— Ничего, образуется, — проговорил Антипов и потянулся за папирссой. — Можно?

— Извини, сам не предложил. — Начальник подвинул пачку. — Скоро собственное имя забудешь. И на фронт не отпускают.

— Не всем же на фронт идти. Кому-то и в тылу нужно работать.

— Это верно. — Начальник вздохнул. — Устал я, Михалыч. Как распоследний сукин сын устал.

— Я и говорю, что после худого всегда бывает хорошо, Алексей Василич. — Хоть начальник и был моложе, хоть и знали они друг друга не первый год, а все-таки называл его Антипов по имени-отчеству. Из уважения. — Не должно быть, чтобы всегда одно плохое.

— Не должно, не должно, — рассеянно повторил начальник за ним. — Ох, как не должно! Ведь если не мы уничтожим эту нечисть проклятую, то кто же еще, Михалыч?.. — Он поднял голову и посмотрел на Антипова так, словно сомневался в чем-то.

— Некому. Ладно, говори, зачем звал.

— Да ведь как тебе сказать...

— А прямо, Алексей Василич, прямо. Я не красная девица. Ты меня хорошо знаешь.

— Знать-то знаю.

— Ну?..

— Да сиди ты, сиди. Осипов вот заболел.

— Я ж его утром менял! — удивился Антипов.

— Утром был здоров, а днем в больницу увезли. Война, понимаешь, а у него аппендицит. — Начальник усмехнулся, покачал головой. — Болезнь-то вроде мирная.

— Что верно, то верно.

— Выходит, Михалыч, некому на твоем молоте работать.

— А подручный его?

— Какой там подручный! Мальчишка.

Широко, уверенно распахнулась дверь. В кабинет вошел директор завода. Шинель на нем была распахнута, шапка торчала из кармана.

— Здравствуйте. — Он протянул Антипову руку. Потом посмотрел на начальника, спросил: — Все обговорили, Алексей Васильевич?

— Не совсем еще, — ответил тот и почесал карандашом за воротом рубахи.

— Почему же не совсем? — сказал Антипов, поднимаясь. — Все ясно: надо остаться на вторую смену.

— Именно надо, Захар Михайлович. — Директор тоже закурил. — В девять ноль-ноль подадут платформы. А мы не имеем на двенадцати машинах буксирных крюков. Мне доложили, что эту работу доверяют только вам и Осипову. Это так?

— Давыдову разве?.. — как бы размышляя вслух, сказал Антипов. — Нет, напортачить может, скорострел. А больше, получается, некому, раз Осипов заболел. Двенадцать?

— Да.

— Нет, никто не управится. Придется мне.

— Спасибо, — сказал директор. — Огромное вам спасибо.

— А благодарить меня не за что вроде, — с достоинством и даже с обидой ответил Антипов. — Дело наше общее.

— Общее, это вы правильно заметили. Да, Алексей Васильевич, — директор повернулся к начальнику цеха, — я приказал, чтобы бригаду накормили в итээровской столовой. Ты проследи.

Кивнув, он вышел, пообещав заглянуть попозже.

— Такие дела, Михалыч, — обронил начальник. — Бригада выдержит вторую смену?

— Дусю надо заменить, у нее ребенок маленький. А подручные вдвоем пусть работают. Все полегче.

— Добро. А сам как?

— Что сам? Сам как надо.

— Смотри, Михалыч.

— Смотрю, смотрю.

Спустившись в цех, Антипов увидел жену. Она ждала его возле раздевалки.

— А ты чего здесь? — строго спросил он. — Поправилась?

— В амбулатории была, — сказала Галина Ивановна. — Тебя зачем начальник вызывал?

— На вторую смену остаюсь, мать.

— Ты с ума сошел!

— Никло не сошел, — резко сказал Антипов. — Ступай себе домой, нечего.

— А что хоть случилось-то?

— Осипов заболел.

— Голодный ведь ты...

— Накормят. Директор приказал. Иди, иди.

