— Идем, — сказала Марго и спрятала пушку в карман.

Через минуту они уже неслись к «Эдему» в БМВ.

— Чертов ураган! Когда он кончится! — выругался Андрэ Бретон и врубил радио.

— Когда я вас всех перемочу, тогда и кончится, — усмехнулась Марго и подумала, что Люсьен, похоже занялся чем-то более важным. Ну и слава богу!

Диктор по радио взахлеб сообщал количество потерь уже нанесенных ураганом. Он обещал, что ветер достигнет двухсот километров в час и рекомендовал парижанам закрыть окна и двери и сидеть дома, не высовывая носа.

— И что, мы поедем в такую бурю? — спросила Катька, заходя к Репеичу. — Там же никого не будет!

— Во-первых Катериня, приясядь, а во-вторых, у нас контракт, и платят нам за то, что мы есть, а не за что-то другое.

— Логично.

— А теперь марш одеваться!

— Да я уж одета.

— Тогда в автобус. Вс связи с погодными условиями выезжаем на час раньше. И постучи всем. Музыкантам, Эдику. Давай.

Они выехали. Добирались, действительно, дого. Объезжали заваленные порушенными деревьями улицы, разбитые витрины. Куски черепицы летели наискось через дорогу, будто куски фанеры.

— Гля! — покачал головой Обор. — Только сейчас понял, что такое «как фанера над Парижем»! Круто! Как в кино!

— Сядь, Гена! — крикнул ему Гочподи, впервые назвав Обора по имени.

— Дя сяду я. Сяду! Гля! Че орать-то! Я что ли эту байду закрутил!

— Заткнись, мудила! — ласково посоветовал ему Плесень.

Добрались с горем пополам.

Почти все уже были готовы к выходу. Танцоры уже периминались с ноги на ногу перед зеркалом. Митяй раздраженно перебирал коробочки в своем заветном ящике. Оборотень настраивал гитару. Плесень тупо выстукивал по голени нервный ритм. Катька завязывала шнурки на ботинках. Эдик деловито поправлял космическую прическу, а Гочподи нервно поглядывал на часы — Бамбука все не было.

— А может он погиб! — предположил Оборотень и дернул аккорд «Ля минор». — Обещали ураган до сто семидесяти «кэмэче»! Мне консьерж сказал, что тут деревья валит пачками, если ветер подует. Может, его придавило?

— Заткнись, гочподи! — ругнулся Репеич. — Ты, меня, Гена доведешь сегодня!

— Хорошо! — согласился Оборотень и опять дернул струны.

— Ненавижу «ля минор», — сообщила раздраженно Катька. — Самая слезоточивая тональность. Дерьмо совковое!

— Может тебе квинточку уменьшонную подать? — съязвил Оборотень и бренькнул по струнам.

— Бя-я!

— Уроды вы все! — Митяй сморщил лицо. — Все вас тянет то в сопли, то в говняный надрыв. В «ми мажоре» надо все писать. Или в «фа».

— Вообще-то! — задумчиво бросила Катька. — И «ля мажор» ничего. Ля мажор, ля минор. Разницы-то! Полтона! Но какая пропасть?

— Ты о чем? — лениво спросил Митяй.

— Ну как о чем? В Европе ни одной песни в «ля миноре» не найдешь, оттого у них тут и жизнь — зашибись. И рожи у всех счастливые, ну… жизнерадостные хотя бы. А разница всего-то полтона!

— Стрельцова! Гочподи! — Репеич поморщился. — Нашла, гочподи, время философии разводить! И вообще! Ты не очень много думаешь для бэк-вокалистки?

— А что такого я сказала?

Тут открылась дверь, и явился взмыленный Бамбук Помимо своей обычной сумки он волок еще красивый полиэтиленовый пакет. Бросив пакет на столик, солист торопливо переоделся и кинулся в кресло к Митяю.

Оборотень медленно поднялся и, взвалив гитару на плечо, поплелся к выходу. По пути он шлепнул по плечу Плесеня.

— Пошли!

И Плесень чуть не свалился. Чуть не сел задом на сверток Бамбука. Пакет упал вверх ногами, из него высыпался плоский прямоугольный сверток упаковочной бумаги с розочками. Внутри было чтото еще более плоское и жесткое (возможно картонка или пластик), во всяком случае, уголок упаковки порвался.

Бамбук встрепенулся и хотел вскочить, но Плесень, отогнув уголок свертка и заглянув туда, уже успокаивал красавчика:

— Да ладно ты! Ни хья не случилось с твоими открытками! Вот все! Кладу обратно!

