Вероятно, Фельфе приложил руку к бегству обоих предателей. Кроме того, не вызывает сомнения тот факт, что он непрерывно снабжал коммунистов материалами, без которых они не смогли бы вести антигеленовскую кампанию. Все эти недели он часто выходил на радиосвязь с Карлсхорстом, но к тому времени за ним уже велось наблюдение. 27 октября служба радиоперехвата БНД в Штокинге перехватила радиограмму, направленную для Фельфе из резидентуры КГБ, в которой говорилось: «Срочно требуется совет; следует ли продолжать разоблачительную акцию против Гелена».

К шестому ноября улик против Фельфе накопилось более чем достаточно. Гелену пришлось принимать неприятное решение о его аресте и идти на риск грандиозного скандала. В то утро Фельфе попросили зайти в кабинет к генералу Лангкау.

С собой он принес черный портфель-дипломат, который поставил на письменный стол Лангкау. Во время беседы в кабинет вошел сотрудник и передал генералу еще одну перехваченную радиограмму и записку, в которой говорилось о том, что при обыске в загородном доме Фельфе были обнаружены серьезные вещественные доказательства его шпионской деятельности. Ланг-кау вызвал трех офицеров и объявил Фельфе, что он арестован. Затем он взял дипломат и открыл его. Внутри находились четырнадцать микрофильмов с секретными документами и магнитофонная кассета. Все это предназначалось для отправки в Карлсхорст и свидетельствовало о крепких нервах и выдержке Фельфе, который взял этот материал с собой, идя на беседу с Лангкау и будучи уверенным в том, что ему удастся рассеять любые подозрения последнего.

В загородном доме Фельфе были найдены три рации, микрофильмы, магнитофонные кассеты и масса документов. Все это не оставляло сомнений в его предательстве. Арестовали также Клеменса и Тибеля. Начались допросы. Сначала аресты держались в тайне, а когда, наконец, этот факт предали гласности, то было просто сказано, что «по подозрению в шпионской деятельности в пользу одной иностранной державы задержаны два государственных служащих и один коммерсант». Даже когда были упомянуты их имена, об их связях с БНД ничего не сказали. В конце концов газетчики разузнали об истинных обстоятельствах дела, однако официальные власти не стали приводить каких-либо подробностей, которые могли бы дать представление о размахе деятельности шпионского трио.

В ожидании процесса в Верховном федеральном суде трое арестованных были переведены в тюрьму Карлсруэ. Гелен делал все, чтобы отсрочить начало суда. Тем временем Фельфе пользовался в тюрьме определенными привилегиями. Он находился одной в камере с Юргеном Цибелем, бывшим миллионером и королем германских деликатесов, который должен был предстать перед судом по обвинению в ложном банкротстве. Сокамерники сдружились. Несмотря на банкротство, деньги для Цибеля не были проблемой. В камеру из его дома доставили дорогие ковры, прекрасное постельное белье, посуду и столовые приборы. Еду для этой пары заключенных привозили из лучших ресторанов Карлсруэ. Время они коротали чаще всего за шахматами.

В Германии заключенных стараются занять производительным трудом. В тюрьме города Карлсруэ такой труд состоял в обертывании в почтовую бумагу журналов местного издательства и надписывании адресов на этих бандеролях. Этим и занялись Фельфе и Цибель. Для Фельфе не составляло особого труда добавить еще несколько наклеек с нужными ему адресами и вложить в журналы зашифрованные сообщения. Ему также позволили написать матери в Дрезден. В течение многих месяцев он таким образом контактировал со своими боссами из КГБ, информируя их о ходе допросов. Он также попросил их разработать план побега, а потом, когда дух его был уже надломлен, передать ему в тюрьму яд, чтобы он смог покончить с собой.

