Ощущение, что она катается на розовом облаке по голубому небу, не покидало Василису всю следующую неделю. Иногда мелькали смутные подозрения, что она скоро слетит из поднебесья и разобьется о жесткую землю, но пока ей не было дела до этих сомнений: каждый вечер Елисей заходил к ней в гости, обсуждая прошедший день, своих учеников, их ошибки в проверочных работах, говорил о школьных делах, о том, что нового узнал на курсах и каков нынешний вектор в реформах образования. Еще они решали задачи – и те, что вызвали затруднения у Василисы, и те интересные случаи, что встретились Елисею на курсах. Объем знаний директора был грандиозен: тысячи самых разных задач он помнил наизусть, вплоть до самого последнего числа. Мог одной минутой набросать десяток схожих сложнейших заданий по любой теме. Свободно оперировал сотнями различных методов решения, не забывая упоминать, кто приложил руку к развитию соответствующих разделов математики и методики ее преподавания. Когда Василиса принесла из школьной библиотеки книгу старинных занимательных задач, выяснилось, что и та хорошо ему знакома.

– Надо подарить вам сборник под редакцией Мерлина, – сказал Елисей Назарович. – Уверен, в нем вы найдете много причин для горьких слез, только – умоляю! – в рабочее время.

В школе легкая начальная настороженность учеников физико-математических классов быстро сошла на нет, а их попыток прощупать глубину знаний своего нового учителя Василиса просто не заметила, искренне считая, что детишки просто уточняют неясные им моменты. Наивысшей похвалой своим стараниям Василиса сочла фразу, сказанную признанным гением математики десятого класса:

– Вы объясняете почти так же хорошо, как Елисей Назарович. И с вами столь же интересно общаться.

Дни пролетали, как одно мгновенье, и жизнь преподносила молодому специалисту только приятные сюрпризы. Пришедшая на карточку официальная зарплата могла бы вызвать горючие слезы (особливо, что обещанные «подъемные» пока так и остались только на бумаге), но при наличии волшебной карточки с вечными пятью тысячами на балансе и скатертью-самобранкой в шкафу особо горевать не приходилось. (Как живут учителя не в сказочных деревенских школах, Василиса старалась не задумываться).

По возвращении директора с курсов вечерние посиделки (к огромному, но тайному огорчению Василисы) отменились, зато появилась традиция встречаться над листком с интересной задачей в директорском кабинете после уроков.

Василиса давно призналась себе, что глубоко и безнадежно влюбилась в Елисея. Ей стали дороги мельчайшие нюансы мимики, звучания голоса ее прекрасного директора: его привычка хмурить брови, задумавшись над чем-то, с нечеловеческой скоростью крутить ручку в пальцах на миг отвлекаясь от записей, понижать тон речи до басистых ноток при объяснении наиболее сложных моментов в решении задач. Блеск глаз, порывистость движений, нетерпеливое ожидание ответа на заданный спорный вопрос – все привлекало Василису, как игра пламени влечет мотылька.

Если прежде восхищали достоинства этого мужчины, то теперь её умиляли даже недостатки: излишняя (на взгляд Василисы) жесткость и бескомпромиссность в суждениях, хладнокровная рассудительность и неэмоциональность – хотелось стать той самой, что смягчит черты его точёного лица, вызовет мягкую улыбку на губах… К недостаткам стоило отнести склонность Елисея к черному юмору и откровенному сарказму.

Для Василисы Елисей заслонил собой весь свет, стал ключевой фигурой в ее жизни: его одобрения она искала прежде всего в каждом своем деле, его улыбка была ей главной наградой, его приветствие вдыхало радостную энергию в каждый день Василисы. «Не сотвори себе кумира», – она нарушила эту заповедь, смотря на своего наставника влюбленным боготворящим взглядом. Василиса не проявляла своей любви открыто, догадываясь, что стоит ей явно продемонстрировать свой интерес (как наверняка поступала Галина Ивановна) и больше она Елисея не увидит, он начнет избегать ее, как прежнего молодого специалиста школы.

Порой накатывало недоумение: несмотря на скрытность, неужели никто (и в первую очередь – сам Елисей) не замечает ее чувств? Ни слова, ни намека ни разу не услышала Василиса по этому поводу. В ней действительно проснулась гениальная шпионка, способная искусно скрывать все переживания, или ее новые коллеги так ненаблюдательны? Елисей олицетворял для Василисы идеал мужчины, а она для него оставалась лишь очень полезным специалистом. Со временем Василису стали посещать предположения, что Елисей тайно женат на какой-нибудь могучей и великой волшебнице, потому и игнорирует всех окружающих его женщин и не рассматривает саму возможность сугубо личных отношений с ними. Однако эти соображения не казались Василисе правдоподобными: какая, даже самая прекрасная и самоуверенная, женщина позволила бы своему мужу минимум по часу в день проводить наедине с молодой влюбленной в него девчонкой, пусть он и общается с ней исключительно по деловым вопросам? Женская ревность обязательно дала бы себя знать, тем более что по официальной версии Елисей холост и свободен. Нет, жена у директора отсутствует, это точно, почему же в вопросах чувств директору отказывают его несомненные прозорливость и наблюдательность?

