Прижав к себе девушку, Йоос поцеловал ее в лоб и повел за собой, крепко держа за руку. Сесса больше не вырывалась. Сил у нее совсем не осталось, и она едва переставляла ноги. Проходя мимо площади, они увидели эшевена Николаса ван Эйде в черном с головы до ног с серебряным жезлом в руках. Высоко держа голову, он шествовал к городской тюрьме, а за ним шли комендант и четверо стражников, ведущих Грит и госпожу Мину; еще двое несли закрытые холстиной носилки. Старуха ковыляла, угрюмо свесив голову, а госпожа Мина все кивала и бормотала. И руки у обеих были связаны. В пяти шагах за ними двигалась толпа зевак, которых все прибывало. Дети указывали на женщин пальцами и кидали в них яичную скорлупу, а горожане переглядывались и говорили, что омрачать Пасху — дурной знак. И многие разбегались по домам и запирали за собой двери.

Сердце у девушки разрывалось от жалости и страха. Она и Йоос пошли следом и услышали, что по настоянию дознавателя Бартоломейса Иманта через три дня состоится суд, на котором выслушают свидетелей; имена держатся в тайне, но известно, что Таннеке Сконен тоже будет в их числе.

И люди говорили, что ее показаний хватит, чтобы отправить ведьм на костер.

Но об Андреасе Хеверле не было сказано ни слова.

Утром в среду громкие удары колокола известили горожан о том, что суд над maleficas[25] начался. Но еще с ночи на площади перед ратушей начал собираться народ: не только из Ланде и его предместий, но и жители окрестных деревень пришли сюда, желая поглазеть на судилище. Дабы избежать беспорядков из Лёвена был вызван отряд ландскнехтов в помощь городской страже, и теперь они цепью выстроились перед ратушей, удерживая волнующуюся толпу за пять шагов от входа.

Однако массивные дубовые двери были распахнуты во всю ширь, и стоящие в первых рядах могли отчетливо видеть зал совета, его стрельчатый свод и массивные каменные колонны, пол с потрескавшимися плитами, ряд невысоких полукруглых окон, сквозь которые едва пробивался сумрачный свет, и большое распятье на дальней стене. В этом зале, называемым Lagere (Нижний), на возвышении с балдахином за длинным столом в высоких креслах восседали судьи: каноник и два священника, а также двенадцать человек, известных своей добропорядочностью и благочестием — бургомистр, эшевен и городские старшины. Справа и слева на скамьях за низкими деревянными загородками расположились бюргеры в темных упеляндах с серебряными поясами. Иные почтенные горожане стояли в передней части зала по обе стороны от входной двери. Площадь кипела как большой котел; в зале же царила тишина, изредка нарушаемая шарканьем ног по полу, кашлем, шелестом одежд и чуть слышным шепотом.

Но все внимание было приковано к фигуре дознавателя: облаченный в длинную черную накидку, черную шапочку и черные же открытые башмаки, он сидел рядом с судебным писарем. На улице люди поднимались на цыпочки и вытягивали шеи, желая рассмотреть его получше; те же, кто находился в зале, испуганно отводили глаза, если им доводилось встречаться с ним взглядом.

Бартоломейс Имант, доверенное лицо епископа Брюссельского, визитатор, дознаватель, также являлся квалификатором инквизиционного трибунала. По слухам, никто лучше него не мог обосновать обвинение, представить доказательства вины и привести приговор в соответствие с правом и обычаем. Голос у него был тихий, лицо бледное, глаза маленькие, блеклые, но взгляд быстрый и пронзительный. Росту он был среднего, но по желанию мог выглядеть то незаметно, то внушительно. Также была у дознавателя особенность: временами он будто цепенел и мог оставаться в таком состоянии и час, и два, а застывшие черты делали его похожим на мертвеца.

Об Иманте шла слава, как о человеке суровом; к тем же, кого обвиняли в колдовстве, он не ведал сострадания. И сам про себя говорил: «Iemand uit het niets, maar door de wil van God»[26], веря, что Господь призвал его очистить мир от зла.

Привели обвиняемых, одетых в рубахи из грубого полотна, какие носят заключенные в тюрьме, со связанными руками. Андреаса с ними не было.

Женщин ввели в ратушу, и народ повалил следом, оттесняя ландскнехтов. Теперь первые ряды толпились в дверях, жадно ловя каждое слово судей; те, кто стоял позади, через них узнавали о том, что происходит внутри.

