— Убирайся сам подобру-поздорову! — и швыряли камнями в стражников.

Капитан сказал:

— Что вы слушаете этих горлопанов? Римский король не войдет в город. Он прислал наместника Фландрии, чтобы тот от его имени подтвердил договор, заключенный три года назад. Славьте Господа и нашего государя! Войны не будет!

При этих словах на лицах многих горожан проступило облегчение, а женщины заплакали от радости. Но «вольные» принялись поносить совет и капитана, а несколько оборванцев подозрительного вида, кривляясь, кричали стражникам:

— Пошли прочь, красноносые! — и делали непристойные жесты.

Видя, что их не унять, капитан послал за подмогой, в то время как его солдаты встали полукругом, выставив пики. Распалившись от криков, «вольные» забросали стражников камнями и мусором, потом с ревом бросились вперед, опрокинули нескольких, в том числе капитана, стали их топтать, как крыс, и наверняка забили бы насмерть, если бы высокий паломник вдруг не оказался рядом. Пробившись сквозь толпу, он схватил за шиворот двух самых ретивых, столкнул их лбами и швырнул назад, после чего принялся раздавать удары направо и налево. С него стащили шляпу и изорвали на нем плащ; двое бродяг повисли у него на плечах, пытаясь свалить на землю, но он вывернулся, хлестнув их четками по глазам. Худой и толстяк наблюдали за дракой со стороны.

Казалось чудом, что один человек может выстоять против разъяренной толпы. Но силы паломника иссякали, а воинственная чернь лезла вперед, спотыкаясь об упавших. И, видя, что дело плохо, паломник отпрыгнул в сторону и, сорвав с пояса тыквенную бутыль, прокричал громовым голосом:

— Назад, свиные рыла! Назад или, клянусь Крестом, все вы сгорите, как чертовы еретики!

Кровь из рассеченного лба заливала ему лицо, но глаза пылали таким неистовством, что кое-кто отступил. Однако остальные тянули к нему руки и орали:

— Хватай! Рви! Дави!

Тогда паломник провел рукой над сосудом и швырнул бутыль под ноги толпе.

— А ну, ко всем чертям!

И огромный столб пламени поднялся вверх, разбрызгивая огненные языки во все стороны.

Яростные крики сменились воплями ужаса и боли. Стоящих впереди отбросило горячей волной; три или четыре человека, объятые пламенем, с воем заметались по земле. Толпа дрогнула и подалась назад. Через минуту те, кто так настойчиво рвался к башне, бросились прочь, увлекая за собой остальных: люди налетали друг на друга, спотыкались, валились на землю; и конные латники, подоспевшие на выручку капитану, преследовали их, и лошади задевали копытами упавших.

Часть горожан, неповинных в беспорядках, укрылась в церкви святого Иакова; «вольные» же разбежались по городу, крича, что император и римский король — слуги сатаны, и черный дух погибели явился в город.

И Гент охватили волнения, несмотря на то, что городской совет отдал приказ вылавливать крикунов и отправлять в тюрьму.

А над площадью Золотого Льва еще долго витал дух паленой плоти.

На месте недавней стычки остались лишь тела погибших. Раненые убрались сами. Дождь затушил огонь и смыл кровь с мостовой. Пенные струи извергались из водостоков, стекая в канаву, возле которой, ногами в воде, лежал оглушенный паломник. Два других скрылись в суматохе.

Холод и капли, стучащие по лицу, привели мужчину в чувство. Он открыл глаза и с трудом сел, упираясь ладонями в землю; от напряжения перед глазами у него поплыли разноцветные пятна. Когда все рассеялось, он поднял голову и увидел стоящую рядом женщину.

— Живой, слава Деве Марии, — произнесла она, наклоняясь и забрасывая его руку себе на плечо. — Ну-ка, обопрись на меня. Грех будет такому молодцу захлебнуться в канаве.

— Кто ты? — спросил паломник.

— Меня зовут Колетта Шабю, я из общины святой Агнессы.

