— Это для чего же?

— Как для чего? А связной что тебе сказал? Смывайся, дескать, с документами и отсидись до понедельника у генеральши…

— Так нет же документов!

— Будут, дорогой товарищ Афоня! — весело сказал Александр Иванович. — Все будет, дай только срок!

Пансионат мадам Девяткиной был заведением в некотором роде подпольным.

Само собой разумеется, был он как бы вовсе несуществующим лишь для фининспектора, потому что все прочее в этом заведении существовало вполне реально — и просторный дом с застекленной верандой, и прилегающий к нему фруктовый сад, и удобные покои для гостей, обставленные изящной летней мебелью, и уж, конечно, буржуйский благодатный рацион, которым хозяйка чрезвычайно гордилась, полагая, что никто из ее конкурентов не в силах соперничать с ней в приготовлении телячьих отбивных и аппетитных окрошек.

Еще осязаемее была плата, взимаемая мадам Девяткиной с постояльцев. Прикинув в уме, что на месячное свое жалованье оперуполномоченного КРО продержался бы он в этом нэпманском раю всего неделю, Петр Адамович невесело усмехнулся.

Но справедливость требует уточнить, что здесь он был совсем не Петром Адамовичем Карусем и, следовательно, меркантильные соображения не могли его беспокоить. Правда, не был он и взбесившимся от шальных денег дельцом, как прочие гости пансионата.

Своеобразие рабочей легенды, подсказанной ему Мессингом, состояло в некоей половинчатости, и с ним, с этим своеобразием своего нового облика, он должен был считаться, придерживаясь достаточно убедительной линии поведения. Нельзя было, к примеру, отказываться от знакомств, от совместных прогулок в лесу и даже от вечерней партии в преферанс, но и слишком броская настырность в контактах с соседями по пансионату никак не соответствовала характеру. Товарищ Андрей Андреевич Тужиков, он был теперь Тужиковым, видным работником штаба Петроградского военного округа, приехавшим в Лугу на кратковременный отдых, по своим умонастроениям находился где-то на полпути между идеалами убежденного революционера и торгашеской беспринципностью ловкого хапуги.

Кстати, именно Мессинг настоял на пансионате мадам Девяткиной, хотя имелись решения попроще.

— Подходящее местечко, — сказал Мессинг, оценивающе глянув на заношенный его форменный френчик. — Вполне в духе товарища Тужикова, мечтающего жить не хуже нэпманов. Одежонку подбери себе другую, посолиднее, а самое главное — быстрей вживайся в роль…

Таким вот манером заделался он «ушибленным» новой экономической политикой коммунистом Тужиковым, временно отключившись от непосредственных своих обязанностей. В ту пору подобные члены партии встречались нередко. Не понимая железной закономерности перехода партии к нэпу, они рассматривали введение частной торговли как прямую измену делу Октября, причем иные из них, наиболее бесшабашные и горластые, сами того не подозревая, оказывались в поле зрения иностранных разведок.

Причиной же крутой метаморфозы, происшедшей с Петром Адамовичем, была нежданная осечка в Луге, внесшая осложнения в предстоящую операцию с Афоней. Не будь ее — и не понадобился бы весь этот ход конем с пансионатом мадам Девяткиной. Сидел бы он по-прежнему у себя в отделе, зубрил бы французский язык, усердно оттачивая произношение, занимался бы текущими делами, со свойственной ему обстоятельностью изучая своих противников.

А противники эти, так же как и зловещие их намерения, были достаточно опасны для молодой Советской власти. Они требовали неослабного внимания и, главное, квалифицированного отбора фактов. Без такого отбора затруднительно было отделить шелуху поверхностных явлений от более серьезных противоречий белоэмигрантской действительности.

Информация из Парижа, Белграда, Гельсингфорса и других зарубежных центров русской эмиграции, которой располагал Петр Адамович, свидетельствовала не только о всеобщем увлечении гороскопами. Бесчисленные скандалы бывших хозяев России в изгнании — вот что было еще заметнее потока предсказаний.

