— Почему, Джеймс? — тихо отозвалась Мэджи.

— Потому, что это несбыточно, — горько сказал Коротышка-Марчи, ожесточенно махнув рукой. — Потому, что я не тот, с которым вы можете пойти далеко-далеко об руку. Потому, что я смешной и бестолковый Коротышка, над которым смеются даже друзья. И никто не станет принимать меня всерьез… Я как мяч, выкинутый в аут. Он лежит за линией вне игры. И если его подберут, то только для того, чтобы со временем снова выкинуть. Слава приходит к нападающим, к вратарю, к защитникам, наконец, но не к мячу. И любовь тоже… Можно полюбить талантливого, смелого игрока. Да, но не мяч. И не Коротышку, — добавил он, силясь усмехнуться. — Ничего из этого не может выйти.

— Почему, Джеймс? — снова, как эхо, тихо повторила Мэджи.

Коротышка Джеймс удивленно и недоверчиво посмотрел на нее: ведь он только что все объяснил ей. Или… Его сердце рванулось из груди судорожным толчком и забилось быстро-быстро. Или… Лицо Мэджи чуть белело в темноте, глаза казались огромными и глубокими, рука все еще касалась его напряженного локтя, бережно поддерживавшего эту руку, как хрупкую драгопеннвсть. Да нет, чепуха, все это только померещилось ему! Усилием воли он заставил себя сдержаться.

— Я уже сказал вам: потому, что я Коротышка. А не…

— Вы хотите сказать: не Фред? Вы гораздо лучше его, Джеймс. И девушка, которая полюбит вас, не ошибется… как… другие…

— Погодите, погодите, что она говорит? — беззвучно шептал побледневший Джеймс Марчи.

Слова Мэджи были едва слышны, они были почти как неуловимый шелест травы, но в его ушах они звенели и переливались как неведомые до сих пор звуки невыразимо приятной, хватающей за сердце музыки. О Мэджи! Неужели это возможно?..

— Вы… вы говорите… — пробормотал он непослушными губами.

— Что вы намного лучше и Фреда, и многих других. Вы — настоящий, Джеймс. Я не знала этого… раньше… А теперь понимаю. И дело не в том, что вы очень много знаете и все рассказываете. Это тоже интересно. Но главное то, что вы душевный и без всяких хитростей. Потому мне и хорошо с вами, Джеймс… Видите, вот и я говорю правду, то, что думала, но не сказала вам.

Джеймс Марчи скорее догадался, чем увидел, что Мэджи слабо улыбнулась. Ему показалось, что ее лицо светится в темноте, и он даже зажмурил глаза, чтобы удержать в памяти это удивительное явление.

Голос Мэджи зашелестел снова:

— Женщины прекрасно понимают, кто настоящий, а кто сделанный… иногда, конечно, не сразу, а со временем… ну, это уже другое дело. Так вот, вы — настоящий. И девушка, которая полюбит вас, пойдет с вами далекодалеко, она, я знаю теперь, не ошибется в своем выборе…

Она выпустила его руку и пошла вперед. Тропинка была уже не такой темной, как раньше. Может быть, откуда-то издали, из-за леса, всходила луна?..

Джеймс Марчи озадаченно посмотрел на свою руку, которая еще сохраняла тепло от прикосновения Мэджи, растерянно погладил ее другой рукой и бросился за девушкой, поправляя на ходу сползавшие очки.

— Мэджи! Подождите, Мэджи!

Она оглянулась:

— Что, Джеймс? Ведь нам надо идти.

Он поравнялся с нею. Нет, конечно, лицо Мэджи не светилось тогда, в темноте; это изумительное впечатление создавалось лишь потому, что из-за горизонта за деревьями медленно всплывала луна, и теперь ее блики уже показались в вершинах кедров. Ладно, для Джеймса лицо Мэджи тогда, когда она говорила, все равно светилось, в этом не было сомнения!

— Мэджи!

Он снова держал ее за руку, ему хотелось до боли сжать милые пальцы, и он опасался неосторожным жестом спугнуть то непередаваемое ощущение близости, которое все еще чудесно соединяло его с нею.

— Мэджи, вы говорили о девушке, которая… полюбит, может быть, меня…

— Да, Джеймс!

