют и другие.

«Знаешь, спящую кошку разбудили!» — писала она Ивану Чернышеву, своему посланнику в Лондоне. Россия, так долго бывшая в состоянии забвения, теперь пробуждалась, наливалась силой. «Народ будет говорить о нас! — обещала она Чернышеву. — Ты не поверишь, сколько шуму мы еще наделаем!»

Великий князь Павел взрослел. Из мальчика получился маленький мужчина, низкорослый, с тщедушным, но хорошо сложенным телом, — телом танцовщика или актера на роли подростков. В 1773 году ему исполнилось девятнадцать, но он выглядел моложе своих лет. Его круглое лицо было малоподвижным, в нем не хватало глубины, открытости и любознательности, которыми так привлекало к себе лицо матери. В его голубых глазах светился ум, но они глядели недоверчиво. Резкие нервные движения выдавали гнездившуюся в нем тревогу.

Со стороны казалось, что у Павла страх перед матерью, которая была к нему холодна, а с годами почувствовала в нем опасность для себя. А он, удрученный своей хилостью и нездоровьем, страшился пасть жертвой дворцовых интриг. Страх этот заставлял его лгать, ловчить и по мелочам обманывать тех, кто был рядом.

В нем не было особых талантов — ни в музыке, ни в рисовании, ни в других видах изящных искусств. Ему нечем было тешить свое честолюбие. Учение давалось ему нелегко, хоть он и был сообразительным. Занимался с ним апатичный Никита Панин, который не придерживался четкой системы. Уроки часто прерывались шумным Григорием Орловым, который не доверял наукам и просто хотел телесно закалить Павла, беря его с собой на охоту. Сын государыни был проворен, но слабосилен.

Словом, он был всего лишь сыном своей замечательной матери. Теперь, когда ему исполнилось девятнадцать, о своем отце он знал все самое худшее, то, что было известно дворцовому окружению Екатерины: его отец Сергей Салтыков, а не Петр III; он узнал, что матери незаконность его рождения служит постоянным напоминанием о тех обстоятельствах, которые привели к этому; что мнимый отец Петр хотел умертвить его, как и Екатерину; и что его родительница имела какое-то отношение к смерти Петра.

Безотцовщина (Салтыков жил в Дрездене, Екатерина удерживала его за границей на незначительных дипломатических постах) заставила Павла обратиться к Панину, который был его учителем, пекся о нем и даже ночевал в его спальне. Этот человек был для Павла наставником в жизни. В детском возрасте Павел любил Орлова, но когда он узнал, какую роль сыграли братья Орловы в устроенном матерью перевороте и смерти последнего императора, его любовь к веселому, по-медвежьи большому товарищу ребячьих игр сменилась недоверием.

Подрастая, Павел стал понимать важность собственной персоны как великого князя, наследника романовского трона. Но он так боялся своей матери, что едва ли мог решиться на какие-либо самостоятельные действия. Он слепо подражал манерам юных аристократов, «с восторгом говоря о французах и Франции», как заметил один из современников. Все его вещи были выписаны из Парижа. Он прохаживался перед матерью, одетый в баснословно дорогие одежды. Его сюртуки и штаны сверкали, усыпанные драгоценными камнями, украшенные серебряным и золотым шитьем. На его груди и запястьях пенились тончайшие кружева. Застежки на туфлях играли бриллиантами, а пуговицами служили рубины в оправе.

Екатерина часто беседовала с сыном о том, что мишуре и блеску предпочитает «английскую простоту». Она притворялась, что ее не волнует его вид, но, оставаясь наедине, скрежетала зубами. Он догадывался об этом. Мать и сын раздражали друг друга и, хотя Екатерина заботилась о здоровье Павла, сделала ему прививку от оспы и старалась держать сына подальше от тех мест, где легко было подцепить болезнь, она делала это скорее ради собственной политической безопасности, а не для его благополучия. Павел унаследовал от матери охоту к словесной перепалке. Но ее остроумия ему недоставало. Став старше, он иногда преодолевал свой страх и высмеивал ее так, что это не проходило бесследно.

В то лето, когда Павлу исполнилось шестнадцать, он заболел. Более месяца жизнь его висела на волоске. Время то было трудное для России. Еще шла в Крыму война с Турцией. Неурожай вызвал повышение цен. В Польше было беспокойно, нависла угроза распространения чумы в армии и южных губерниях.

Екатерина боялась, что ее официальный наследник умрет: ведь состояние Павла было тяжелым. Поползли слухи, что государыня намеревается объявить наследником другого сына. Этому мальчику, сыну Екатерины от Григория Орлова, шел девятый год. Он был здоровее, красивее, чем несчастный Павел. Звали его Алексей Григорьевич Бобринский. Мальчика держали подальше от двора, но о его существовании никогда не забывали. Если бы Екатерина провозгласила своим наследником юного Бобринского, власть Григория Орлова достигла бы неимоверных высот. Может быть, ему удалось бы убедить Екатерину выйти за него замуж.

После продолжительной болезни Павел все-таки выздоровел и встал с постели. А в душу Екатерины закралось беспокойство. Павла народ любил. Он был последним из живых наследников по линии Петра Великого. Его право на трон было неоспоримо, а сама Екатерина такого права не имела вовсе. У власти она держалась только благодаря своим способностям. Когда Павел с Паниным приехали в Москву, то на улицы вышли тысячи жителей и приветствовали их. Многие москвичи, с презрением относившиеся к Екатерине, кричали, что ее сын является их «единственным истинным государем», и клялись, что готовы стоять за него до смертного часа.

В сентябре 1772 года Павел стал совершеннолетним и из детства шагнул во взрослую жизнь. Но Екатерина, не желая изменить его положение, отказалась официально признать совершеннолетие сына. Павел был бельмом в ее глазу. Он уже научился высказывать собственное мнение. Он критиковал Екатерину за турецкую войну, за распрю с Польшей, дорого стоившей России. Вокруг него начали собираться единомышленники, хотя среди них пока еще не было влиятельных людей. Но это само по себе вызывало раздражение. Появились всякого сорта смутьяны, поддерживавшие Павла.