Письма генерала поражали нежностью и участием во всем, о чем бы я не писала. Я делилась в ответах делами в институте, что происходило со мной и вообще вокруг, даже вниманием сокурсника Пети. Он же отвечал мне также правдиво и открыто обо всем, кроме работы. Очень скучал и рвался ко мне, и это я читала между строк. Уж опыт был, что и говорить! Сама же металась и плакала по ночам. Тосковала ужасно! Хотелось хотя бы увидеть, не то чтобы прижаться или даже поцеловать. И очень боялась прописать это в своих ответах, которые случались не часто, в связи с такой моей теперешней занятостью учебой и общественной нагрузкой.

Он же писал и писал, просто заваливал меня письмами. И я уже было привыкла к этому, как однажды получила странное письмо, в котором он сообщил, что пока не сможет мне писать, так ему предстоит другая командировка и еще не знает сколько времени будет отсутствовать. Просил не волноваться и жить по-прежнему спокойно.

— Как только смогу, тут же сообщу адрес или же приеду сам. — написал он в конце письма.

Это насторожило меня и даже заставило испугаться. Что-то странное чудилось в его строках, что-то страшное и непонятное.

Мы обсуждали с Глашей это послание и не пришли ни к какому-то выводу.

Все объяснилось на следующий день после получения оного — вооруженная революция в Венгрии!

Об этом уже не скрываясь, писали центральные газеты, правда, называя это контрреволюционным мятежом.

Итак, мой генерал, по-видимому, за границей, а именно в Венгрии!

Я была в шоке! Ещё не знала точно, но сердце сжалось, когда пришло такое в голову. Просто сложила два и два, особенно по последнему его письму и конечно, по заявлению в центральной прессе. Глаше пока ничего не говорила, но она же слушала радио, которое не выключалось у нее на кухне целый день. Она просто не предполагала, что наши мужчины могли там находиться, там, где вовсю гремели выстрелы, и рядом ходила смерть. Я только молча кивала, когда та рассказывала услышанные новости. Газеты она тоже не читала и всегда складывала ровной стопочкой на столе генерала. Поэтому только ахала и вздыхала, понимая, что «это далеко и совсем не у нас».

В институте тоже было неспокойно. Не так, как в Венгрии (шучу! Улыбаюсь!), но комсомольское собрание было проведено, и этот вопрос поднимался. Выступил представитель из райкома комсомола и разъяснил «позицию партии и правительства», как тогда говорили. Кроме того, меня попросили написать статью в нашу газету по настоящему моменту. Я отнекивалась, ссылаясь на молодость и недопонимания ситуации, но мне сказали цыц! и поставили на вид, мол, смотри, мы следим за тобой. Что мне было делать? Писать, как есть или как должно быть? Я переворошила последние номера газет, и еле нашла небольшие сообщения о венгерском мятеже, который всё же публиковался на страницах только не «Правды», но и в «Известиях» и «Красной звезде». Собрав по крупицам информацию, написала небольшую статью в стиле передовицы «Правды», взяв её за основу и подтвердив в конце её же словами, что венгры, как и весь соцлагерь будут вместе и «добьются справедливости в социалистической братской республике».

В общем, бред сивой кобылы!

А что делать! Не могла же я написать то, о чем читала когда-то, в википедии про эти события!

Мне надо было подготовить к своим урокам историческую справку о стране, когда хотела рассказать о Шенграбенском сражении из Толстовской эпопеи «Война и мир». Эта деревушка на границе Австрии и Венгрии сыграла значительную роль в той самой битве, которая показала всему миру, что русские — сильные и отважные воины, и потом Наполеон очень сомневался идти или нет на Россию.

Батарея Тушина и воинский выверт князя Багратиона были детально описаны в романе, и я еще добавляла и природу того места, его колорит и местные обычаи. Долго ковырялась в компе, заодно и читала о восстании пятьдесят шестого года. Как я могла сейчас забыть об этом! Видимо вылетело всё из головы, как только пересекла черту невозврата в свое прошлое время. Теперь вспомнилось, и я очень старалась подспудно не высказать свое мнение по этому эпизоду в истории Венгрии. То были первые ласточки разрыва соцлагеря. Потом будет и Чехословакия с Афганистаном, ГДР с его стеной и еще многое другое. А сейчас все силы СССР брошены на подавление мятежа в Венгрии.