Лишь с большим запозданием, после того как один вышедший на свободу заключенный из зависти к особым привилегиям Фельфе сообщил полиции о том, как переправляются из тюрьмы секретные послания, этому был положен конец. Восточногерманский режим по указке КГБ оказал максимум политического давления на боннское правительство в надежде сорвать судебный процесс над Фельфе. В Восточном Берлине начался процесс против доктора Глобке, непосредственного начальника Гелена в ведомстве федерального канцлера. Его обвиняли в том, что он в период с 1933 по 1945 год совершал преступления против человечества, работая в Министерстве пропаганды Геббельса, и что он был причастен к гибели миллионов евреев. Изложенные на 210 страницах обвинения против Глобке вызвали почти такую же сенсацию, как процесс Эйхмана, проходивший в то время в Израиле. Суд над Глобке был, разумеется, заочным — сам он преспокойно сидел в своем боннском кабинете, — однако на него было предъявлено много компрометирующего материала.

В апреле 1962 года в Восточном Берлине состоялась еще одна пресс-конференция, на которой выступил очередной перебежчик из «Организации» Гелена, Осип Верхун, бывший офицер «ягдкоммандо» — диверсионного подразделения Скорцени, который во время войны работал вместе с Геленом, а затем стал одним из ответственных сотрудников «Организации». Он также обвинял Гелена, повторяя, что Сташинский является «подсадной уткой» Пуллаха, однако не привел никаких весомых доказательств.

Процесс над Сташинским начался 8 октября 1962 года. Подсудимый повторил признание в двух убийствах и рассказал о своей продолжительной службе в КГБ. Приговор ему был на удивление мягким — восемь лет, из которых вычли пятнадцать месяцев содержания под стражей в ходе предварительного следствия. Пошли слухи, что в этом деле на бочку выложили не все карты. 24 сентября 1962 года закончилось рассмотрение дела одного из сообщников Фельфе, бывшего государственного прокурора доктора Петера Фурмана. Процесс проходил почти полностью за закрытыми дверями. Фурману дали дееять лет. Суд учел шантаж, которому он подвергся, как смягчающее обстоятельство.

Однако расследование дела Фельфе продвигалось очень медленно. Наконец после нескольких отсрочек, когда со времени арестов прошло уж полтора года, Фельфе, Клеменс и Тибель предстали перед судом. Это случилось 8 июля 1963 года. Сразу же после того, как зачитали обвинение, суд объявил процесс закрытым. Представителей СМИ и общественности допустили в зал заседаний лишь три дня спустя. В качестве свидетелей обвинения перед судом представали один за другим чиновники из Пуллаха с постными физиономиями, но Гелена среди них не было. Во время перекрестного допроса на открытых заседаниях Фельфе отвечал односложно, но не отрицал факта своей измены. Он сказал, что руководствовался идеологическими мотивами. Фельфе якобы пришел к заключению, что союз Гелена с американским ЦРУ «не соответствует интересам германского народа» и что политика'Аденауэра препятствовала объединению Германии.

Когда Фельфе спросили о его предыдущей работе на британскую разведку, то есть о том, как это он умудрился, несмотря на службу в СС и РСХА, пройти денацификацию и получить категорию «непричастен», он ответил, что это было сделано по требованию офицеров британской разведки. Реакцией председателя суда в этот момент было: «Доннерветгер!» — «черт возьми». Показания Клеменса внесли некоторое оживление в строгую атмосферу судебного заседания. Он сказал, что его интересовали только деньги. Когда судья упомянул о его прошлом «Ужаса Пишена» и «Тигра Комо», Клеменс с широкой ухмылкой ответил: «Да, я никогда не был размазней». Он сказал, что в Пуллахе ему платили только восемьсот марок в месяц, а русские — в четыре раза больше, «плюс приличные командировочные». Повествуя о своих встречах с сотрудниками КГБ, он заявил, что это были по-настоящему щедрые ребята и что «шампанское лилось рекой». Фельфе, имевший чин правительственного советника, получал в БНД 1680 марок в месяц. Он признал, что русские платили немалые деньги, что и позволило ему приобрести загородный дом.

Прокурор описал обвиняемых как «самых опасных и бессовестных предателей, которые когда-либо сидели на скамье подсудимых немецкого суда», и добавил, что они выдали «очень много агентов и едва не уничтожили всю систему германской разведки». Он попросил суд наказать их так, чтобы другим неповадно было. Однако суд приговорил обвиняемых к срокам более коротким, нежели те, которые требовало для них обвинение. Фельфе получил четырнадцать лет, Клеменс — десять, Тибель отделался тремя годами, причем ему зачли восемнадцать месяцев до предварительного заключения.