— Где, где горы? — с интересом спросила Мэджи, всматриваясь в даль. — Я что-то не вижу.

— Да вот, смотрите, они похожи на далекие рваные облака на краю неба. Сразу, конечно, и не заметишь без привычки. Вон там! В жару они всегда такие, как в дымке.

Правда, в туманной дымке над горизонтом будто висели неясные очертания гор. Они поднимались далекой грядой и в самом деле были похожи на застывшие обляка, которые растянулись по самому краю неба. Горы… Но почему же они словно повисли в небе, и кажется, что между ними и застывшей на краю земли едва заметной полоской леса нет ничего, кроме дрожащего, мерцающего, колеблющегося в полуденной истоме воздуха?.. От жары, сказал шофер? Разве так бывает?..

Мэджи смотрела на горы, похожие на облака, на еще далекий лес, зелень которого проступала все яснее и яснее по мере того, как приближалась к нему машина. Там Фред и его друзья, к которым она едет. Может быть, следовало сначала написать письмо о приезде? Впрочем, куда могло бы дойти это письмо? Ведь шофер сказал, что там нет ничего на добрый десяток километров. И потом, она так торопилась, когда внезапно решила, что должна поехать к Фреду. Должна, потому что тогда все выяснится… А что может выясниться? Ведь все будет хорошо, она совершенно уверена в этом!

Но в глубине сердца Мэджи маленьким темным клубочком таились неясные, непонятные ей самой сомнения; она не хотела думать о них, не хотела и все же думала, потому что чувствовала, как они копошатся в ней, словно крохотные надоедливые червячки, и заполняют ее неосознанной тревогой.

После завтрака, во время которого Джеймс Марчи почти не прикасался к еде, возбужденно пересказывая Фреду Стапльтону то, что неожиданно произошло в его палатке уже вслед за их первым посещением, друзья закурили. Но на этот раз никто из них не почувствовал того приятного, беззаботного настроения, которое обычно возникало у них в лагере после вкусного, мастерски поджаренного шеф-поваром бекона с яйцами, острого салата и дымящегося кофе с хрустящими гренками и вареньем из айвы. Мешало странное ощущение, будто что-то не сделано, не выяснено, оно не уходило, а даже словно усиливалось, как бы нависало над ними. Казалось, что для этого нет никаких особых оснований: в самом деле, в палатке Джеймса Марчи почему-то оказались мертвые муравьи и бабочки и даже полевая мышь. Пусть это произошло из-за загадочной плесени. Ладно. Ну и что же? Почему вся эта история должна портить им настроение? Ведь и плесень, и муравьи, и мышь — чистая случайность, которой могло и не быть, и она никого ни к чему не обязывает, особенно в этой привольной идиллической обстановке.

«А может быть, — думал Клайд, — причина именно в обстановке, которая навеяла им за эти дни легкое, ничем не омраченное, совершенно беззаботное настроение? И тут вдруг появилась какая-то несуразная плесень из космоса, если верить утверждениям Коротышки, и эта плесень губительно действует на насекомых и мышей. И кто ее знает, до чего такое губительное действие может дойти, ежели Коротышка прав и в том, что у плесени продолжается мутация?.. Черт возьми, и зачем вся эта штука приключилась с ними? Честное слово, взять бы и уничтожить фиолетовую дрянь, которая портит всем настроение! Так разве с Коротышкой можно повести об этом речь? Как он взбесился перед завтраком, когда зашел полушутливый разговор об уничтожении плесени! А ведь она и вправду может быть опасной… И тогда все равно… Должно быть, и в этом тоже таится причина неприятного ощущения, даже наверно».

Клайд долго смотрел на пламя костра.

«Так бывает, — продолжал думать Клайд, — когда ты после долгих откладываний решишься наконец завтра вечером пойти к дантисту, чтобы вырвать больной, надоевший зуб. Решишь — и кажется, все в порядке, можно забыть об этом. И ты действительно забыл. Вечером идешь к друзьям, все очень хорошо, но тебя мучает какое-то неосознанное ощущение, будто что-то мешает твоему удовольствию. Остается оно и завтра, на работе, — что-то явно не клеится. И даже если ты пойдешь в кино и будешь смотреть очень интересный фильм, все равно что-то мешает тебе; ты ерзаешь на стуле и мучительно соображаешь, в чем тут дело, почему тебя не увлекает ни занимательный сюжет, ни игра любимой актрисы? А когда выходишь из кино, то вдруг вспоминаешь: ведь мне же надо идти к дантисту, садиться в его проклятое кресло и рвать зуб! Вот что мешало настроению, вот что создавало неприятное, досадливое ощущение чего-то несделанного, что все равно придется обязательно делать, как это ни противно… Так и тут».

