Йотель крикнул девицам:

— А сейчас ведите нас к настоящим девочкам! Живо!

— Айда! — раздались выкрики. — К настоящим девочкам!

Пошатываясь, все растянулись длинной вереницей.

— Сюда, Осип Либерович! Сюда! В середку!

— Гайзоктеру подставили ножку?

— Подставили.

— Дело сварганили?

— Сварганили.

— Золотое дело?

— С божьей помощью.

— Разве ж я не человек, Осип Либерович?

— Человек что надо, по всем статьям!

А Петрику было худо. Он хотел ухватиться за что-нибудь, но руки его всякий раз задевали девицу, которая шла рядом. Впрочем, ему все было безразлично — ведь это сейчас не он, а его отец, которого только что вытащили из одной лужи, чтобы он через минуту очутился в другой.

На улице, кроме их шумной компании, никого не было. Кругом безлюдные скверы, фонари, прохлада, полночь.

Петрик отстал от компании, ему было нехорошо, тошнота подступала к горлу.

Он задержался у витрины, опустил голову; мучительная судорога сотрясала все его тело.

Когда он немного пришел в себя и оглянулся, никого уже вокруг не было. Он поплелся в сквер и рухнул на скамейку.

На другой день после пьянки все были точно в чаду. Петрику было невыносимо стыдно. Он совсем расслаб, в животе и в горле стояла какая-то гадость, от которой невозможно было отделаться.

Вскоре вся компания разъехалась, один Йотель задержался в городе.

Под вечер Петрик, зайдя в номер к Йотелю, чтобы договориться насчет завтрашнего отъезда, увидел, как Йотель растерянно шагает из угла в угол, а в сторонке у шкафа стоит женщина.

Петрик пригляделся к ней: пожилая женщина, на которую напялено множество одежд. Увидев Петрика, она смолкла и, раньше чем он успел обратиться к своему хозяину за распоряжениями, ухватила его за руку:

— Ты что здесь делаешь, Петрик? А Лям где?

Петрик оторопел: новая напасть на него!

А женщина повернулась к Йотелю и продолжала:

— Именно сейчас выпал «счастливый случай», как вы выразились, чтобы выразить нам свои «симпатии». Встреча с вами опасна для нас. Я ее не ожидала. Мы таким образом проверим, кто вы такой. Вы можете нам предоставить на один день вашу бричку и ваш паспорт?

Йотель молчал.

— Да или нет? — тихо, но требовательно спросила женщина.

— Да, — еле слышно проронил Йотель.

— И еще одно. Вы, как я вижу, занимаете двойной номер. На сегодняшнюю ночь вы нам одну комнату уступите. В соседней будете вы ночевать, а эта останется в нашем распоряжении.

Йотель молча кивнул головой.

Женщина ушла. Через минуту она вернулась с каким-то высоким мужчиной и предложила стоящему в дверях соседней комнаты Йотелю идти спать. А насчет Петрика она сказала:

— Этот может остаться здесь.

Петрик уже с первых минут узнал этот твердый, волевой голос и чуть не закричал от радости, но вовремя взял себя в руки.

Не зажигая огня, женщина велела высокому мужчине устроиться на кровати, а сама стала стелить себе на стульях. Но мужчина отказался.

Сквозь окно просачивался скудный ночной свет, и Петрик в полумраке видел, как мужчина стелется, и по ухваткам узнал Аршина.

У соседнего окна женщина сбрасывала с себя лишние одежды и с каждой минутой становилась стройней. Петрик был вне себя от радости и нетерпения. Он в полутьме приблизился к ней и с каким-то всхлипыванием выдохнул:

— Элька!

Аршин устроился на своем ложе из стульев, затем присел и опустил голову.

Петрик рассказал все, что случилось с ним и с Лямом и каким образом он очутился здесь.

Элька успокоила его, а потом чуть слышно сказала такое, от чего у Петрика мурашки побежали по спине:

— Остерегайся Йотеля… Это темная личность… Он из нашего местечка…

— Из нашего местечка?

— Да, только ты его не знаешь. Он уехал от нас еще смолоду. Впрочем, хорошо, что ты у него. Это может пригодиться… Мы случайно попали сюда и, как на грех, встретили его здесь, в гостинице. Дай бог, чтобы ничего дурного не случилось!

