Доска. «Восемь ветров». Лицо противника неуловимо. Его невозможно запомнить.

Нет. Я не буду играть с тобой. Уговори меня, попробуй.

Протянуть время до рассвета. Почему-то это важно — до рассвета....

Все оборвалось, как струна. Больно, звонко.

Принц помотал головой. Дед сидел с непроницаемым лицом.

— Я сделаю так, как ты сказал, Нельрун, когда придет моя пора. Я все узнаю и сделаю как надо, — глухо прошептал он.

— Наш король сумел.

— А девятый — нет, — ответил дед. — Но я, извини друг мой, не вижу, чем это плохо. Холмы процветают, в Холмах покой.

Нельрун не сказал ничего. Принц тоже.

Ветер, полный мелкого дождя, дул в лицо. Луна иногда выныривала из несущихся по небу облаков, но свет ее был тусклым и болезненным. Волосы, отяжелевшие от влаги, хлестали по плечам от бешеной скачки.

Мрачный и решительный, он спешил домой, в Королевский Холм. Отряд мчался по самой границе недобрых земель, под которыми, как озеро под льдом, таился Провал. Но тени не приходили. Им было плевать. Они не за ним охотились.

Он ехал домой, при всем параде, в черных одеждах с вышитым на груди серебряным растущим полумесяцем королевского рода, и его сопровождали могучие и молчаливые воины деда с красным медведем на каждом плече.

Он ехал домой и думал о том, что сделает так, как решил. Как считает нужным и правильным. И плевать, что думают другие. Даже если это отец, мать, брат, госпожа Асиль, Адахья. Каждый должен действовать так, как считает правильным. Никогда не будет так, чтобы всем было хорошо. Кому-то да будет больно. Самым близким будет больно.

И пусть.

Он понимал, что как бы ни повернулось дело, перед кем-то он да будет виноват — так зачем думать об этом? Решил — иди, так сказал дед. На каждый чох не наздравствуешься.

Тот, кто решил, должен взять на себя и то, что случится потом.

«Я готов.

Будь что будет.

И не смотри на меня больше такими глазами, отец. Я все равно сделаю так, как сделаю.

Не укоряй меня, мать. Я еще много боли тебе причиню.

Я дрянь, наверное. Но я не стану вас слушать. Я и себя-то не слушаю. Иначе оставил бы Асиль в покое.

Я люблю Асиль. Я ее люблю, Провал меня побери!

Я должен ее любить. И я отниму ее у брата.

И сделаю ему плохо. Но я ее заберу. Я старший. Я буду королем. Я ее не могу не любить, ведь правда?

Я вообще кому-нибудь сделал хорошее?

Да пошло все в Провал. Никто и ничто меня не переубедит, я прав».

— Господин.

Арнайя Тэриньяльт оторвался от родовой книги. Последний раз он брался за эту древнюю рукопись лет двадцать назад. Почему его вдруг потянуло перелистать темные страницы — он сам не знал. Снов он не видел, как и все в Холмах. Это Дневные любят разгадывать сны, а Ночные разве что в детстве видят яркие, странные образы, а потом воспитание и выучка изгоняют сны. Или они просто не запоминаются, как неважное, потому, что у Арнайи часто при пробуждении бывало ощущение, что он только что слышал или видел что-то, но упустил, и тоска охватывала его — но ненадолго.

Арнайя уставился на слугу.

— К вам Младший принц.

У Тэриньяльта брови поползли вверх. Вот уж чего не ожидал. Он был человеком Старшего. Он уважал Младшего принца, но они никогда не были близки. Они даже и не разговаривали никогда.

— Проси. В круглую комнату, и пусть принесут угощение. И света побольше, он не Тэриньяльт. И мне — гербовую накидку.

Арнайя встал. Встряхнулся. Его начало разъедать любопытство. Глава дома Ущербной луны быстро зашагал в круглую комнату.

На груди у Младшего на черном бархате был вышит растущий месяц Лунного дома. Значит, он не по личному делу.

Арнайя встал, приветствуя гостя.

По обычаю, оба сели на подушки, хозяин наполнил две чаши, отпил из одной, показывая, что вино не отравлено, и передал гостю.

