— Где стреляют?

— Как проскочил?

Его трясли за плечи, дёргали за руки.

Эркин выдохнул:

— Оцепили город.

— Что-о? — Андрей ухватил его за куртку на груди, тряхнул. — Ты понимаешь, что несёшь?

Эркин, тяжело дыша, кивнул. И только сейчас сообразил, что же он увидел в своей беготне.

— Кварталы перекрыты. Как куда в сторону, так стреляют. А сюда… пропустили.

— Облава, значит… — Андрей отпустил и быстро оглядел Эркина с головы до ног. — Ты как, целый?

— Целый, — Эркин наконец справился с дыханием.

— Заплатил тебе, ну, беляк тот, за работу? — спросил Арч.

— Целым ушёл, чего ж ещё? — хмыкнул Андрей. — Так, что ли?

— Так, — кивнул Эркин, понимая, что распространяться об их беседе не стоит. — А вы как?

— С рынка не выпускают, если только с беляком и под мешком.

— Хреново.

И вдруг… крики, ругань, выстрелы.

Свора ворвалась на рынок, размахивая палками и… плетьми?! Да, да что же это?!

— На торг, скоты, на торг. На сортировку, черномазые!

Хохот, чей-то крик боли.

Они невольно отступали, теснились друг к другу. Подбегали бродившие по рынку в поисках работы.

Хохочущие орущие рожи, свист рассекаемого палками и плетьми воздуха. Эркин сразу вспомнил весну, клетку… Женя, Алиса… И неожиданно спокойный голос. Его самого, или Андрея, или ещё кого… Но кто-то громко и уверенно сказал:

— Не дамся. Бей свору!

И глухой низкий рёв десятков голосов, перекрывший хохот и крики юнцов в форме.

Эркин выхватил нож. Рядом блеснул нож Андрея. Ещё ножи… полетели камни. Бросившие товар, разбегающиеся и прячущиеся под прилавки торговцы. Мешанина остервенелых людей, падающие под ноги дерущихся раненые и убитые. И звонкий, прорезавший рёв и гул, крик:

— На прорыв! — и свист, и как на перегоне: — Пошёл, пошёл, пошё-ёл!

Глухой далёкий рёв бился в окна и стены их дома. Норма Джонс задёрнула портьеры на окнах и пожалела, что сразу после капитуляции сняла светомаскировочные шторы: тонкая истёртая временем ткань плохо защищала от кровавых отблесков. Неужели пожаров?

— Мама.

— Да, Джинни, я здесь.

— Что это, мама?

Норма заставила себя улыбнуться и в комнату дочери вошла с улыбкой.

— Ничего особого, Джинни, нас это не касается.

Джинни сидела в кресле с вышивкой в руках.

— Я же слышу, мама. Это опять? То же, что и зимой, да?

— Успокойся, Джинни. Может, тебе лучше прилечь?

— Нет, спасибо, мама, — Джинни улыбнулась матери. — Я посижу.

Норма ободряюще улыбнулась ей и вышла. Джинни не может забыть зиму. И тех… нелюдей, что так страшно надругались над ней. Её Джинни, умная, ласковая, весёлая девочка. Во что они превратили её. И вот опять… Это не петарды и не шутихи, настоящая стрельба. Лишь бы это миновало её дом.

Даша и Маша стояли у окна.

— Ты слышишь?

— Да. Там Андрюша…

— Молчи, — Маша нахмурилась. — С ним ничего не случится.

— Маша… ты… ты любишь его?

— А ты нет?

Даша вздохнула, потупилась.

— Пусть он сам решает.

Маша обняла сестру за плечи и тоже вздохнула.

— Девочки…

Они вздрогнули и обернулись.

— Доктор?

— Что случилось?

Доктор Рудерман в своём неизменном пальто со столь же неизменным докторским чемоданчиком стоял в дверях их комнатки. Они подбежали к нему.

— Что там?

— Вы были в городе?

— Что там такое, доктор?

Они перебивали друг друга, смешивая русские и английские слова.

— Девочки, — доктор Рудерман вошёл, плотно закрыл за собой дверь и заговорил по-русски. — В городе погром, резня. Запритесь и не выходите.

— А вы?

— Вы куда?

— Туда, — он улыбнулся. — Много раненых. Им нужна помощь.

— Мы с вами, — сразу сказала Маша.

— Да, доктор, — кивнула Даша. — Мы вам поможем.

Они стали быстро одеваться, одновременно обсуждая.

— Бинты, йод, вата…

— Надо попросить у Марджи.