Мою заметку приняли, хотя она была нейтральной, как говорится «ни нашим, ни вашим». Когда мне указали на мою ошибку, что надо бы и свое отношение выразить, то я сказала, что не доросла оценивать действия вождей. Меня поддержали даже в комитете комсомола и деканате, а вот «серый кардинал», так я обозвала как-то нашего препода по марксизму, сделал мне замечание уже на лекции.

— В вашем возрасте дорогуша, — сказал он своим бесцветным голосом, обращаясь ко мне по поводу статьи, — уже пора иметь свое мнение, тем более комсомолке. Стыдно, товарищ!

Мне стыдно не было, было просто неприятно и то только потому, что он теперь запомнил мою фамилию.

— Уж непременно припомнит на экзамене! — скуксилась я.

Маша прошептала, наклонившись ко мне, что «серый кардинал» еще та гадина.

— Его все боятся и терпеть не могут.

Я кляла себя, что взялась за эту дурацкую заметку.

— Кому на фиг, нужны здесь мои умозаключения?

Но еще больше за то, что с моей «легкой руки» эта кличка пошла в народ, и теперь не только наши называли его так, но и другие курсы подхватили, где он читал свои лекции, и безжалостно резал студентов на экзаменах. У некоторых «хвосты» тянулись аж, до пятого курса! Вот такой человек обратил на меня внимание. А мне кровь из носу надо сдать все экзамены на «отлично»! Такую я поставила перед собой задачу. И пока всё шло по намеченному плану.

Через три дня про мою заметку забыли, так как мы уже запустили новую газету со смешными карикатурами на некоторых студентов. Досталось и аспирантам. Так в поле зрения попал один из них являющийся помощником профессора по языкознанию. Она поручила ему провести у нас занятия, а он просто забыл! Мы были в восторге от образовавшегося окна в два часа, а ему всыпали по первое число. Вот так он и попал к нам на «прожектор». Смеялись все, кто, так или иначе, видел нашу газету. Правда «комиссарша» дала «хороший» совет — не вздумать тАк протянуть и преподавателей, которые тоже могли опоздать или не прийти по разным причинам. На мой вопрос, почему такое неравноправие, она ответила, что, мол, еще не доросли, "нос мокрый и его не следует совать куда не надо". Я не обиделась, а вот ребята еще долго вспоминали и злословили по этому вопросу. Я криво усмехалась — именно они и будут в девяностые в первых рядах по развалу СССР.

— Жаль, что начинают историю герои, а пользуются негодяи!

Ни писем, ни звонков от генерала не было. Я жила как в вакууме — куда ни кинь взгляд, кругом тишина. Следила за всеми газетами, где только можно было найти хоть что-то про Венгрию, слушала радио и Глашу, которая уже догадывалась, где могут находится наши мужчины и даже плакала. Когда я, наконец, созналась, что сама мучаюсь и понимаю, где они могут быть, она прижалась ко мне, и теперь мы уже вдвоем чувствовали горе друг друга и это нас объединяло. Чаще теперь Я успокаивала бедную женщину:

— Сергей Витальевич ведь не солдат, он ученый. Зачем ему на передовую? Значит в тылу, а с ним и Иваныч. Так что будем ждать и молиться.

Она кивала согласием и сказала, что уже ходила в церковь и ставила свечки. Я тоже молилась перед сном и просила Николу-Угодника защитить моего любимого "от пули и снаряда, от огня и воды". Крестик, который мне тайком принесла Глаша, положила под подушку и доставала его каждый раз, когда обращалась к Богу и Богоматери "сохранить раба Божьева Сергия от неминуемой смерти и возвратить его ко мне целым и невредимым".

И мои слова были услышаны. Его мне вернули, но кАк!

Ноябрьские праздники, мы провели в работе, то есть вначале готовились к параду всем курсом, потом ходили на Красную площадь с транспарантами и знаменами. Кроме того выпустили стенгазету раскрашенную и праздничную. Все-таки Седьмое ноября был для советских людей одним из самых торжественных и знаковых дней. Именно в такой день, ровно тридцать девять лет назад случился революционный переворот и к власти пришли большевики.