Младший принял, отпил, и также по старинному обычаю осведомился, здоровы ли домашние, хорошо ли плодятся стада, хороша ли охота.

Арнайя ответил на каждый вопрос, что все, хвала богам, прекрасно.

А потом гость спросил — в добром ли здравии госпожа Альдьенне Асиль, краса Тэриньяльтов.

И Арнайя резко повернулся и посмотрел в лицо гостю.

И Младший не отвел взгляда.

— Я пошлю за ней... позову ее, — сказал Тэриньяльт, и собственный голос звучал для него странно.

И Младший приложил руку к груди и склонил голову.

Он недолго сидел один — а показалось, много часов. Время тянулось мучительно, как бессонные дни болезни. Тишина и одиночество обволакивали, приводя его в странное состояние подобное сну или оцепенению. Он сидел, неподвижно глядя вниз, на переплетенные пальцы своих рук. Мысли ползли медленно, как пузыри воздуха подо льдом в зимнем ручье.

Он не заметил, как брат и сестра пришли и остановились у входа, глядя на него. Он. скорее, почувствовал их и медленно поднял голову.

Оба беловолосые, красивые особой, снежной, кружевной и хрупкой красотой Тэриньяльтов. Оба тонкие — и прочные, как гибкие смертоносные клинки.

Младший поклонился госпоже. На миг прикрыл глаза, вспоминая, как яркая луна наполняла ее белые волосы светом и как светилась белая галька в ручье у нее под ногами.

Когда Младший поднял голову, Арнайя Тэриньяльт ушел, и осталась одна Асиль — белая в белом платье. Она сбросила туфли и мелкими шажками пошла по коврам к середине круглой комнаты, к очагу и столику с угощением. Села на пятки, сложив руки на коленях и молча подняла на Младшего вопросительный взгляд. Какие же у нее огромные, непроглядные черные глаза.

— Госпожа Асиль, — начал Младший, боясь, что голос его предаст. — Госпожа Асиль. Я помню, как ты светилась от луны. Я помню, как ты вышла из белого тумана по ручью, ведя в поводу свою белую кобылицу. В ту ночь, когда мы увидели всадника. — Он помолчал. Асиль продолжала смотреть на него, и это странным образом вдруг успокоило Младшего. — С той ночи я не могу не думать о тебе. Я не могу не опасаться за тебя. Я знаю, что у тебя отважный брат. И что ваш род достаточно могуч, чтобы защитить тебя. Но я лишь тогда буду спокоен, когда буду защищать тебя сам. — Он снова замолчал. — Я не знаю, что с кажет тебе мой брат, когда вернется, а он будет говорить с тобой. А я скажу тебе сейчас. Я не могу быть вдали от тебя, госпожа Асиль. Я прошу тебя стать моей женой.

Асиль чуть опустила взгляд и легонько кивнула, словно говоря — вот оно как.

— Мне нагадали, что я буду королевой в Холмах.

Младший криво дернул ртом в подобии улыбки.

— Тогда прости.

Он еще не успел ощутить горечи отказа, как Асиль продолжила:

— В свое время, говорят, твой дед, Тарья Медведь, хорошо сказал про гадания, — улыбнулась она.

Младший вспомнил, о чем речь, и у него камень свалился с души.

— И я не обязана следовать предсказаниям, разве не так?

— Так ты выйдешь за меня?

— Я дождусь твоего брата и выслушаю его. А потом дам ответ.

— Но ты не отказываешь?

Асиль улыбнулась.

— Не отказываю.

Он приехал в Холм в бурную дождливую ночь во главе отряда Медведей, словно завоеватель. Ему открыли главный вход в Холм, и он вдруг подумал, что легко мог бы со своим верным угрюмым отрядом перебить стражу. Эта мысль поразила его, и потянула за собой целую стаю других, подобных быстрым красноухим белым псам.

Они знают его, они доверяют ему. А если бы он был как те, из старинных баллад, что вырезали врагов после свадебного пира или выпив мировую? Сейчас такое никому и в голову не приходит... Может, все-таки нерушимой покой Холмов стоил того уговора? Да какого уговора? Он ничего не знал в точности. Он только предполагал. Но была в этом зыбком предположении какая-то неуловимая правда, заставлявшая твердо верить в собственную догадку.