— А, так ты — бегинка, — побормотал он. Женщина кивнула:

— Я видела тебя сегодня на Пятничном рынке, ты был не один. Твои товарищи бросили тебя здесь. Проклятые иуды, Бог накажет их. Ты сильно ранен? Держись за мой пояс. Ты солдат? Я видела, как ты дрался. Иисус и Дева Мария! У тебя рука обожжена. Где ты научился метать огонь? Я слышала, что так могут лишь неверные да проклятые колдуны. Но ведь ты не колдун? Ты не заберешь мою душу? — говоря так, она обхватила его поперек груди и с неженской силой потянула вверх.

Едва паломник утвердился на ногах, неожиданная помощница увлекла его прочь, но не туда, куда побежали люди, а в другую сторону — мимо собора святого Баво в лабиринт узких улиц.

— Куда мы идем? — спросил он.

— Я выведу тебя к Скотному рынку. Брат моего мужа держит лодку у набережной Koepoort[34]. Мы возьмем ее, и я вывезу тебя из города. Стражники станут искать богомольца, швырнувшего огонь. Не бойся, я тебя не выдам! — Женщина рассмеялась, потом всхлипнула. — Скорее проглочу язык.

Паломник пошатнулся, и она крепче обхватила его, подставив плечо, твердое, как камень. Они миновали открытые загоны, в которых днем ревели коровы, блеяли овцы и хрюкали свиньи; но сейчас здесь было пусто и голо, и только взъерошенные воробьи копошились возле навозных луж. Женщина продолжала говорить, но паломник уже не слушал: голова его тяжело моталась из стороны в сторону, непослушные ноги заплетались.

Он сказал:

— Что-то в глазах темнеет… пусти, сестрица, я сяду.

— Сначала надо найти лодку, — возразила женщина.

Несмотря на то, что ей почти пришлось тащить его на себе, она продолжала болтать без умолку. Так они добрались до Koepoort и спустились к причалу. С десяток маленьких лодок покачивались на волнах, стукаясь друг о друга бортами. Тихая речка Лейе потемнела и вздулась от непрерывных дождей, на покрытой рябью поверхности плавал мусор и комки водорослей.

На мокрых досках причала ноги паломника разъехались, и он грохнулся на спину, едва не опрокинув и женщину. Хмурые лодочники бросали на них неприязненные взгляды, пальцем не пошевелив, чтобы помочь упавшему. А женщина посмотрела на них в упор, всплеснула руками и громко рассмеялась.

Один спросил:

— Кого тащишь, boze oog[35]?

— Божьего человека, — ответила та.

— Лучше брось его, — посоветовал ей лодочник.

— Лучше одолжи мне шест, — сказала Колетта.

Тот выругался, а остальные в смущении отвели глаза, радуясь, что она не глядит в их сторону.

А между тем паломник пытался подняться и всякий раз падал. Тогда женщина подхватила его под мышки и, словно мешок с мукой, перекинула в пустую лодку. Он услышал, как она залезла следом, и лодочник бросил ей шест.

Умело орудуя им, женщина направила лодку к заставе; здесь течение было слабым, но коварным, справиться с ним было не легко.

Теперь, когда его спасительница стояла, выпрямившись во весь рост, паломник мог хорошенько рассмотреть ее.

Она совсем не походила на пригожих пышнотелых фламандок — высокая, жилистая, но статная; плечи у нее были широкие, а кисти рук крупные, с тонкими длинными пальцами. Одежда на ней была добротная, но простая, а поверх чепца — плотное белое покрывало, заколотое булавкой в виде креста. Она держала шест и управляла лодкой так, словно всю жизнь только этим и занималась.

Дождь, наконец, закончился, и серая пелена повисла в воздухе. Вдруг облака на западе стали пурпурными, и теплый отсвет лег на темную воду и низкие берега, окрасив в медовый цвет старые причалы и маленькие коричневые домишки. Переливчатый звон поплыл над городом: колокола гентских церквей на разные голоса призывали людей к вечерней молитве.

Женщина положила шест и опустилась на колени:

— Angelus Domini nuntiavit MariФ, et concepit de Spiritu Sancto. Ave Maria…[36]

И паломник увидел, что она еще молода и очень красива; черты лица у нее были правильными, только правый глаз слегка косил.

Женщина читала молитву, а он, перегнувшись через борт, лил воду себе на голову, пока в ней окончательно не прояснилось. Потом они поплыли дальше, и Колетта спросила: