— Господин Ренье, по-вашему, святые — вроде тех лавочников, что торгуются за медный грош? Разве при жизни они не были смиреннейшими из людей, разве не творили милостыню, зачастую отказывая себе в насущном?

— Не вини их за это, все дело в природе — naturae vis maxima[15]. Она дала золоту два вида существования: здесь на земле это металл, а на небесах — чистый свет, благодать Божья. Брось монетку в церковную кружку, а тебе взамен — лучик; так и приобщаемся понемногу, и никто не в накладе, ни святые, ни церковь.

— Все вы смеетесь! — сердито топнула служанка. — Не стану вас слушать!

Пикардиец скорчил покаянную мину, и девушка, не выдержав, расхохоталась. На недолгое время оба забыли о делах, творящихся в Черном доме; от смеха по кухне прокатился звон, а на полках затряслась посуда.

Их веселье разбудило старую Грит. С появлением старухи Ренье почувствовал, как внутри у него все вскипает, но не подал виду. Про себя он поклялся, что обведет ее вокруг пальца, а потому, вмиг сделавшись серьезным, достал из кармана деревянные четки и принялся медленно перебирать зерна.

— Я знаю еще об одном верном средстве — вернее не бывает, — произнес он, словно про себя. — О нем мне поведал каноник из Лёвена, но оно действует лишь раз в году накануне Пасхи…

— Что же это за средство? — спросила Сесса.

— Если добрый человек от всего сердца желает ближнему исцеления, ему надо отстоять полунощницу в Великую среду, а утром взять немного благословенного елея и начертить им три креста на голове и плечах больного. Это средство испытано многократно, и всякий раз следовало полное исцеление.

Грит слушала его с подозрением, но неожиданно ее морщинистое лицо смягчилось.

— Болтун дело говорит, — кивнула старуха. — Я слыхала о таком. Говорят, и вправду верное средство. Сегодня среда, надо бы нам с тобой, дочка, пойти в церковь вечером да и отстоять службу, как положено. Глядишь, смилуется Господь, и благословенный елей поможет нашему бедному господину Хендрику… Да, так и сделаем, пойдем вместе, я и ты.

— Стоит ли вам себя утруждать? — нерешительно спросила Сесса. — Ночи еще холодные, а в церкви такие сквозняки — вы опять застудитесь… Я бы и одна сходила, а вы лучше останьтесь с госпожой Миной.

— Я пойду с тобой, — сказал Ренье.

— Тебе что до этого? — огрызнулась старая служанка. — Наверняка задумал какую-то пакость… Ух, продувная рожа! Не смотри на девчонку, одна она не пойдет, я буду с ней, а ты катись, куда хочешь!

— А как же твои кости? — спросил пикардиец.

— Мои кости — не твоя забота! Они носят меня много лет, проскрипят и еще ночку. К тому же, известно ведь, что во время мессы человек не стареет, и болезнь к нему не липнет… А с хозяевами побудет мой Андрис, да и Симон ван Хорст собирался навестить их вечером.

Ренье вышел из кухни, на его губах блуждала довольная улыбка. Он поднялся по лестнице и заглянул на чердак — оттуда пахнуло сыростью и мышами. Единственное окно было забито доскам; прикинув, пикардиец решил, что оно, должно быть, выходит на заднюю часть дома — так и оказалось. Там же находились несколько пристроек: одна использовалась как прачечная, в другой хранились запасы угля и дров, третья вела к погребам, винному и колбасному. Ренье спустился вниз, прошел через кухню и вышел в огород; здесь все было заброшено, а на грядках росли лопухи и крапива. Узкая тропинка вела к переулку, заваленному отбросами. Пройдя сквозь него, школяр очутился на перекрестке с фонтаном. Отсюда начинался спуск к городской заставе; другая дорога вела к рынку, носящему название Hoekig (Угловой).

Гуляя по Ланде, Ренье удивился тому, какая тишина стоит в городе: на улицах не видно людей, лавки заперты, окна домов закрыты ставнями. Лишь с церковной колокольни доносили звонкие удары, да возле мясной лавки две собаки шумно делили кость. Побродив еще немного, пикардиец наткнулся на оборванца, дремлющего в тени старой вербы, и узнал у него, что вечером в Леу будет крестный ход, и многие горожане ушли туда; женщины же отправились в монастырь святой Гертруды, чтобы послушать Иена ван Борхлуна, известного проповедника. Из-за этого Ланде почти весь опустел.