— Из аптеки для цветных?

— Ну да.

— Я уже всё взял, — доктор Рудерман внимательно смотрел на них. — Это очень опасно.

— Не опаснее того, что с нами уже было, — тряхнула косичками Маша.

— А повязки? С крестами? — предложила Даша.

— Охранюги по ним и стреляли, — отрезала Маша. — Ты вспомни.

— Я помню, — вздохнула Даша и посмотрела на доктора. — Мы готовы.

Он осмотрел их. Из-под сдвинутых на левое ухо беретиков торчат рыжие косички, дешёвые серовато-зелёные — под цвет глаз подбирали наверное — курточки застёгнуты и туго затянуты поясами, брюки, сапожки… И сумки на длинных ручках через плечо. Сёстры милосердия… Доктор улыбнулся.

— Хорошо. Зайдём ещё раз к Марджи. Думаю, она не откажет.

С первыми же донёсшимися до конторы выстрелами работа прервалась. Все повскакали с мест, и в общей суматохе — все стремились отойти от окон — Женя оказалась в коридоре, сама не понимая, как это получилось. И первая мысль: «Алиса! Немедленно домой!». Она бегом вернулась в их комнату, схватила свою сумочку, плащ, выбежала в коридор. И уже у дверей натолкнулась на Нормана.

— Вы спешите, Джен? Куда?

— Домой. Пустите, Норман.

Он стоял перед ней в форме самообороны, затянутый новенькими поскрипывающими ремнями.

— Возвращайтесь, Джен. Выход закрыт.

— Вы сошли с ума, Норман, — она попыталась высвободить руку, но его пальцы держали её локоть жёсткой, как неживой, хваткой. — У меня дочь одна дома.

— О ней позаботятся. Прошу вас, Джен, — и уже стоящим за ним юнцам в форме. — Никого не выпускать. К телефонам особые посты.

Они щёлкнули каблуками. Норман, по-прежнему держа Женю за локоть, подвёл её к остальным машинисткам. Обвёл их холодным, равнодушным до вежливости взглядом.

— Выход из здания запрещен. Возвращайтесь на свои рабочие места. Вы находитесь под защитой сил самообороны, — и с угрожающей интонацией. — Будьте благоразумны. Неповиновение ставит под сомнение расовую полноценность.

Ахнула испуганно Рози, коридор мгновенно опустел. И уже не Норман, кто-то другой за локоть ввёл Женю в их комнату.

Оказавшись за своим столом, Женя без сил опустилась на стул и закрыла лицо руками.

— Выпейте, Джен, — пробился к ней чей-то голос.

Она через силу опустила руки и подняла глаза.

Миссис Стоун протягивала ей стакан.

— Благодарю вас, — машинально сказала Женя.

Остальные шушукались, искоса поглядывая на них.

— Успокойтесь, Джен, — миссис Стоун говорила тихо и очень спокойно. — Если вы погибнете, вашу дочку это не спасёт. Вы должны выжить.

Женя слабо кивнула.

С рынка они вырвались. И даже кое-кого из раненых вытащили. На боковой улице остановились, разглядывая друг друга.

— А теперь чего? — спросил кто-то.

А что чего? За их спинами, там, на рынке, остались трупы. Белые. Они убивали и убили белых. Теперь им всем не торги, а смерть.

— Я в Цветной, — твёрдо сказал Джейми, вытирая рукавом кровь с лица. — У меня там… семья.

— В Цветной…

— Куда же ещё? — заговорили остальные наперебой.

— Ну да…

— Бабы там, пискуны…

— Сдохнем, так вместе…

— Прорвёмся в Цветной…

— Вместях не пробьёмся…

— Порознь надо…

— Вот по одному нас, как цыплят, и передушат.

— Да я их сам…

— Много бы ты сам, если б мы толпой не ломанули.

Эркин дёрнул Андрея за рукав.

— Уходить надо в Цветной, — ответил тот, не оборачиваясь. — И там уже намертво.

— Андрей, — совсем тихо позвал его Эркин, и Андрей сразу повернулся к нему. — Андрей как… как брата прошу, — у Андрея расширились глаза. Эркин говорил по-русски камерным шёпотом, и за общим гомоном их не слушали. — Мне не пройти, сходи ко мне, за моими. Вот, держи, — он вытащил из кармана ключи. — Этот от калитки, этот от нижней двери, этот от верхней. Забери их и в Цветной. А там…

— А там и русские подоспеют, — кивнул Андрей, быстро обнял Эркина, ткнувшись лбом в его плечо, и тут же отпустил.