О стиле политического мышления Кирова в этот период даёт также представление его выступление на объединённом заседании Политбюро и Президиума ЦКК 27 ноября 1932 г., на котором рассматривался вопрос о «контрреволюционной группе» Смирнова — Эйсмонта. Речь Кирова выделялась напористостью и грубостью. Обвинив Томского (Томского вместе с Рыковым Сталин старался объявить сторонниками новой «контрреволюционной организации») в нежелании защищать «генеральную линию», Киров восклицал: «Твоё положение совершенно особое в этом отношении. Если каждый член партии должен сейчас любого оппозиционера бить в морду, то ты должен это делать в два раза сильнее и в два раза крепче, если ты действительно порвал со своим прошлым»[178].

В конце 1932 — начале 1933 г. ленинградское руководство столь же успешно, как и руководители других регионов, занималось чисткой города от «чуждых элементов» в связи с введением паспортов. О том, что творилось в это время в Ленинграде, свидетельствуют жалобы жителей города в Москву, сохранившиеся в архиве секретариата председателя СНК Молотова. 57-летний инженер И.Д. Смирницкий, например, получивший приказ о выселении из Ленинграда, пытался найти правду у городских властей: «…Я сделал попытку добиться толку в райсовете, но там я оказался в очереди свыше шестисот человек и ушёл без всяких результатов». Обратившись после этого в Совнарком СССР, Смирницкий писал: «Самое страшное в том, что проделано со мной и моей семьёй и, по-видимому, со многими другими такими же лицами…, это то, что разрешение столь важных вопросов, как вопрос об оставлении или высылке, о дальнейшей работе, о куске хлеба для людей преклонного возраста и больных, вроде меня, — это буквально вопросы жизни и смерти — производится келейно, безответственно, без опроса заинтересованных и т.д… В заключение позволяю себе обратить Ваше внимание на то, что ввиду краткости срока, даваемого для ликвидации дел (10 дней) мне уже пришлось приступить к распродаже имущества, так как, с одной стороны, куда его везти, а с другой, нужны большие деньги, чтобы сняться с места»[179].

Конечно, приведённые факты не могут рассматриваться как окончательные аргументы, отрицающие существование особой, «умеренной» программы действий Кирова. Несомненно, полезным было бы изучение открывшихся партийных архивов Ленинграда за 30-е годы и выяснение на их основе вопроса о реальной политике Кирова во вверенной ему области. Однако значительный комплекс документов, уже доступных историкам, подтверждает скептическую точку зрения по поводу «оппозиционности» Кирова. В общем, этому вряд ли стоит удивляться, учитывая политическую биографию Кирова и обстоятельства его работы со Сталиным, о чём подробнее будет сказано в следующем разделе.

Одно из возражений возможных противников проверки мемуарных свидетельств о столкновениях в Политбюро при помощи архивов может состоять в том, что, по понятным причинам, документы такого рода были уничтожены. Однако, на самом деле, архивы буквально переполнены свидетельствами о всякого рода конфликтах в Политбюро в 30-е годы. Далее на примере некоторых из таких конфликтов мы попытаемся проследить их истоки, суть и роль в формировании механизмов высшей политической власти в СССР.

