Элерик обхватил лицо Кили ладонями, заблудившись пальцами в густых волосах девушки. У него была железная хватка. Он понимал это, но был не в силах отпустить ее.

Он безумно хотел эту женщину и пожирал ее губы, как зверь долгожданную добычу. Его язык вонзался ей в рот, проникая глубоко внутрь, имитируя желание вонзить свой жезл в ее девственное лоно. Влажный горячий рот Кили был божественно сладок, и возбужденное воображений Элерика рисовало, как его пенис проникает в самую глубину ее пламенного упругого лона, словно меч в ножны.

Сделав над собой усилие, Элерик отстранился от Кили. Еще немного, и он бы подхватил ее на руки и бросил кровать. Он был на грани срыва, желая только одного, — задрать эти юбки и овладеть ею прямо здесь и сейчас. Но к этой девушке требовался совершенно другой подход. Ей нужна была ласка и нежность, поцелуи и слова любви. Она должна знать, что прекраснее ее нет на свете, что она будит в нем удивительные чувства, что только с ней он ощущает себя единственным мужчиной на Земле. Дикое, животное спаривание наспех — не для нее.

Кровь гулкими ударами отдавалась в висках Элерика, когда он оторвался от губ Кили.

— Что ты делаешь со мной, красавица? — еле слышно прошептал Элерик, ибо слова с трудом продирались через пересохшее горло.

Ощущение было такое, будто он наглотался битого стекла. Тело испытывало невероятное напряжение. Элерик чувствовал себя большим и тяжелым. Его мужское достоинство было готово к соитию, а рана горела огнем. С каждой минутой, с каждым вздохом он все больше хотел эту девушку.

Элерик не узнавал себя. Его состояние граничило с одержимостью. Нет, не граничило. Это и была самая настоящая одержимость. Он чуть не сошел с ума, когда утром она оставила его одного в комнате и долго не возвращалась. Только поэтому он поднялся с постели, прикладывая неимоверные усилия, чертыхаясь и покрываясь потом от боли. Он метался по комнате, как зверь в клетке, ежеминутно выглядывал из окна, прислушивался к каждому шороху, надеясь уловить ее легкую поступь.

В какой-то момент ожидание стало невыносимым. Ему было необходимо выйти на воздух, туда, где можно дышать. Ему было необходимо вновь почувствовать себя самим собой, избавиться от наваждения, которое завладевало им каждый раз, когда он думал о ней. Он должен был что-то предпринять, чтобы окончательно не сойти с ума.

В ее присутствии он таял, как воск, чувствовал себя мальчишкой, который провалил испытание на зрелость.

— Нам надо остановиться, — прошептала Кили. — Прошу тебя, Элерик. Я теряю голову и не в силах отказать тебе.

Глаза девушки лихорадочно блестели от переполнявших ее чувств. Сожаления. Желания. Страсти. Крошечные золотые искорки вспыхивали в карих очах, черные брови сошлись на переносице в немой мольбе. Именно такие слова Элерик мечтал услышать из ее уст, но только без этой терзающей душу муки. Кили была готова расплакаться в любую минуту, и причина была в нем. И то, что она готова молить о пощаде, разрывало ему сердце. Элерик порывисто обнял Кили и прижал к себе, радуясь, что держит ее в объятиях. Он проклинал судьбу, долг перед кланом и все эти нелепые обстоятельства, из-за которых ему придется забыть эту красавицу.

— Прости меня, Кили. Я просто жить не могу без твоих прикосновений. Ты — мое наваждение, мания. И я не в силах вырваться из этого плена. Я слушаю твои доводы и разумом понимаю, что ты права, но стоит тебе посмотреть на меня или мне на тебя, как все разумные объяснения улетучиваются, словно дым в открытое окно. Только одно имеет значение — если я не прикоснусь к тебе или не поцелую, то сойду с ума.

Кили обхватила лицо Элерика ладонями и посмотрела ему в глаза так печально, что у него засосало под ложечкой.

— Слова твои ласкают слух, но терзают душу. Они наполняют мое сердце радостью и страстным томлением, но я понимаю, что у нас нет будущего. Ты никогда не будешь моим, воин, а я не стану твоей. И мучить друг друга — чистое безумие.