Потихоньку приходило понимание, что Елисею, как многим талантливым выдающимся ученым, свойственна эмоциональная слепота – пока ему прямо и чистосердечно не скажешь о своих чувствах, он в упор не заметит их ярких проявлений. То, что ее сердечная тайна вряд ли раскроется без помощи самой Василисы, не успокаивало, скорее наоборот – ей хотелось бы увидеть хоть один знак, говоривший бы о том, насколько несбыточны (или наоборот!) мечты о взаимности. Хотелось бы понять, есть ли малейшая надежда! И пугало подозрение – может, это полное игнорирование ее нежных восторженных взглядов и есть его молчаливый ответ?!

«Не замечает или не хочет замечать?» – мучилась Василиса, а очевидная рациональность и холодная логичность всех действий директора склоняла ее к первому варианту.

Оставалась возможность спросить прямо…

«О, я отлично представляю себе этот диалог! – горько усмехалась про себя Василиса, лежа без сна по ночам. – Выглядеть он будет примерно так:

– Я вас люблю! – врываюсь я с криком в кабинет директора.

Елисей откладывает бумаги, смотрит сосредоточенно и говорит:

– Обоснуйте ваше утверждение – исходя из каких данных вы пришли к такому неожиданному выводу?»

Посмеиваясь над собой, Василиса старательно отгоняла от себя мысли, что неразумно было влюбляться в существо неизвестного подвида – какой нечистью является ее прекрасный директор Василиса не знала до сих пор. Глюк с Огневушкой о том ведать не ведали, а на табличках кабинетов эта полезнейшая информация не указывалась. А стоило бы ее добавить:

«Кабинет истории. Ворон Владович. Вампир».

«Спортзал. Ян Вольфович. Оборотень».

«Кабинет математики. Василиса Алексеевна. Просто человек. Просьба учитывать, что это слабый, оберегаемый вид!»

«Директор школы.???»

Одним словом, Василиса была до безумия влюблена в черноокого красавца Елисея и не желала думать о том, насколько неразумна эта ее любовь. Директор жаловал ее добрым отношением, уделял ей много времени, и девушка мечтала, что со временем он начнет видеть в ней не только сносного математика и неплохого учителя.

Первое предчувствие, что розовое облако под ней понемногу становится грозовой тучей, появилось у Василисы к началу октября. Несмотря на все моления сердца не обращать внимания на странности, холодная логика, доставшаяся в наследство от отца, вступала в свои права.

А странностей было немало. Прежде всего, к концу первого месяца версия дяди Олега о происхождении списка рассыпалась в прах: Василиса услышала, как Машу Новикову поздравляют с победой в канадской телевикторине, увидела, как еще одна девочка гордо демонстрирует диплом конкурса чтецов в Германии, как Игорь Кузнецов из десятого класса рассказывает увлеченным слушателям о математической олимпиаде в Голландии. Список был самым настоящим и никакой дополнительной скрытой информации в себе не содержал. Это действительно был список талантливых учеников этой школы – не более и не менее того. То, что иностранные детки оказались школьниками российской глубинки удивления уже не вызывало: телепорты, сапоги-скороходы, рассеивания в воздухе, магические фокусы всё объясняли. А потому Василиса возвращалась к исходному вопросу: имел ли этот список отношение к смерти отца? Ей страстно хотелось ответить самой себе гневным «Нет!», но холодная логика не желала отступать без боя, беспрерывно прокручивая одни и те же предположения и добавляя всё новые к ним. Могли ли отца убрать, как слишком много понявшего «чужака»? А смысл, если он никак не мог доказать свои слова – ни записями разговоров, ни фотографиями, ни видеосъемками? Его бы просто приняли за сумасшедшего, как некогда Алексея Семеновича. Василису-то никто пока в деревне убить не пробует, а уж в том, что для «почти всемогущего» директора волшебной школы не сложно прихлопнуть ее, как муху, – сомнений нет. Да он просто позволил бы ей сгинуть в том позабытом болоте! Допустим, что отец не был «чужаком», – какой резон убивать своего? Мог ли он раздобыть убедительные доказательства существования сверхъестественных существ? Отец перед смертью занимался секретными военными разработками – эти приборы сумели запечатлеть на суперсовременный носитель информации полет Змея Горыныча? Новейшие технологии позволили записать призраков? Тогда и искали бы записи, а не список! Забрали бы весь «магический компромат», частично стерли бы отцу память, как Василисе, и дело с концом. Нет, чего-то она не знает.