«Вот и все, — успел подумать он, лежа ничком на сырой земле. — Вот тебе и магия».

Он приподнял голову. Тени скользили стремительно, по пути обжигая как сталь на морозе. Трава за ними оставалась черной, убитой не то жаром, не то холодом. От шепота бездны невыносимо мутило. Он понял, что сейчас ничего не сможет сделать.

«Конец».

Но тени скользнули мимо него — он не был им нужен. Им была нужна женщина. Ее кобыла ржала и в ужасе пятилась, Сэйдире соскочила зачем-то на землю, а потом побежала прочь, через ручей, затем наверх по склону и остановилась, повернувшись к нему лицом. Принц поднялся на колени, беспомощно глядя на то, как тени окружают Сэйдире. Науринье сейчас было бы стыдно за него — он не мог овладеть собой и спокойно, с холодной головой за секунды направить силу и покончить со всем. Но он просто не мог. Если бы дело было только в руке, он бы мог сосредоточиться — разве не бывал он ранен? Разве брат слепой дамы не всадил ему в плечо нож так, что тот воткнулся в кость? А он тогда даже сознание не потерял. Теперь же он почти ослеп и еле держался на ногах, а ведь боль еще не пришла, она всегда не сразу приходит. Он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрел туда, где погибала Дневная. Быстрее просто не мог. Он выл от бессилия.

Он боялся — не за себя. И ничем не мог помочь.

Он мог только смотреть. По его щекам текли слезы.

А госпожа Сэйдире стояла, стиснув кулаки, и глаза ее были широко открыты. Они как будто светились — или ему просто показалось сквозь белесую мглу в глазах. Губы ее шевелились, и тени почему-то не смели напасть, они струились, дергались, извивались — но не могли переступить какую-то незримую границу, какой-то круг.

Небо внезапно посветлело, пошло перламутровыми переливами — приближался рассвет.

— Ничейный час! — вдруг закричала Сэйдире высоким, звонким, голосом, и казалось, что вместе с ней так же звонко кричит еще какой-то голос, радостный и юный. — Ничейный час!

И тут принц внезапно успокоился — словно кто-то встряхнул его, а потом ласково провел рукой по голове. В глазах прояснилось. Он осклабился, мрачно складывая в голове заклинание и чувствуя, как по жилам холодным огнем бежит сила. А потом выпустил ее.

Он почти ожидал, что услышит этот жалобный, тягучий, почти человеческий вопль–вой, и когда услышал, довольно кивнул.

— Ничейный час, — всхлипывая, повторила Сэйдире уже своим голосом, поскуливая и дрожа от усталости и страха. На земле расплывались и таяли дрожащие, словно студень, тени.

Принц сел на землю, борясь с обмороком. Вот теперь он ощутил боль. Посмотрел на руку. Она была сломана в кисти, а жгуче-ледяное прикосновение теней вытянуло слишком много сил, и ощущение собственного тела было противно, словно эти тени осквернили его. Хотелось отмыться.

Очнулся он днем, в тени под деревьями, и тут же пожалел, что проснулся — рука болела так, словно ее сунули в горячие угли. Он еле удержался от слез. Боль то накатывала, то отпускала. Дневная спала рядом, свернувшись калачиком. Лицо ее было закрыто спутанными бронзовыми волосами. Однако, она все же позаботилась закрепить его сломанную руку между ножнами их кинжалов и замотать полосой ткани, отхваченной от рубахи.

Он тихо перевернулся на спину, закрыл глаза, сосредоточился. Хотя бы унять боль, а когда они доберутся до дедова холма, там быстро залечат перелом.

Под закрытыми веками вспыхивали, расширялись и таяли оранжевые круги, в них вращалась зеленая спираль. Когда боль утихла, он открыл глаза и огляделся.

Они лежали под деревьями, там, где ручей уходил в заросли. На траве паслись его конь и белая кобылица Сэйдире, расседланные и стреноженные. Седло лежало у него под головой. Ужасно хотелось пить. Он приподнялся и снова торопливо лег, потому как тело явно не желало слушаться.

Дневная проснулась.

— Извини. Я не хотел тебя будить, — прошептал он.

— Что тебе, господин?

— Я хотел пить, — чуть ли не извиняясь, проговорил он.

— А. — Она пошарила в вещах и протянула ему флягу, вынув пробку. — Пей, господин.

