Поленницы сиротливо мокли под осенними дождями, нанятый жуликами сторож распахивал складские ворота перед бесчисленными комиссиями и подкупленными «экспертами», а Мечислав Мечиславович и Темная Кобылка загребали шальные миллионы. И делалось это средь бела дня, причем выглядело вполне законным, надлежащим образом оформленным коммерческим предприятием.

«Слаба еще у нас финансовая дисциплина, нет настоящего контроля за расходованием народных средств», — невесело размышлял Петр Адамович, разбираясь в хитросплетениях ловких махинаций.

Аферы, прикрытые вывеской «Заготовитель», казались следователю крупнейшим и опаснейшим воровским делом года.

В Петроградской чека подобные истории расследовались довольно часто, и каждую положено было тщательно довести до конца, с обязательным опубликованием приговора в газетах.

Имелось, правда, у Петра Адамовича и неясное предчувствие, что за всем этим скрывается нечто более серьезное, чем обычная спекуляция.

Еще сильнее сделалось это подсознательное чувство, когда на одном из допросов Граф Клео де Бриссак упомянул вдруг некоего Студента, который пользовался конторой «Заготовитель» на Караванной.

— Для каких целей пользовался?

— Не знаю… Говорили, что свидания назначает… Не по кооперативным, понятно, вопросам…

— А вы сами видели Студента? Каков он из себя?

— Рыжий такой весь… Ходит в морском кителе, зубы спереди золотые…

Могло, конечно, быть и простое совпадение, случаются одинаковые клички, но, скорей всего, это был тот самый Студент, который сумел каким-то образом ускользнуть, когда ликвидировали «Братство белого креста».

Еще сильнее встревожился Петр Адамович, узнав, что Бениславский искал, оказывается, по всему Петрограду возможности переправить свои деньги за границу и что Студент будто бы собирался ему помочь, познакомив с заинтересованными английскими кругами.

Беседа с подпольным миллионером подтвердила опасения Петра Адамовича.

— На каких же условиях собирались вы помещать свои капиталы? — спросил Карусь.

Мечислав Мечиславович долго сопел и собирался с мыслями, прежде чем ответить на этот вопрос. И очень уж нехотя признал, что должен был отдать деньги англичанам под честное слово.

— Это непохоже на вас, Бениславский! Неужто без всяких гарантий, просто под честное слово? Не может быть…

— Видите ли, какая штуковина… Студент обещал познакомить меня с солидными людьми, у него большие связи… Сказал, что возвращать долг будут в устойчивой валюте…

— А когда возвращать? Надо думать, после победы Юденича?

— Нет, этого он не говорил! — испуганно поправился подпольный миллионер. — И вообще, гражданин следователь, я искренне сожалею…

— Сколько же вы дали денег Студенту?

— Полмиллиона рублей…

— В какой валюте?

— Триста тысяч керенками, а остальное франками и фунтами стерлингов…

— Да, плакали ваши денежки, Бениславский, — усмехнулся Карусь.

Дело жуликов и ворюг из «Заготовителя» приобретало, таким образом, совершенно новую окраску. Отложив допрос Мечислава Мечиславовича, Петр Карусь пошел советоваться с Профессором. Чем черт не шутит, быть может, за дровяными этими махинациями разглядишь самого резидента англичан?

Профессор был в те дни занят. Другие, не менее важные заботы беспокоили его с утра до поздней ночи.

Выслушав Петра Адамовича, Профессор согласился, что ниточка к Студенту заслуживает внимания Чека.

Поздно вечером был подписан ордер на арест Владимира Владимировича Дидерикса, но тот, словно кем-то предупрежденный, успел исчезнуть из Петрограда.

В материалах «Английской папки» появился еще один вопрос, на который не было ответа.

Новую загадку, потребовавшую огромного труда и многих бессонных ночей, подкинули Профессору литературные круги Петрограда.