С завидным усердием уничтожали друг друга, обвиняя в узурпаторстве и самозванстве, великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович, ожесточенно соперничавшие претенденты на российский престол.

Отчаянно грызлись бывшие командиры, опальные царедворцы, отставные министры, беглые сочинители и беглые актеры. Уж на что склонны к профессиональной молчаливости заплечных дел мастера, а и те принялись за выпуск мемуаров, наполненных злобными выпадами по адресу конкурентов в палаческом ремесле. Вешатели и душегубы из контрразведки адмирала Колчака с серьезным видом обвиняли в мягкосердечии и либерализме не менее кровавых своих коллег из секретных служб барона Врангеля.

Перед охочим до бесплатных развлечений европейским обывателем разыгрывался сенсационный эмигрантский стриптиз. С неизъяснимым удовольствием публично копались в грязном белье совсем еще недавно обожаемых особ, охотно и, казалось бы, без всякой надобности демонстрировали тайное тайных, скрываемое обычно от посторонних взоров.

Нетрудно было раскусить природу этого постыдного трагикомического зрелища. Провалилась — и теперь уж бесспорно — козырная ставка на интервенцию, на возрождение прежних порядков с помощью меча и огня. Еще существовал, правда, «Российский общевоинский союз», еще устраивались время от времени торжественные смотры добровольческих полков битой белой гвардии, но и самые оголтелые изгнанники успели сообразить, что прошлого не воротишь и вряд ли увенчаются успехом новые походы на Москву. По крайней мере в ближайшие годы. Громкие скандалы стали, таким образом, как бы отдушиной для бессильной ярости.

Однако осведомленные наблюдатели, а к ним по характеру своих служебных занятий принадлежал Петр Адамович, знали и другое, о чем принято помалкивать при любом накале общественных страстей.

Далеко не все белоэмигранты погрязли в скандалах или записались в оракулы. Были среди них и хладнокровные люди, так называемые «государственные умы», занятые подрывными действиями против своей бывшей родины.

Безудержно кровавый террор, диверсии, наемный шпионаж в пользу иностранных разведок входили в их программу. Именно этими «проблемами» были заняты наиболее непримиримые и воинствующие силы эмигрантского лагеря. И Дядюшка Пуд с его офицерскими кадрами, и вроде бы штатские деятели из небезызвестного «Торгпрома», собравшего под своей крышей всех видных тузов промышленно-финансового капитала бывшей Российской Империи — от некоронованных королей нефтяного Баку братьев Гукасовых и до крупнейшего шахтовладельца Густава Нобеля.

Заслуживал пристального внимания сигнал о таинственных опытах в Сен-Клу, в предместье Парижа.

Началу этих опытов, как удалось точно установить, предшествовала деловая встреча в дорогом парижском ресторане «У Максима» на улице Ройяль. В отдельном кабинете, укрывшись от любопытных взоров, собрались «отчаянные головы» во главе с штаб-ротмистром Павлом Тикстоном, отъявленным авантюристом и прожигателем жизни, присутствовал будто бы и Борис Савинков, хотя и держался в тени, а от имени «Торгпрома», выделившего секретный денежный фонд, председательствовал и расплачивался по счету Густав Нобель.

— Мы люди коммерческие и потому неисправимые прагматики, — заявил участникам встречи Нобель. — Устраивают нас лишь действенные средства борьбы. В первую очередь, конечно, акции возмездия и устрашения против главарей большевизма. Я обязан подчеркнуть, господа, именно против главарей, а не против мелких чиновников кремлевской диктатуры, устранение которых ничего не меняет. Газеты вот пишут, что в Гаагу собирается Чичерин, крупнейший дипломат большевиков. Почему бы вам не открыть счет с этого господина?

Директива хозяев секретного денежного фонда была принята к неуклонному исполнению.