И снова в голове Старшего промелькнуло лицо — но он его не запомнил. Он запомнил гулкий радостный смех и алое имя — Силлата. Огненное копье Силлаты.

Холмом правила женщина — вдова прежнего владыки холма и мать его троих сыновей, беспрекословно повиновавшихся матери. Три суровых, похожих на скалы бородатых мужика — старший уже седеть начал — слушались мать как малые дети. Хотя старший из братьев и был наследным главной холма, но правила тут мать. Таков был их обычай.

Пять дней длилось празднество. Пять дней много пили и много ели, возглашали здравицы и охотились. Мужчины боролись под луной, пыхтели и хрипели, и их полуобнаженные тела блестели от пота. Знаменитые охотники и рудознатцы Дайраннальтов подносили королю в дар шкуры, клыки и ядовитые железы тварей, слитки редких металлов с оттиском печати с всадником. Женщины дарили редкие травы и готовые мощные зелья в флаконах из зачарованной бронзы — в этом искусны были маги холма и знаменитые их целители.

И опять король объехал земли Дайраннальтов посолонь, чтобы благость и изобилие от правды короля снизошли на эти земли.

И свиту короля пополнили десять охотников и пять женщин-целительниц.

Следующий холм был — Медвежий.

Нельрун пел — не возвращайся в места детства, не возвращайся туда, где был счастлив, ты не найдешь прежней радости. Не потому, что мир изменился — изменился ты сам.

Старший возвращался в Медвежий холм не раз, так что не боялся, что его накроет тоска по прошлому — он не ради поисков былого сюда приезжал.

Но уже третий день он не спал, глядя в купол шатра, над которым медленно стекала по небу янтарная капля неяркого осеннего солнца. Смятение сердца, и так не утихавшее в нем, теперь сделалось почти нестерпимым. Он не знал, что делать с собой. Он приближался к месту, которое было ближе его душе, чем место, где он родился. В Медвежьем холме он стал самим собой. Там были его «люди извне» — все, кого он знал в родном холме, были «люди изнутри». Разве что Тэриньяльты были извне. Тэриньяльты понимали Холмы с их обратной, изнаночной стороны. Нельрун и Сэйдире, и даже дед, Тарья Медведь, смотрели на Холмы, наверное, снаружи. А все остальные были — внутри.

И тени следовали за королевским поездом, и видел их один Старший.

Здесь холмы становились высокими, крутыми и обрывистыми, ручьи и реки бежали бурно, путь становился трудным. Они ехали близко к краю Холмов, далеко-далеко от Средоточия. Но Старший помнил и свой путь с Сэйдире, он знал то, чего не знали прочие. Это была тайна его, ее и отца.

Долина постепенно расширялась, открываясь к северу, к Медвежьему холму, который будет виден, наверное, еще через ночь. Луна будет тогда почти полной. Справа спускался в долину черной полосой прозрачный мертвый лес — семьдесят лет назад здесь прошел пожар, но черные стволы лиственниц по-прежнему стояли прямо, словно в них еще теплилась жизнь и они, упорно цепляясь за землю, не желали падать. По склону среди черных стволов по камням бежал быстрый ручей — таких был много здесь. Каменная осыпь перегораживала ему путь, и он разливался небольшим озерцом, а потом, перехлестывая через каменный барьер, снова мчался вниз. Кобылка госпожи Асиль потянулась к воде. Младший подъехал к ней.

— Я только в детстве был в этом холме, но это место помню хорошо, — сказал он.

— Страшный этот лес, — сказала Асиль.

— Да нет, я не лес запомнил. Просто когда мы ехали, отцов дружинник, Винайя, говорил нам, что там за гребнем, в соседней долине, валяется много костей. Какие-то непонятные звери, небывалые, древние в незапамятные времена там не то умерли, не то были перебиты, не то сами друг друга перебили в схватке. Мы туда так и не ездили, но мне потом всю ночь снились странные звери. Потому я и запомнил это место.