Вернее, не литературные круги, а темные литературные задворки большого города, где шипели и брызгались слюной злобствующие господа вроде небезызвестного Александра Амфитеатрова. Ни один из уважающих себя прозаиков и поэтов, группировавшихся в ту пору вокруг Максима Горького, не имел ни малейшего отношения к загадке, — это было ясно с самого начала. Еще меньше можно было сомневаться в боевых петроградских журналистах, честно выполнявших свой долг на фронте и в тылу. И все же хочешь не хочешь, искать приходилось среди пишущей братии.

СТ-25, как выяснилось, имел некоего сотрудника, регулярно поставлявшего ему клеветнические статьи для английской буржуазной прессы. Не то писателя, не то журналиста, и уж во всяком случае заведомого мерзавца, поскольку статейки эти, смесь полуправды с самыми дикими небылицами, носили безусловно контрреволюционный характер.

Еще было известно, что СТ-25 изредка пользуется квартирой своего литературного сообщника, назначая в ней встречи с нужными людьми. Называлось это «свиданием у тетушки Баси», причем пароль менялся каждый месяц.

Литератор сей, похоже, был связан с английской разведкой с давних времен и достался новому резиденту «Интеллидженс сервис» еще от капитана Кроми. Завербован был, по-видимому, Князем Дмитрием Шаховским, как называл себя разоблаченный чекистами корреспондент «Утра России» Александр фон Экеспарре.

Обращала на себя внимание довольно широкая осведомленность литературного оборотня в городских новостях, во всяческих слухах и сплетнях и, что особенно настораживало, в некоторых подробностях текущей деятельности Петроградской чрезвычайной комиссии.

Способ изготовления статеек был прост. Брался какой-либо фактик из действительно имевших место, причем известных лишь немногим работникам Чека, и к этому фактику, как начинка к пирогу, в изобилии присочинялись самые фантастические и нелепые подробности.

— Случаи, как видишь, давнишние, — сказал Николай Павлович Комаров, когда они вместе рассмотрели все материалы. — Либо прошлогодние, либо шестимесячной давности. Значит, по этому периоду и нужно искать утечку информации…

Совет начальника особого отдела был резонным, хотя и не мог облегчить задачу, внезапно возникшую перед Профессором. А задача эта оказалась чрезвычайно сложной и трудоемкой, требуя длительного поиска. Попробуй-ка найди в Петрограде нужного тебе писаку-анонимщика, если неизвестны ни имя его, ни адрес, ни самые общие приметы! К тому же сей гусь имеет все основания запутывать следы. Оборотни, они тем и опасны, что с дьявольской ловкостью маскируют свою подлинную личину. Считается небось вполне лояльным гражданином, а возможно, и на службишку пристроился, в делопроизводители какие-нибудь, в канцеляристы.

Поразмыслив хорошенько, Профессор отправился в Публичную библиотеку и засел за толстые подшивки «Речи», «Русского слова», «Петроградского курьера» и других буржуазных газет, прикрытых Советской властью. Малоприятное, конечно, занятие, и ощущение все время такое, будто копаешься в нечистотах, но другого выхода у него не было.

Чутье подсказало Профессору заняться в первую очередь годовым комплектом «Речи», центрального органа распущенной кадетской партии.

Впрочем, если уж быть совершенно точным, не только чутье, но и некоторая толика личного пристрастия, неплохо помогающего в работе. Именно на страницах «Речи», успевшей к тому времени переименоваться в «Свободную речь», появилась однажды гнусная заметочка, изображавшая его, Эдуарда Морицевича Отто, профессионального революционера-большевика, в виде некоего бродяги без роду, без племени, чуть ли не разыскиваемого полицией уголовного преступника.

Случилось это ранней весной 1918 года. Вместе с другом своим Виктором Кингисеппом и другими коммунистами боролся он тогда за Советскую власть в родной Эстляндии, готовил вооруженный отпор немецким оккупантам, создавал боевые рабочие дружины. Горячее было время, незабываемое…