Фред Стапльтон бросил в догоравший костер окурок сигареты.

— Ну, братцы-кролики, я решил пока что пройтись по лесу с ружьем. Может, что-нибудь и выйдет.

— Сомнительно, — отметил Клайд. — До сих пор, например…

— Я и не собираюсь утверждать, что я великолепный охотник, — решительно перебил его Фред. — Что за скверная манера сразу отбивать у человека всякое желание!

— Ну ладно, ладно, — примирительно ответил Клайд. — Медведей ты не трогай, а если попадется тетерев или фазан, считай, что мы с Джеймсом полностью тебя благословили.

Фред презрительно оттопырил губу:

— Полагается желать так: ни пуха тебе, ни пера!

— Если, как тоже полагается, тебе надо в ответ послать нас к черту, то не затрудняйся, ты сделал это уже авансом. Не так ли, Коротышка?

Джеймс Марчи только вежливо и рассеянно улыбнулся, как человек, мысли которого заняты другим. Фред сплюнул, выражая этим полное неуважение к остротам друга, и пошел к своей палатке. Взяв оттуда ружье и патронташ, он перекинул его через плечо и бросил издали:

— А вы поразвлекайтесь научными вопросами! Может, что-нибудь еще откроете, тогда расскажете мне. В полном объеме!

— Если это до тебя дойдет, — усмехнулся Клайд.

Но Фред, не слушая, уже шел дальше. Он на мгновение остановился возле палатки Джеймса Марчи, заглянул туда и, выразительно скривив нос в сторону друзей, отправился к лесу.

Клайд и Джеймс молча провожали его глазами.

Фред быстро прошел мимо кустов, которые окаймляли начало леса, миновал невысокие заросли свежего молодняка, и над ним сразу же сомкнулся густой и сочный зеленый шатер лиственных деревьев. Старые дубы вздымались вверх, гордо устремляя в вышину хитроумное сплетение узловатых ветвей, из глубины которого, из путаницы и сумятицы бесчисленной листвы, молодых веток и побегов, летел по всем направлениям неумолчный щебет скрытой от глаза птичьей стаи. А могучие корни, оплетенные высокой травой, казалось, поднимали над собой словно веером причудливые узорчатые и широкие листья папоротников, сквозь которые приходилось пробираться с трудом, раздвигая их ногами и безжалостно ломая. Но их было так мною, что урона никто не мог бы и заметить: резные и ярко-зеленые листья папоротников снова смыкались затейливым кружевом над поломанными стеблями, и, может быть, только искусный следопыт-индеец из племени шошонов увидел бы след прошедшего меж деревьев человека.

Фред остановился и с наслаждением вдохнул лесной воздух, пряная прохлада которого почти опьяняла его. И снова, уже в который раз, его поразил необыкновенно резкий переход от пахучего горячего лугового воздуха их поляны к насыщенному влагой, мягко-ароматному и освежающему дыханию леса.

«Тут, братцы-кролики, — подумал он, — природа что надо, без всяких суррогатов и усовершенствований. Прямо бы взять этот лесной воздух, накачать его в жестянки, закупорить и продавать в городе!»

— Покупайте воздух леса без обмана, без обвеса! — тотчас же громко продекламировал Фред Стапльтон свежеиспеченный рекламный стишок. Он сделал это с явным удовольствием, подчеркивая рифмованные окончания, из чего следовало, что толковый агент по сбору объявлений всегда, даже в отпускное время, остается в форме и готов снабдить уважаемых клиентов звонкой рекламой.

«Плохо только, что уважаемые клиенты маловато ценят качества такого агента», — с огорчением тут же отметил он. Норовят, чтобы подешевле да поэкономнее. А то и вовсе отказываются от оригинальной, броской рекламы. Будто агенту тоже не надо заработать! Всем надо, братцыкролики, особенно мне, иначе ни самостоятельного дела не откроешь, ни даже паршивой лавчонки не купишь. И это с его-то врожденными способностями настоящего, крупного бизнесмена!