Подходя к ратушной площади, Ренье услышал, как кто-то бежит следом, окликая его, и, обернувшись, увидел хорошенькую девчушку, рыжую и прыткую, точно белка. Не раздумывая, он подхватил ее на руки и звонко поцеловал в приоткрытые губы. Она покраснела и сразу высвободилась, но было видно, что ей это приятно.

— Эй, красотка, не меня ли ты ищешь? — улыбаясь, спросил пикардиец.

— Нет-нет, — ответила она, — а ты из Черного дома?

— Я там ночую.

— Тогда скажи, где найти твоего товарища — того красивого господина, что ходит в зеленой с золотом одежде? В Черном доме его нет.

— Он дома или в трактире — это одно и то же. А зачем он тебе?

— У меня к нему послание от моей госпожи.

— Отдай мне — я передам.

— Передай, — кивнула она, — только не забудь. Скажи ему, что госпожа Барбара отправилась в паломничество и намерена пробыть в Леу до самой Пасхи. Если он захочет увидеть ее, пусть отыщет большой каменный дом возле церкви святого Леонарда — там над дверью висит щит с оленем.

— Это все? — спросил Ренье.

Девушка бросила на него веселый взгляд:

— Чего еще тебе надо?

— Кушанье пресновато, мой друг не станет его есть.

— Иное в пост не подают. Но скажи, что ладанка моей госпожи — при ней, и коли твой друг захочет приложиться, отказа ему не будет.

— Что ж, скажу, а пока заплати-ка мне за это, — сказал Ренье, снова хватая и целуя девушку. Она со смехом вырвалась и убежала.

А пикардиец отправился в трактир «Подкова», где всегда можно было промочить горло.

Там он застал Андреаса, в одиночестве сидевшего над кружкой темного пива и копченой селедкой. На школяре была его старая коричневая мантия, у стены рядом стоял дорожный посох.

— Что означает этот вид? А, я вижу, ты и впрямь решил не медлить, — улыбаясь, произнес Ренье. — Стало быть, отправляемся в Гейдельберг?

Андреас покачал головой:

— Тетушка просила подождать до завтра: дядя Хендрик еще не здоров, сегодня она не хочет оставаться с ним одна.

— А ты что же?

— А я проявлю уважение, хотя, клянусь святым Крестом, предпочел бы сейчас шагать по льежской дороге!

— Значит, до завтра? — спросил Ренье.

— До завтра, — вздохнул Андреас.

Пикардиец задумчиво подпер щеку ладонью.

— Вид у тебя больно кислый. Или пиво тут горчит?

— Мерзкое пойло. — Школяр оттолкнул кружку. Друг перехватил ее и в один присест осушил до самого дна.

— Брат, ты не прав, — заметил он, слизывая пену с губ. — Напиток хорош. Стало быть, горчит не пиво, а ты сам. Ну да я тебя развеселю… Слушай: город опустел, в нем остались лишь старики да бродячие коты; служанки пробудут в церкви всю ночь; твой дядя еще слеп, а тетка напугана. Самое время наведаться к ним и разузнать, чем они занимаются в тайне от всех…

Он не закончил — в глазах приятеля отразилась жгучая тоска, и его взгляд напомнил пикардийцу молоденькую служанку из Черного дома. По знаку Ренье трактирщик поставил перед ними полные кружки, но Андреас этого даже не заметил.

— Брат мой, — печально произнес он, — ты как будто одержим бесом. Знаю, ты всегда был таким, твоя кровь бурлит, не дает тебе покоя. Но будь я проклят — что ты хочешь найти у моего дяди? Золото? Ты его не найдешь. Рецепты, тайные записи? Все, что попадет тебе в руки, не будет стоить потраченных чернил. Поверь моему слову, дядя Хендрик не из тех, что возносятся над другими умом или иными качествами; во всяком деле он, что называется, «een kleine bak»[16].

— Высокого же ты о нем мнения, — сказал Ренье.

— Так его называл мой дед — и столько раз, что поневоле запомнишь.

— Из этого следует, что обойти его будет не трудно. Эх, брат Андреас! Сегодня перед нами откроются все двери!