Ты советуешь мне написать в Патриархию. Но какая будет польза от этого писания и кому?

Я посылаю тебе копию моего письма к Колчицкому. Из него ты увидишь, что я трижды писал П[атриар]ху и не удостоился получить ответа. К копии письма я добавлю, что в первом письме, посланном тогда, когда до конца моего срока оставалось больше половины, я просил П[атриар]ха похлопотать о том, чтобы мне лагерь заменили заключением в одну из московских тюрем с разрешением работать в тюрьме с богослужебными и богословскими книгами. Подобно тому, как заключенные гражданские специалисты в то время работали по своей специальности, находясь в тюрьме и получая туда все Необходимые пособия.

Ни на одно мое письмо я не получил ответа, как не имею ответа и на мое второе письмо Колчицкому. Может быть, мои письма не доходят к адресатам? Но первое письмо Колчицкий получил и ответил, а второе письмо, так же как и первое, послано заказным.

Когда в 51–м г. писал П[атриар]ху, лица, довольно близко знавшие его, говорили мне: «Ваше письмо может не дойти до П[атриар]ха, а если и дойдет, он не ответит вам. Если же вы когда–либо встретитесь с ним, он скажет вам, что не получал его»…

Какой же интерес писать письма, если они не доходят? А меня вскоре после отправления второго письма Колчицкому здесь расспрашивали, к какой ориентации я принадлежу?

Ты советуешь написать, что я готов работать под руководством П[атриар]ха. Но я и писал ему буквально это самое и в 45–м и 51–м гг. и Колчицкому. Какой же смысл повторять то, что, очевидно, не хотят слушать?

Я сожалею и о том, что раньше писал [Патриар]ху. Когда в 51–м г. меня спрашивали в спецчасти, кто возьмет меня на иждивение и могу ли я сам себя обеспечивать, я выразил уверенность, что П[атриар]х даст мне работу по моей специальности и примет меня на покой — на иждивение в один из монастырей. Если бы я об этом промолчал и никакого письма П[атриар]ху через спецчасть не посылал, может быть, я уже давно бы был на свободе. А [так] как я упомянул о П[атриар]хе, его спросили обо мне, — и он ответил: «Я не считаю его своим».

А затем, какая польза будет от моего нового письма, если бы на этот раз оно и «дошло» по назначению и если бы адресат отнесся к нему благосклонно? Если бы (не в моих интересах, а в интересах того дела, о котором я писал) в 51[-м] году было оказано содействие к своевременному моему освобождению, тогда я еще мог бы быть полезным, ибо тогда и мое здоровье, и моя работоспособность были совсем не то, что теперь. Если бы даже роковой январь 54[-го] г. и не в лагерных условиях принес бы мне инсульт, все же в моем распоряжении было бы почти 2¹/₂ года, в которые я смог бы кое–что сделать. А теперь я и для самой малой работы не гожусь, теперь и самое малое напряжение утомляет меня чрезвычайно. И свое непродолжительное богослужение я нередко справляю сидя и даже лежа. Правда, умственная работа меня совсем не утомляет, даже как будто освежает, но… но кому нужно то, что интересует, что увлекает меня? По тем обрывкам изданий Патриархии, которые случайно попадали ко мне, я заключаю, что и по вопросам литургическим, которые исключительно меня интересуют, едва ли найдется общий язык. Одни мои взгляды покажутся слишком консервативными, другие слишком либеральными.

Я продолжаю и здесь работать. Я мечтаю о свободе, чтобы с большими удобствами, с необходимыми хотя бы немногими пособиями закончить начатое и, может быть, начать задуманное. Но я работаю потому, что мне самому эта работа доставляет удовольствие и мне хотелось бы переписать мои писания в нескольких экземплярах и раздать моим друзьям на память.

1/14 января 55 г.

Милость Божия буди с Вами, родная моя Шура!

Третьего дня получил Ваше письмо. Помоги Вам Господь в служении болящей сестре, сократи, Господи, страдания Вашей сестры.

Когда в 30–м году на праздник Златоуста я получил телеграмму о тяжелой болезни мамы, я молил Господа об облегчении и сокращении ее страданий, и Господь умилосердился о ней и послал ей смерть как избавительницу. Я очень тяжело переживал смерть мамы, но утешался и даже радовался тому, что прекратились ее страдания, не только страдания болезни, но еще более тяжелые о разлуке с сыном, неизвестность о нем. Будем молить Господа, да явит Он милосердие Вашей сестре и устроит полезнейшее. А Вы с терпением несите крест служения болящим. Если одно посещение больных так высоко оценивает Господь, тем паче продолжительное служение и уход за больными не оставит Он без должного воздаяния. А как сынок Вашей сестры? Не перестал ли он огорчать свою мать? Да вразумит и исправит его Господь.

Будете писать Наде[357], поздравьте ее с сегодняшним муромским праздником Иулиании Милостивой. Цела ли церковь в селе Лазареве, где были погребены святые мощи праведной Иулиании?

Я ежедневно после дневной трапезы читаю такой тропарь пророку Илии: «Во плоти ангел, пророков основание, вторый предтеча пришествия Христова, Илие славный, от ангела пишу приемый и вдовицу во время глада препитавый, и нам, почитающим тя, благодатный питатель буди».

Если будут перепечатаны мои тетрадочки, там Вы найдете и этот тропарь, и составленные мной Чины молитвы пред трапезой и после трапезы.

Господь да хранит Вас и да поможет во всем.

Я просил мат[ушку] Фаину передать всем помнящим меня во Владимире мой привет и благословение. О том же прошу и Вас. А если будете писать тете Жене или Анне Ивановне, поблагодарите их от меня за посылку, которую я получил 1 января. Призываю на Вас и на всех владимирцев, боголюбовцев, красносельцев, новгородцев, на всех, на всех — Божие благословение. Спасайтесь о Господе.

С любовию богомолец Ваш е[пископ] А[фанасий]

Одновременно с Вашим письмом получил письмо от Тани Катуар. Тоже измучилась, бедная, глядя на тяжелые страдания больной матери.

20 января 1955 г.[358] Зубово–Полянский дом инвалидов, станция Потьма, Мордовская АССР

Милость Божия буди с Вами, родная моя матушка!

Получил Ваше письмо от 10 янв[аря] и открыточку от 15 янв[аря]. А 12 янв[аря] получил Вашу посылочку, отправленную из Новгорода. За все, за все сердечно благодарю Вас и всех близких. Получил и письмо Шуры, написанное, когда Вы были во Владимире.

Я по милости Божией чувствую себя удовлетворительно. Привязался ко мне грипп, но в легкой форме, и теперь понемногу проходит.

Георгий Георгиевич все волнуется и беспокоится, что дело на волах тянется. А я спокойно отношусь к этому. Буди воля Господня. Меня больше волнуют и раздражают разные мелочи.

Но сейчас у нас как будто наблюдается сдвиг к лучшему. У нас теперь нет никакой вахты, и мы можем выходить без всякого разрешения куда угодно и хотя бы на целый день. Если бы раньше было так, то и наше свидание было бы более беспрепятственно. Все переговорили бы мы у Саши[359] не торопясь. А теперь не решаюсь звать Вас к себе. Вы поедете […[360]], а тут, может быть, придет разрешение на выезд. Но если Господь благословит мне уехать отсюда, едва ли мне придется заехать в Петушки, хотя и очень бы хотелось. Может быть, увидимся у Гани. Я о выезде пошлю Вам телеграмму.

Получил я от Тани[361] очень огорчившее меня письмо. Оказывается, она не взяла с собой рукописи, а оставила их кому–то в Москве по указанию Ольги Александровны.