Писарь поднялся и объявил, что суд ныне собрался заслушать показания свидетелей по делу о maleficia в городе Ланде; также должно быть установлено, является ли внезапная смерть Хендрика Зварта, бюргера, сына эшевена, следствием указанного злодейства (damnum minatum) или произошла по иной причине. Ввиду свидетельств, собранных дознавателем Имантом, сестра убитого Мина и служанка Грит, вдова Яна ван Халена, были взяты под стражу и подвергнуты предварительному задержанию.

Первой предстала перед судом Таннеке Сконен, жена сапожника, и заявила, что в ночь Великого четверга видела огромную темную фигуру, которая появилась из дома Звартов и улетела в темноту, держа в руках человеческое тело; чье это было тело, она не знает, хотя поначалу приняла его за Хендрика Зварта; что до темной фигуры, то она не могла принадлежать человеку, поскольку никто из людей не обладает таким ростом, силой и способностью переноситься по воздуху, как птица, — в этом она готова поклясться спасением своей души. А свидетелями тому, кроме нее, были медник Питер и его жена, а также Мария и Якоба Эйскенс. И те подтвердили, что так и было.

Один из судей сказал:

— Несчастья, претерпеваемые людьми и животными по велению злой воли, совершаются по соглашению, заключенному между колдуном или колдуньей и злым духом. Именно его видели над домом Зварта; а поскольку в Страстную неделю дьявол не может являться среди людей иначе, как по великой надобности, можно предположить, что между ним и покойным Хендриком Звартом действительно был заключен договор, срок которого истекал в ночь нынешнего четверга.

Священник, навещавший Звартов в тот день, указал на то, что в подобном случае дьявол навеки завладел бы душой нечестивца; между тем Хендрик Зварт прожил еще три дня — а этого не должно было случиться, если, как утверждает свидетельница, дьявол утащил его в ту ночь.

Однако судью трудно было переубедить.

— Известно, — произнес он, — что злодеяния maleficas включают как физический, так и духовный вред. Хотя нет оснований утверждать, что Хендрик Зварт с дьявольской помощью вызывал бурю, ветра и непогоду, отравлял воду и гноил посевы, насылал бешенство на коров и мор на домашнюю птицу, он мог причинять вред иными способами, как-то: внушением вожделения, внушением ненависти, вызыванием болезни и бесплодия, лишением жизни или рассудка. И он делал это. Доказательство тому — безумие его сестры, наступившее после прихода нечистого в их дом.

И он велел позвать лекаря и повитуху Статерс, которые подтвердили его слова.

Тогда священник сказал:

— Коли так, госпожа Мина невиновна.

Но судья возразил, что безумие женщины есть следствие сопряжения с дьяволом; неизвестно лишь, предалась ли она ему по собственной воле или по настоянию брата; но и в том, и в другом случае ее вина бесспорна. Некоторые судьи согласились с ним; другими же овладело сомнение.

Стали допрашивать госпожу Мину. Но о чем бы ее ни спрашивали, она только кивала и неразборчиво бормотала себе под нос.

Тогда перед судом поставили старую Грит.

Присутствующие смотрели на нее с неприязнью: в сырой тюрьме старуху скрючило еще больше, и она не могла стоять прямо. Седые волосы грязными лохмами падали ей на лицо. Когда она говорила, ее голос скрипел, как несмазанная ось.

— Добрые господа судьи, — сказала Грит, — я живу в доме Звартов много лет. Когда умер мой муж, служивший у покойного Питера Зварта, эшевен милостиво взял меня в служанки, а без этого пропадать бы мне с голоду. И я верой и правдой служила ему, а потом его детям: старшей дочери — давно умерла, бедняжка — и господину Хендрику, и госпоже Мине. Я знаю их, как никто. И пусть господь Бог сей же час лишит меня языка, если скажу неправду. Мои господа такие же колдуны, как и вы. Ох, не думала я, что когда-нибудь обрушиться на нас такое несчастье; теперь вот господин Хендрик помер дурной смертью, и тело его треплют собаки, а госпожа Мина от горя лишилась разума. Ах, милостивые судьи! — вздохнула старуха, и слезы покатились по ее морщинистым щекам. — Я ведь помню их еще детьми — уж такие были славные крохи, тихие и послушные. Кто бы сказал тогда, что настанет день и их обвинят в таком страшном преступлении!