— Отвалил бы ты от этого пакета! — выругался солист.

— Да все уже! Отвалил!

Катька про себя ухмыльнулась — и у этого картинки. Только покрупнее. Далось им всем это художество! Одни жрут, другой в конверте посылает, третий где-то в галерее прикупил. Она взглянула на Эда, но тот и ухом не повел. Хотя ему-то было, конечно, интереснее всех.

Лабухи с грохотом вывалились. Гочподи же, не рискнув прикоснуться к пакету, спросил:

— А что у тебя там?

— Я купил несколько гравюр для мамы. Она обожает французскую живопись, — жеманно пояснил Бамбук и вскрикнул. — Осторожнее! Митяй!

— Извини! — Митька пожал плечами и свернул производство.

Катька отправилась на выход вслед за лабухами. Выйдя в коридор она услышала, как Плесень, сплевывая прямо на пол, договаривает фразу: — … «глазки». Может он того, попилит их и тоже на Сакрэ продавать будет? Может, отгваздим его как следует, и он нам листочек подкинет?

— Мудак ты, Плесень! — сплюнул в ответ Оборотень. — На х ему их тут продавать? Тут без него продавцов до хья! Это он купил, гля, чтобы в Москве баблов поднять! А может, друганы ему так дали, чтобы пропиарить, гля! Тупой ты, Плесень, как все стукачи. У тебя вместо мозга один мозжечок! Как у всех барабанщиков.

Увидев Катьку Оборотень заткнулся.

— Найди еще себе такого! Урод! — пнул его копытом Плесень и поковылял, бросив бычлок на пол, к телепортахе на сцену.

Оборотень заплевал свой бык обильными слюнями и спустил в пепельницу.

— Яйца у тебя круче стали от того, что ты в пепельницу попасть не можешь, что ли? — спросил гитарист вслед стукачу.

— Иди ты!

Из аппаратной вывалился техник и отругал лабухов за непотушенный бычок. Буквально он сказал следующее:

— Excusez-moi, voulez-vouz prendre votre cigarettes que vous avez fumez? Ce n'est pas bien de jetter des cigaretes enflammee sur la plancher!

— Чо? — выпялился Плесень.

— Он просит вас не бросать окурки на пол, — равнодушно перевел Эд, выходя из гримерки и добавил. — Вернись, Плесень, подними!

— Да пошли вы! — заорал стукач. — Обор! А ты что уставился? — оглянулся Плесень на гитариста. — Наших бьют!

— Иди подними! — повторил Эд.

— Подними, гочподи, подними! А то я тебе ни цента не дам сегодня! — прогнусил вышедший вслед за Эдом Репеич.

— Ой, мама! — заорал озверевший Плесень и кинулся с кулаками на Эда. — Замочу жополицего!

Но Эдик сделал что-то невидимое, и Плесень упал на пол больно ударившись.

— Давай потом! — предложил Эдик спокойно. — Отработаем и разберемся. — О'кей?

— Ладно! Гля! — Плесень медленно поднялся и побрел поднимать бычок, потирая ушибленный зад.

— Совсем крыша поехала, — оценил обстановку Бамбук.

Он стремительно ринулся к телепортахе и затолкнул туда Митяя, подождал когда на площадку встанет Оборотень, танцоры, Катька и махнул технику:

— Отправляй!

Камера засветилась, повернулась и повезла «Роботов» вниз.

Сама невридимая и до потери сознания везучая, Марго волокла за собой шлейф катастроф. Пока они ехали, по пятам за БМВ валились деревья, рушились киоски, разбивались витрины и сыпалась черепица.

— Черт! Может и правильно вас мочат! — усмехнулся Андрэ созерцая все это представление. — Надеюсь, когда мы выйдем из машины, ее не придавит?

— Не знаю, я попрошу, — вздохнула Марго. — А ты еще пилюль закинь.

— Не могу. — признался Бретон. — Тошнит уже.

БМВ остановился. Андрэ осторожно вышел и дождался, когда Марго выкарабкается со своего сидения.

В «Эдеме» было все по-старому. Так же стробил и рисовал красоты лазер. Так же роботы отлясывали и дринчали флюорисцирующие напитки. Но Марго все было параллельно. Люсьен опять вспомнил про нее и призрак волокся буквально следом.

— Ну где этот урод? — спросила Марго.

— Сейчас, позвоню, — Андрэ вытащил мобилу и стал набирать номер. — Да ты выпей чего-нибудь, — посоветовал он Марго.