Историки, изучавшие деятельность одного из ведущих членов сталинского Политбюро, Орджоникидзе, отмечали её ярко выраженный ведомственный характер[180]. Переведённый на очередной пост, он существенно менял свои позиции, подчиняясь новым ведомственным интересам. Если в качестве председателя ЦКК Орджоникидзе отстаивал политику сверхвысоких темпов индустриализации и борьбу с «вредителями» в промышленности, то, став руководителем ВСНХ, выступал за более сбалансированные и умеренные темпы развития индустрии и активно отстаивал права специалистов и единоначалие руководителей предприятий. Аналогичные «ведомственные» позиции занимали и другие члены Политбюро. Молотов — по отношению к Совнаркому, Куйбышев — Госплану, Микоян — Наркомату снабжения, Ворошилов — военному ведомству, Андреев — Наркомату путей сообщения, Косиор и Киров — по отношению к Украине и Ленинградской области. В архивах отложилось множество документов, отражающих межведомственные столкновения, в которых активно участвовали возглавлявшие ведомства члены Политбюро. Ожесточённые и длительные споры шли по поводу распределения кадров, оборудования, капитальных вложений. Особой остроты такие конфликты достигали в период составления и утверждения квартальных, годовых, пятилетних планов. В первой половине 30-х годов каждый член Политбюро считал неприкосновенным своё собственное право карать или миловать своих подчинённых и крайне болезненно реагировал на попытки вторжения в его ведомство всякого рода посторонних контролёров и инспекторов. Члены Политбюро с трудом, как личное оскорбление воспринимали критику в адрес своего ведомства и почти всегда отвечали на неё контратаками и демаршами.

Лозунг, под которым проходили такие контратаки, можно обнаружить, например, в решении Политбюро от 5 апреля 1931 г. по поводу газеты «Экономическая жизнь». Газета позволила себе критику в адрес двух ведомств, возглавлявшихся членами Политбюро — Наркомата снабжения и Госплана. По требованию Микояна и Куйбышева Политбюро приняло решение: «Объявить выговор редакции «Экономической жизни» за то, что правильную и нужную критику работы наркоматов она превратила в клевету на советские органы в статьях о Наркомснабе и Госплане, помещённых в номере газеты от 24 марта с.г.» (Словно в наказание Политбюро решило, кроме того, сократить формат газеты[181]). Эта формула — превращение критики в клевету на советскую власть — успешно использовалась руководителями советских ведомств как в 30-е годы, так и в последующие десятилетия.

Очередной конфликт Госплана с прессой, на этот раз с «Правдой», вспыхнул в июле 1931 г. 8 июля «Правда» напечатала заметку, обличавшую начальника промышленного сектора Госплана Левина, который на заседании комиссии по чистке Госплана якобы заявил: «План 1931 года был составлен на переломе от старого Госплана к новому. В этом я участия не принимал и за эту «акулькину грамоту» не отвечаю». Левин был охарактеризован в заметке как «околопартийный обыватель». «Нужно сказать, что среди отдельных работников Госплана имеются разговоры о невыполнении плана, что Левин далеко не одинок», — писала газета и призывала комиссию по чистке и партийную ячейку Госплана поставить «оппортунистов» на место.

Первоначально руководство Госплана на этот выпад «Правды» не отреагировало. Однако через неделю в «Правде» появилось огромное стихотворение комсомольского поэта А. Безыменского — рифмованный «ответ» мифической ударницы Акулины Фроловой «околопартийному обывателю» Левину. Не стесняясь в выражениях, «героиня» Безыменского обличала Левина, его «худые мозги» и оппортунизм, и обещала перевыполнить все планы. Вероятно, председателю Госплана Куйбышеву стало известно, что «Правда» готовит также другие материалы по поводу его ведомства. И Куйбышев немедленно ринулся в бой.

15 июля, в день публикации стихотворения Безыменского, Куйбышев сделал заявление на заседании Политбюро. Претензии Куйбышева было поручено рассмотреть комиссии в составе самого Куйбышева, Сталина и Кагановича. С редкой оперативностью уже на следующий день было утверждено постановление Политбюро, в котором предписывалось прекратить публикацию материалов по поводу скандала в Госплане. Руководству «Правды» от имени Политбюро было сделано внушение: «Независимо от ошибок, допущенных т. Левиным и своевременно вскрытых «Правдой», признать, что «Правда» поступила неправильно, напечатав заметку о т. Левине (где т. Левин неправильно квалифицируется как «околопартийный обыватель») и стихотворение т. Безыменского без ведома секретарей ЦК».