— Я там был, — послышался сзади голос. Оба обернулись. Старший. Его конь тоже пристроился пить воду. — Потом мы можем туда поехать. Там и правда всюду кости. Звери туда не ходят, твари туда не ходят. Там даже пыль кости не засыпает. Унылое место. Тоскливое. Я там дольше часа не выдержал — выть захотелось. Но, сдается, я туда еще поеду. — Он помолчал, затем посмотрел на брата и Асиль. — Мне тревожно. Слишком тихо. Ни единой твари всю дорогу, ни капли дождя, ни ветра по ночам, все слишком, слишком тихо... Ни шепота Бездны, одни тени, тени...

Он тронул повод и поехал вперед. Младший с Асиль переглянулись и тревожно посмотрели ему вслед. Отряд воинов Медвежьего холма молча проследовали за ним. Они возвращались домой из Королевского холма.

Прошло еще две ночи, и каменистые гребни широко разошлись в обе стороны, открывая вид на суровый, покрытый лиственницами и кедрами Медвежий холм. Они углубились в лес по каменистой, хорошо наезженной дороге как раз в тот момент, как оторвавшись от плеча холма серебристым пузырьком всплыла в небо луна, и стало видно, что врата холма отворены, и оттуда вереницей спускаются, сверкая парадным оружием, воины. Они встретят их на выходе их леса.

...И дед поклонился зятю-королю, прижал к широченной груди по очереди обоих внуков, ласково встретил Асиль и расцеловал дочь. И в этот момент Старший понял, что именно сюда вернется мать, когда все кончится. Перед своим отцом она казалась маленькой девочкой, несчастной, растерянной девочкой. Да, она вернется сюда.

Большой зал был убран в старинном духе — так поколения два назад было принято, и молодежь их других холмов, особенно Королевского, с усмешкой посматривала по сторонам. Но пир был великолепен и весел, а на другую ночь старый Медведь еще обещал охоту, а еще на третью — воинские забавы.

Старшему эти все развлечения были ни к чему. Он искал Нельруна и Сэйдире. Но их не было.

— Их тут и нету, — наклонился к внуку дед. Наследник сидел по левую руку хозяина. — Твой папаша велел же всех дневных выставить из Холмов.

— Они у госпожи Керинте? — быстро спросил он.

— Нет, твоя женщина к Дневным отказалась ехать.

Старший резко повернулся к деду.

— Так где она?

— А тебе ж вроде было все равно?

— Дед!

Тарья рассмеялся, опрокинул в себя еще кубок вина.

— Да ладно, ладно, я не понимаю, что ли? Поезжай к ней, разберись в себе, щенок.

— Дед!

— Не ори. Смотрят. Выедешь по проходам к границе, к озеру. Оно уже вроде как не в Холмах, — засмеялся он. — А стражу я там всегда держу. Они там вместе с Нельруном, место хорошее. Поезжай завтра.

— Нет, сегодня. Сейчас.

— Ну, как хочешь, — махнул рукой дед. — А зря, еще кабана не подавали... Сам завалил.

Он гнал коня по гулким высоким коридорам. Он редко бывал здесь, пока жил у деда, и не ходил к озеру этим путем — были места и дела куда интереснее. А теперь он словно гнался за чем-то, он не мог этого упустить, надо было догнать и поймать это, неуловимое, и посмотреть ему в лицо.

Стража остановила его неподалеку от выхода. Он отдал поводья и поднялся по каменным ступеням в жилые коридоры. Пошел по открытой галерее. С севера задувал ветер с еле уловимым привкусом моря, от которого трепетала тонкая струнка в душе. Днем галерею прикрывали отворотные заклинания, врезанные в камень. А сейчас можно было спуститься по ступеням вниз, к озеру, полному луны. Ее в небе не было столько, сколько света плескалось в черных берегах. Уже отсюда он увидел Сэйдире и Нельруна. Усмехнулся. Не спят. Пытаются жить как Ночные. Вряд ли получится, вряд ли...

Он спустился вниз по внутренней лестнице и вышел на каменную тропу, идущую вдоль берега. Огромный сонный лебедь что-то ворчливо крикнул, когда Старший прошел мимо птичьей лежки. Скоро с севера, от моря, потянутся на юг птицы, и лебеди встанут на крыло и улетят следом за ними.

Куда улетают птицы?

Старший тряхнул головой, прерывая нить цеплявшихся друг за друга мыслей. Если их отпустить на волю, то конца им не будет.

— Но почему именно сейчас? Что особенного именно в нашем времени?