После хорошего обеда — гороховый суп, макароны с тушенкой и по стакану компота — Антипов со своим подручным Сашкой, покуда второй, осиповский, грел заготовки и готовил инструмент, полежали с полчаса на досках за печкой. Доски эти кто-то натаскал, чтоб иногда передохнуть, и уложены они были удобно, с наклоном. Дневная усталость теперь не очень сильно давала знать о себе, гуд в голове и в ногах прошел, однако Антипов-то знал, что бодрость эта обманчивая и ненадежная, ей особенно доверяться нельзя. Он с самого начала решил почаще устраивать перекуры. А если нажать с вечера — до утра ни за что не дотянуть. Двенадцать буксирных крюков — это не мало. Работа каверзная, сложная, даром что название несерьезное — крюки. Тут одного инструмента — подкладок разных, подставок, штампов подкатных — до десятка наберется.

В обычные дни Антипов как раз и поспевал за смену отковать двенадцать-тринадцать крюков. А Осипов поменьше, девять или десять. Штук пять-шесть мог бы и Давыдов, если не торопясь, вдумчиво, только он не умеет не торопиться, а не зря говорится, что поспешишь — людей насмешишь. Да ведь и инструмента у него подходящего нет. Не любит, видишь, впустую возиться! Не возьмет в толк, хоть Антипов не раз говорил ему об этом, что на хороший инструмент никогда не надо жалеть времени. Никогда. Инструмент, он всегда окупит себя. Не сегодня понадобится, так завтра. А без него все тяп-ляп и получается.

— Нагрелись, дядя Захар, — позвал осиповский подручный.

— Поехали, значит, — сказал Антипов. — Поднимайся, народ трудовой.

Сашка нехотя поднялся с досок и потянулся.

Работал Антипов спокойно, сосредоточенно, а сам косил глазом на Сашку: не сдал ли уже парень? Ему всего-то шестнадцать, не окреп еще, не вырос в мужчину. Подросток, и только. До войны таких и близко к кузнице не подпускали, а тут — вторую смену кряду. Сутки. Можно, конечно, поставить его у печки, там полегче, чем у молота, но Антипов боялся, что с чужим подручным не управится отковать двенадцать крюков. Привычка друг к другу нужна. Сашка хоть и молодой, а знает, когда и что подать, подложить. Приноровился. А Осипов, тот по-другому работает. Не плохо, но по-другому. Правда, его подручный тоже паренек сноровистый, спорый. Не лентяй, словом.

— Ну как? — спрашивал время от времени Сашку.

— Порядочек в танковых частях! — Это у него поговорка такая, гордится, что причастен к изготовлению танков.

— Ну-ну.

По себе Антипов знал, что без привычки, какая вырабатывается долгими годами, и на самой тяжелой физической работе не одолеть сна бывает. А зимой тем более, когда на дворе заворачивает мороз, а ты в тепле находишься. Это сильно расслабляет и утомляет. Так и клонит в сон, так и клонит...

Ничего, подбадривал он себя, бог даст, и Сашка выдержит. Кровь-то у него молодая, не застоявшаяся, небось кипит, клокочет в жилах, требуя постоянного движения, работы. «А нет, — подумал Антипов, — дам среди ночи поспать часок...»

Они заканчивали четвертый крюк, когда Антипова позвали к телефону. Звонила жена. Что за наваждение! Не бывало такого, чтобы она звонила в цех. Разве случилось что-нибудь?..

Он тяжело поднимался на второй этаж, лесенка — обычно это не очень заметно — крутая и неудобная, в один марш.

Теперь в кабинете, кроме Алексея Василича, сидели директор завода и военный с черной повязкой на правом глазу.

Антипов осторожно взял трубку.

— Ну, что там? — сказал он недовольно и подумал, что пачкает трубку грязными руками.

— Сейчас... — как-то неестественно ответила Галина Ивановна.

Голос у нее был трескучий и чужой. В жизни Антипову не приходилось разговаривать с женой по телефону.

— Оглохла, что ли? Зачем звонишь?

— Ты домой собираешься или нет?

— Сказано же! Или не спится? — пробурчал он и покосился на военного.

И тут в трубку ворвался другой, вовсе уж незнакомый мужской голос («Алло, алло!» — кричал он), но в то же время он был как бы и знаком Антипову, потому что это почти его собственный голос, только моложе и оттого звончее и мягче.

— Отец, отец! Ты слышишь меня, отец?!

Конечно же это был Михаил, сын! А у него как будто язык отнялся, сделался неудобным и непослушным. Точно деревянный. И дрожь в ногах появилась.