Так и случилось, что Младший нарек старшего старинным именем Ринтэ — щит мой.

А Старший засмеялся и назвал Младшего «оборотным» именем — Эринт, опора моя.

Это были древние имена и потому звучали они не так, как сейчас.

А госпожа Асиль произнесла имя каждого из гостей и спела каждому хвалу, и все полюбили ее, хотя она и была из Тэриньяльтов. И брат ее опустил голову, скрывая слезы, потому, что ему было слишком хорошо, чтобы не плакать, и слишком стыдно было показывать свои слезы.

Все радовались — кроме Науриньи. Он смеялся, но в глазах его было безумие и предвиденье. Адахья, ревнивый к своему господину, стоял за его креслом и услышал, как Науринья, слишком громко смеясь, сказало странные слова:

— Господин мой, разве ты не видишь? Если Провал снова проснулся, значит, либо Правда короля не властна над Жадным, либо Жадный не властен над тем, что лезет из Провала. Есть что-то еще, более страшное. Страшнее богов.

А принц Ринтэ ответил:

— Если так, то есть и что-то более сильное, чем то, что сидит в Провале. Я это чувствую и знаю, и в это верю. Я найду.

— Ты мудр и страшен, господин.

— Я глуп и слеп. Но я прозрею. Не покидай меня.

— Я твой, господин.

Адахья был ревнив. И после пира он бросился на колени перед господином и сказал:

— Был ли я отважен сегодня в бою, господин мой?

— Воистину, был.

— Я прошу награды.

— Чего ты желаешь?

— Пусть я всегда буду при тебе, господин!

— Да будет так, — сказал принц Ринтэ.

И Адахья ушел, довольный.

А потом подошел к Ринтэ Арнайя Тэриньяльт и сказал:

— Господин мой, теперь я родич тебе. Теперь я родич королю, и мир между нашими родами. Но я всегда твой человек, знай это.

И Ринтэ обнял брата королевы.

Свадебный пир закончился, и госпожа Асиль стала королевой, как ей и было предсказано. А госпожа Диальде, Нежная Госпожа, стала собираться к отъезду — как и ее старший сын Ринтэ.

Звезда переливчатой ртутной каплей дрожала в бледном предрассветном небе. Стоял ничейный час меж днем и ночью. В студеной тишине едва ощущалось далекое-далекое дыхание ранней весны.

Двое неподвижно стояли на холме, глядя на тлеющий край окоема.

— Птицы, — тихо-тихо сказал тот, что был чуть выше ростом. — Слышишь — небо звенит?

Второй покачал головой.

— Нет.

Первый тихо рассмеялся.

— Ты не поэт.

— Верно.

Далекие птицы устали, и стали спускаться к небольшому озеру в лощине. Теперь и второй их увидел и в молчаливом восхищении покачал головой.

— Похоже на падающую стрелу, — сказал первый и обернулся к собеседнику. Глаза его напоминали молочные опалы и чуть светились.

— Солнце встает, — сказал второй. — Нам пора, брат. Наступает время Дневных.

Первый улыбнулся.

— Как скажешь, государь.

Они неторопливо повернули коней туманной масти и стали спускаться по склону, поросшему темными, острыми, похожими на копья елями. Ехали молча, бесшумно, медленно сливаясь со снегом и деревьями, постепенно растворяясь в бледном рассвете. Только следы копыт беззвучно впечатывались в хрупкий усталый наст. Боковым зрением случайный свидетель мог бы уловить полупрозрачные силуэты всадников. И еще один краткий миг виднелись они в темноте открывшегося в холме входа, а затем черная арка проема затянулась, как затягивается под утро тонким ледком лужица накануне весны.

А потом исчезли и следы.

А на закате король Эринт стоял у врат Холма и смотрел вслед уходившему на север отряду. Мать, брат, Арнайя Тэриньяльт, глупый преданный Адахья. Ему было горько и страшно, он не хотел их отпускать, он не хотел оставаться один.

Но он не мог повернуть время вспять.

Сзади послышались тихие шаги. Он даже не обернулся, зная, что это она, Ледяной цветок, Асиль Альдьенне.

— Скоро мы отправимся в Объезд, — сказала она. — Ты всех увидишь, господин мой.

— Да.

— Я прикажу приготовить богатые дары сестре моей, невесте твоего брата.

— Да.

— И моему брату...

— Да.

Следы исчезали на снегу.