Петрик неохотно послушался Эльку, когда она велела ему идти спать. Его переполнила благодарность к ней. Он благоговел перед ее делами, преклонялся перед ней за то, что ей приходится скрываться, за то, что она такая решительная, стойкая, то есть за все то, за что ее многие ненавидят. За нее он готов хоть в огонь и в воду!

Ложе, на котором он пристроился, жгло его огнем, точно все увиденное и услышанное сегодня подстилкой легло ему под бок. Он долго ворочался у себя, пока наконец не уснул с горячей надеждой на какие-то важные дела и с тревожным ощущением того, что в соседнем номере, несмотря на полночный час, все еще горит свет и там вышагивает толстый господин, глухо топая босыми ногами так, что топот этот разносится по всем номерам. Время от времени топот затихал, словно тамошний жилец затаился и готовит новые козни на погибель своим ненавистникам.

Если правда то, о чем болтал коридорный про мать, то Петрику остается только лечь и помереть или бежать домой и бухнуться матери в ноги.

Все же Петрику хотелось чуть-чуть пофорсить перед Элькой: выпил, мол! Ведь такое бывает только со взрослыми, а с ним случилось сейчас, и впервые. На него вдруг нахлынуло ощущение взрослости и точно день его жизни стал безмерно широким и емким. Хотелось, чтобы обо всем этом узнала Переле, но только не мать.

Как-то давно, еще в местечке, он купался в Буге и далеко заплыл, а Лям сидел на берегу и кидал камешки в воду. Один камешек угодил Петрику в голову, и его сразу словно обожгло. Немного испуганный, он подплыл к берегу, нащупал больное место и увидел на пальцах кровь. Его охватила гордость: значит, у него дырка в голове. Подумать только, первый раз в жизни — дырка в голове!

Веселый, радостный, помчался он домой и еще с порога закричал:

— Мама, у меня дырка в голове!

Но мама почему-то нисколько не обрадовалась. Она соскребла тесто с руки, которой месила в деже, нащупала пальцем маленькую ссадину и, ругая на чем свет стоит и Петрика, и его дружков, снова принялась за тесто.

А Петрик чрезвычайно гордился своей пробитой головой. Ему перевяжут ее, как перевязали Кета, когда его, избитого до полусмерти, подобрали на улице. У него уже пробита голова, значит, хоть он и мал, а уже сорвиголова!

А то, что он был по-настоящему пьян, доказывает, что он совсем уже взрослый. Однако одно неясно: стоит ли об этом рассказывать Эльке? Если россказни насчет матери правда, то это ужасно, тогда надо все выложить.

Дело было так.

На другой или на третий день после пьянки коридорный перехватил Петрика и стал над ним потешаться. Он заявил, что Петрик двое суток не мог очухаться. Покатываясь со смеху, он расписывал, как Петрика нашли на улице, как его притащили в гостиницу, как бросили в конюшню.

Петрик ровным счетом ничего не помнил. Коридорный доконал его, когда стал рассказывать про мать: как она приехала из деревни проведать своего сыночка и застала его пьяненьким; как, всплеснув руками, тащила его из номера Йотеля, плача и ругаясь, а Петрик лепетал что-то несусветное и валился с ног. Мать волокла его за рубашку через всю гостиницу, потом вниз по лестнице, затем вдоль по улице. За ними шла толпа зевак. Многие шутили, что вот, мол, баба тащит домой своего вдребезги пьяного мужика.

Сильно допытываться Петрик не решался, было чего-то боязно. Так ли обо всем рассказывал коридорный или многое Петрику только мнится?

С Элькой нечего разговаривать по душам, она либо отмолчится, либо, по своему обыкновению, вовсе прогонит. Тогда он навеки опозорен.

Петрика разбудил чей-то сердитый говор. Чуть брезжило, однако в номере было светло от уличного фонаря, глядевшего прямо в окно.

Элька, вытянувшись, лежала на кровати и блуждающим взором смотрела в окно. Байковые платья, которыми она покрывалась, были совсем не новы и довольно заношены. Лицо у нее было измученное. Кто б мог подумать, что это лежит та самая Элька — порох-девка, девка-огонь?!