— Что это было? — спросил он, напившись и отирая рот здоровой рукой.

— Что?

— Почему они не напали? Что за ничейный час? Что за голос был?

— Видел бы ты себя, — покачала головой женщина. — Словно всю кровь из тебя выпустили. И говоришь еле-еле.

— Ты все же ответь на вопрос, а то вдруг я прямо сейчас умру? И так ничего и не узнаю?

— Не умрешь, господин. А ответить я и не могу. Я даже не знаю, что и почему произошло. Я очень испугалась, я так не хотела погибнуть, я боялась за тебя, господин. — Взгляд ее стал вдруг жестким и насмешливым. — Если бы ты погиб, я не нашла бы дороги к холму твоего деда, так что мне надо было, чтобы ты выжил.

— Я понимаю, — усмехнулся принц. — Но ты, видать, сильно за меня боялась.

— За себя больше, — отрезала она и отвернулась. — Я так хотела жить, что закричала к тем, кто не слышит. К тем, кто спит.

— Ты хочешь сказать, что боги тебе ответили? — он чуть не вскочил.

— А кто ж еще? — устало отозвалась она. — Больше некому. Я поняла, что можно остановиться, что там, где я стою, они меня не тронут. Я помню радость такую, которую трудно пережить и еще труднее утратить... Голоса говорили — не бойся, они говорили — только не бойся, эти голоса говорили — не бойся, дитя ничейного часа, потом кто-то закричал — ничейный час! — и все кончилось. Я страшно устала... А ты был тяжел, но я постаралась оттащить тебя подальше, там плохое место и трава умерла.

Старший молчал, чувствуя себя виноватым. Он говорил — я маг, я сын короля. И чем это помогло? Когда настал час действовать, он даже не смог справиться со своими чувствами, не сумел привести в порядок мысли. В Провале и на охоте он знал все и был готов ко всему. Но вот случилось то, чего он не знал — и где вся его выучка? Что-то надо делать собой, иначе с магией придется распрощаться. Либо научиться убивать чувства, либо они убьют тебя.

Он не знал, что сказать, а Сэйдире и не спрашивала. Вид у нее был усталый и безразличный.

— Если ты слышишь богов, — медленно заговорил он, — и если боги откликаются тебе... таким как ты, то кого слышат те, как их? Слухари? — вспомнил он словечко, которым припечатал их Нельрун.

— Ничего я не знаю, — покачала головой Дневная.

Он молча уставился на сверкавшую на солнце воду.

— Мне придется пойти туда, — прошептал он. — Все ответы там... Но боги с нами. Все-таки с нами.

— Что ты говоришь, господин? — не расслышала Сэйдире.

— Я обязан тебе, — сказал он, поднимая взгляд. — Я выполню любое твое желание.

Сэйдире некоторое время молчала. Потом заговорила. Голос ее был чересчур тих и спокоен.

— Я хочу жить, и жить спокойно. Я хочу иметь здесь права и не быть чужой. Я много натерпелась у тебя в Холме. Слуги повиновались мне со смешком, почти в лицо говоря, что я здесь никто, и что меня слушаются только потому, что ты приказал. А если бы тебя сейчас убили? Я осталась бы одна, никто и ничто. Я выпрашивала бы кость, как бездомная собака. Да мне лучше сдохнуть.

— Так чего ты хочешь? — перебил ее Старший. Ему было слишком неприятно это слушать, потому, что она говорила правду.

— Я хочу уговора с тобой. Я хочу от тебя ребенка, и хочу, чтобы ты признал его. Тогда меня будут почитать хотя бы как мать твоих детей. Пусть они будут незаконными, но признанными тобой. Вот таково мое желание.

Старший медленно кивнул.

— Уговор, — сказал он. — Клянусь честью. И — да услышат боги.

Он не лгал. Он клялся от чистого сердца и теперь был уверен, что боги могут услышать их. От этого было светло на душе.

«Невыносимая радость» — вспомнил он слова Сэйдире. Он хотел этой радости.

Сэйдире кивнула.

— Да, так и будет — сказал принц, и мысль об уговоре не была ему неприятна.

На третью ночь их встретил отряд Медвежьего холма, в котором был Нельрун. Бард сказал, что точно знал куда ехать, потому, что ему был сон. Старший не стал ничего спрашивать. Он еще успеет поговорить и с ним, и с дедом.