— Слушай, Алик, а ты и взаправду видел машину Гагарина? Наяву, не в кино? — спросила Наташка, едва мы улеглись на песке. Как видно, мое сообщение заинтересовало ее.

— С тобой всякое терпение лопнет! Ну, подумала б сама, зачем мне врать? И что тут такого особенного? Возвращались в Москву, свернули с Минского шоссе в бывший город Гжатск. Это он теперь переименован в Гагарин, как родина первого космонавта Земли. Там, в доме, где он жил и рос, создан музей Гагарина.

— Имени Гагарина, — нерешительно поправила меня Наташка.

— Да не имени, а его музей. Так на черной доске и написано: "Мемориальный музей Гагарина Юрия Алексеевича". Дом одноэтажный, на каменном фундаменте, с шиферной крышей. Маленький дворик, а в нем, в стеклянном гаражике, как в прозрачном саркофаге, стоит его черная "Волга". С оленем на капоте, как у нашей "Мышки", с московским номером. Табличка: "Личная автомашина первого космонавта СССР Ю. А. Гагарина".

— А машина новая, наверное, с иголочки? — хитро прищурилась Наташка, заглядывая мне сбоку в лицо. Она лежала на животе, пересыпая песок сквозь пальцы. Еще сырой купальник плотно обтягивал ее бронзовые плечи.

— А вот и нет! Думаешь, взяли да на новенькую "Волгу" и нацепили табличку? У нее все шины стерты. По протектору видно, что пробежали много километров. И краска кое-где шелушится на кузове.

— Значит, точно, его машина… А в самом музее интересно?

— Экспонатов много, глаза разбегаются. Бушлат его лежит, и ремень со штампом "РУ" на пряжке. Он же Люберецкое ремесленное училище когда-то окончил, под самой Москвой. Скафандр его там же, оранжевого цвета, в котором он летал в космосе. Подарки из разных стран, фотографии…

— А город красивый?

— Теперь красивый. С тех пор как над ним взял шефство Ленинский комсомол. А был ветхий, какой-то запущенный, пока студенческие строительные отряды не преобразили его. Уж если комсомол взялся, тут будь уверена, дело пойдет на лад!

— Да-а… — протянула Наташка. И внезапно огорошила меня неожиданным вопросом. — А ты думаешь вступать в комсомол?

— Обязательно.

Наташка перекатилась на спину и села, обхватив колони руками, пристально посмотрела на меня с необычно серьезным видом.

— Слушай, Алик, а ведь звание комсомольца надо заслужить чем-то. Вот жил Гагарин, прославил всю нашу страну, в историю вошел. А ты, я, что мы совершили в жизни?

— Вон ты о чем… — протянул я. Удивительно, никогда раньше я не слыхал от Наташки подобных слов. — А что мы такого можем с тобой совершить? Сейчас от нас одно требуется — чтобы хорошо учились. Я так и учусь, нормально, на четверки-пятерки. Еще и в школьную стенгазету заметки пишу.

— Тоже мне — подвиг! — пренебрежительно фыркнула Наташка. Критический дух окончательно обуял ее. — Помнишь, ты рассказывал мне об одном французском враче… забыла, как его… ну, что на резиновой надувной лодочке два месяца плыл один-одинешенек через весь Атлантический океан. Питался одной рыбой, пил из нее же сок вместо воды, чтобы доказать людям, что человек не погибнет от голода и жажды после кораблекрушения, если только не поддастся страху.

— Ален Бомбар, — напомнил я, очень довольный, что Наташка переключилась с моей вполне рядовой личности на знаменитого врача.

— Ага, точно, Бомбар. Вот это подвиг! Вот это настоящий человек! Он же сто раз мог погибнуть в океане. Его и волны могли утопить, и киты, и меч-рыба, акулы могли сожрать; мог просто умереть без воды и без пищи, если б не подтвердилась его теория, что человек способен выжить, питаясь исключительно продуктами моря. А он все превозмог, все преодолел!

— Вон ты куда хватила! — защищался я, как умел, от внезапного нападения Наташки. — Не всем же быть героическими личностями. И прежде всего надо еще вырасти. Вот станем взрослыми, тогда…

— Взрослыми, взрослыми… — передразнила меня Наташка. Она явно не хотела отступать и тут же ринулась в новую атаку. — Ладно, допустим. А как мы готовимся к этой взрослой жизни? Катаемся с родителями в свое удовольствие, дурака валяем. День прошел, и ладно. А что впереди? Ну, скажи, кем ты решил стать? Врачом?