— Я не могу… не хочу мириться с тем, что нам не суждено быть вместе, хотя бы ненадолго, — прошептал Элерик. — Не лучше ли воспользоваться временем, что нам отпущено, прежде чем судьба навсегда разлучит нас? Не лучше ли сохранить воспоминания о сладких моментах наслаждения, чем всю жизнь сожалеть о том, что упустили единственную возможность познать друг друга?

— Понимаешь, это, как с загноившейся раной. Лучше сделать быстрый надрез, выпустить гной и избавиться от боли, чем ждать, пока она начнет нарывать и причинять нестерпимые страдания.

Элерик в изнеможении прикрыл глаза, ибо слова Кили звучали, как приговор. И она сама верила в то, что говорила. Да, он понимал разумность ее доводов, но не мог с ними согласиться. Он был уверен, что даже краткие мгновения любовного восторга обладания стоят того, чтобы вспоминать о них всю оставшуюся жизнь. Остается только убедить в этом Кили.

Он медленно разжал руки.

— Я отпускаю тебя… пока. Не хочу, чтобы ты страдала. Мне больно видеть твою печаль. Я лучше буду выслушивать упреки и наставления, любуясь твоей дерзкой улыбкой. Улыбнись. Кили. Ради меня.

Уголки ее губ дрогнули, но глаза оставались печальными, говоря о боли, которую Элерик тоже испытывал. Что за наваждение! Раньше он всегда брал что хотел не задумываясь и никогда не знал отказа у женщин. Но Кили… Кили была совершенно другой, к ней требовался нежный подход. Нужно было терпение, чтобы пробудить в ней желание. Элерик хотел ее полной и добровольной капитуляции.

— А теперь, коли мы закончили обсуждать тему, которую не следовало и поднимать, ты должен лечь в постель, — деловито заговорила Кили. От печали ее не осталось и следа.

Элерик смотрел на это прекрасное лицо, застывшее, как у статуи. Только глаза говорили правду, только они не лгали.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой лекарь. Я возвращаюсь в постель. После всех этих физических упражнений я чувствую себя совершенно измотанным.

Элерик осторожно опустился на кровать. Коснувшись головой подушки, он устало закрыл глаза. Кили нежно коснулась губами его лба, согревая теплым дыханием.

— Спи, воин, — прошептала она. — Я буду рядом, когда ты проснешься.

Это обещание запечатлелось в его сердце, и он со счастливой улыбкой поплыл в призрачный мир сновидений.

В силу обстоятельств Элерику приходилось ежедневно сталкиваться с Кили, и эта опасная близость сводила его сума. Он изо всех сил старался сохранять дистанцию и держаться в рамках приличий. Даже находиться с ней в одной комнате или сидеть та одним столом вовремя ужина было для него настоящей пыткой.

Чтобы рана затянулась, потребовалось еще несколько дней, и за это время Кили научилась мастерски возводить невидимый барьер между ними. Чем лучше Элерик себя чувствовал, тем больше она отдалялась и все меньше проводила времени в его спальне.

В конце концов именно это и побудило его к действию — он все чаще покидал свою комнату в надежде увидеть девушку, а это, в свою очередь, способствовало скорейшему выздоровлению.

Элерик по-прежнему испытывал физические страдания. Рана все еще давала о себе знать, и стоило ему сделать резкое движение, как торс пронзала острая боль. Но он наотрез отказался лежать в постели, бессмысленно глядя в потолок в бесплодных поисках избавления от всепоглощающей страсти к неуступчивой красавице.

Даже сейчас, сидя с братьями и пытаясь сосредоточиться на разговоре, он обшаривал глазами зал, пока не уперся взглядом в группу женщин, которые, сидя у камина, шили детскую одежду для будущего ребенка Мейрин.

Снаружи валил снег, покрывая землю белыми сугробами, которые за ночь превратятся в непроходимые горы. Улицы и дворы опустели, все попрятались по домам. Мужчины за кубком эля обсуждали военные действия и союзы, и, конечно, больше всего доставалось заклятому врагу их клана Дункану Камерону.

Но Элерик не слышал ничего. Он неотрывно смотрел на Кили, впитывая ее смех и сияющие радостью глаза, пока она весело болтала с женщинами, устроившимися у огня.