— Ну, и я подумал… если вы теперь… если вы потом еще больше узнаете меня… и увидите, что я… одним словом, если тогда…

Он беспомощно барахтался в словах, запутываясь все больше и больше, краснея и безжалостно теребя ни в чем неповинную бородку. «Ну как, как в самом деле можно сказать то, что важнее всего и труднее всего, даже если ты и решил говорить только правду? Не могу, не могу я решиться! — с отчаянием думал Джеймс. — Вот уже почти сказал и снова увяз в словах, которые только мешают…»

К удивлению Джеймса Марчи, он вдруг услышал мягкий голос Мэджи, словно она решила помочь ему:

— Вы хотите спросить, не буду ли я такой девушкой?

— Да! — восторженно крикнул Джеймс. — Да, — повторил он уже тише, испуганный мелькнувшей у него мыслью: а почему, собственно, она должна была бы ответить утвердительно?

Но Мэджи все так же мягко проговорила, и на лице ее он ясно видел задумчивую улыбку:

— Не знаю, Джеймс. Я не думала об этом. Ведь я говорила с вами о другом, какой вы сами. И это правда. А о себе… — С лица ее сошла улыбка, она чуть вздохнула. — Знаете, мне трудно говорить о таком. Особенно сейчас…

— Я знаю, знаю, Мэджи! — вырвалось у Джеймса Марчи. — И я, конечно, ужасный негодяй, что позволил себе спрашивать вас об этом сегодня, когда вы…

Теплая рука Мэджи закрыла ему рот. И она снова улыбалась; в лунном свете, пробившемся наконец сквозь листву деревьев, он различал все черты ее светившегося — да, светившегося этой улыбкой! — лица.

— Не нужно говорить о таких вещах, Джеймс. Это лишнее. Я и так уже много передумала… и думаю еще. Не надо говорить об этом! И о том, другом, тоже еще не нужно. Когда придет время, тогда… Ну хватит, хватит, идем, наконец! Такая смешная у вас бородка, милый Джеймс, и усы тоже, они щекочут пальцы, особенно когда вы пытаетесь что-то сказать, а говорить-то и не надо, понимаете?…

— Да, не надо! — радостно согласился ликующий Джеймс Марчи.

И вот теперь они снова сидели у догоравшего костра, Клайд Тальбот и Джеймс Марчи. Коротышка подобрал ноги, скрестив их, и от этого в призрачном сиянии луны был похож на изваяние будды, разве что будда пс носил никогда очков и не курил трубки. Клайд полулежал, опираясь на локоть, и лениво посматривал то на возбужденное лицо Джеймса, то на причудливые языки пламени, легко отрывавшиеся от костра и уносившиеся в уже прохладный воздух. Полная большая луна совсем выкатилась из-за горизонта в темное небо и плыла по нему, заставляя звезды меркнуть и слабеть при ее приближении. Ни тумана, ни поразившей раньше Клайда дымки уже не было в глубоком небе; только справа, над кромкой леса, над застывшими в сонном оцепенении вершинами деревьев висели как хлопья неподвижные обрывки белесой ваты.

Мэджи не захотела даже поужинать, сказав, что она с непривычки сильно устала и хочет только спать, спать, и больше ничего. Она словно не заметила отсутствия Фреда и ушла в отведенную ей палатку, приветливо, хоть и утомленно помахав рукой обоим друзьям. Полог палатки закрылся за нею, а через минуту-две погас и свет электрического фонарика, пробивавшийся сквозь полотнища.

Джеймс Марчи сел у костра и закурил трубку. По тому, как он нетерпеливо попыхивал ею, как нервно приминал пальцами пепел, хоть в этом и не было необходимости, по всему виду Коротышки Клайд безошибочно знал, что ему страшно хочется поговорить, сказать чтото, по его мнению, очень важное. Только он, как и всегда, не знал, с чего начать.

Клайд молчал, будто не замечая этого, и только слегка посмеивался, закуривая сигарету.

Наконец Коротышка не выдержал.

— Ну что, что ты иронически смотришь на меня? — жалобно спросил он. — Разве я виноват?

— В чем? — невинно осведомился Клайд, пряча улыбку.

— Н-ну, Клайд, н-не нужно так говорить. Ты прекрасно понимаешь все. И я не мог иначе. П-просто, не мог!

— Да о чем ты?

— П-понимаешь, ведь она такая милая и хорошая, что это все даже непонятно… н-ну, с Фредом. И ты наверт думаешь, что я отвратительно поступил, раз мы с ним друзья. Н-ну, я и сам понимаю, что это плохо и не потоварищески. Только это так уж вышло. Я сначала и сам не думал…