— Почему обязательно врачом? Буду дорожником…

— Кем, кем? Дорожником? С чего бы это?

— Машинистом стану. Буду на бетоноукладчике работать, — неуверенно сказал я. — Или в институт пойду. Выучусь на инженера-дорожника. А возможно на автомеханика. Мне автодело хорошо дается. Это и дедушка говорит.

— Или, или… Значит, тебе все равно кем стать: машинистом, инженером, автомехаником… Нет еще у тебя определенной цели в жизни, вот что я тебе, дружок, скажу!

Тут уж я не выдержал. Мое терпение лопнуло.

— Да что ты прицепилась сегодня ко мне, как репей! — вскипел я. — А у тебя-то самой есть цель в жизни? Ты себе уже твердо выбрала профессию?

— На всю жизнь! — непреклонно отрезала Наташка. У нее даже глаза заблестели, голова гордо поднялась выше. — Буду преподавать в школе физкультуру. Окончу институт физкультуры и попрошусь куда-нибудь в сельскую школу. Буду прививать деревенским ребятам любовь к спорту.

— Похвально! — с кислой миной сказал я. Мне хотелось уязвить ее, но я не мог подыскать подходящих для этого слов. И только насмешливо спросил. — Надо полагать, ты-то уж полным ходом готовишься к своей будущей профессии?

Я думал смутить Наташку, поубавить у нее самоуверенности. Девчонке еще среднюю школу кончать, потом пять лет в институте учиться, а она уже берется рассуждать о профессии учителя. Тоже мне — светило советской педагогики!

Вот тут-то Наташка мне и выдала! У меня, как говорится, отвисла нижняя челюсть, глаза стали круглыми, пока она говорила. С пылом, с неподдельным жаром.

Да, она уже сдала нормы на ступень "Будь готов к труду и обороне СССР", занимается в юношеской секции "Буревестника", увлекается не одним волейболом, художественной гимнастикой, а еще лыжами, коньками. Твердо решила освоить купанье зимой, а пока принимает дома холодный душ после утренней гимнастики.

Окончательно сразила меня Наташка рассказом о том, как она закаляет свою волю. Читает, например, интересную книжку, нарочно отложит в самом захватывающем месте, когда герой, скажем, повис над пропастью, вот-вот сорвется, или его догоняют убийцы, и идет помогать матери на кухню. Или: зовут подружки в кино, уже и билет для нее взяли, а домашнее задание еще не выполнено, ни за что не позволяет себе соблазниться уговорами, отложить учебник в сторону. В классе постоянно следит за своей осанкой, чтоб не сутулиться; при ходьбе — не горбиться, не шаркать ногами, не раскачиваться…

Я вспомнил свою походочку и только тяжело вздохнул. Все в самую точку — и раскачиваюсь, и ногами шаркаю, как старик… Да и по части силы воли мне еще долго над собой работать. Например, хорошо бы для начала отказаться от привычки класть в стакан чая по четыре ложки сахарного песку.

После этого памятного разговора я стал смотреть на Наташку совсем другими глазами. Представляю, что из нее получится, когда она станет взрослой, если уже сейчас вся как стрела нацелена в будущее. Нет, положительно, у такой девчонки не стыдно поучиться уму-разуму и нашему брату, мальчишкам.

Из Чернигова папа возвратился поздно вечером. Дедушке пришлось ехать с фарами, чего он очень не любит. Но вернулись оба необыкновенно веселыми. Долго гадать о причине такого радужного настроения наших мужчин маме не пришлось. Папа открыл багажник, принял картинную позу фокусника, сделал несколько пассов над двумя картонными ящиками, доверху заполненными стеклянными банками самой ходовой литровой емкости.

— Айн, цвай! Прошу публикум убедиться.

— А…а крышки? — не веря своим глазам, ослепленная великолепием стеклянного сокровища, заикнулась мама. — Ведь без крышек…

Но в багажнике лежали, аккуратно упакованные в бумагу, двумя длинными столбиками и новенькие крышки, вместе с резиновыми колечками. Когда же папа сделал еще несколько пассов и добыл из недр багажника машинку для закатки крышек, солидный мешочек с сахарным песком и медный тазик, мама окончательно просияла.